Шоколадный батончик я съела с такой скоростью, что не могла точно сказать: прожевала ли я его или глотала большими кусками. Печенье разделила пополам с Романом.
Он улыбнулся, и, глядя на мою физиономию, отдал мне и вторую половину. А вот сок мы пили по глотку по очереди. Странно, но после такого крохотного перекуса под ложечкой сосать перестало.
Жаль, что это было единственным положительным событием.
Я никогда не летела в экономе. Здесь всё было не так. Дело было не в количестве кресел или расстоянии между ними. Меня оно совершенно не заботило. Меня бесило другое.
Я тут вообще никому не была нужна.
Меня перевозили, как контейнер с отходами. Старались, чтобы я заняла своё место, не мешала другим пассажирам и долетела. Они не спрашивали, комфортно ли мне, желаю ли я воды, конфет или шампанского. Они приказывали.
Пристегнитесь. Отключите. Не вставайте.
Это выводило из себя. Мне хотелось сделать всё наоборот. Останавливало только то, что нарушителей ссаживают, а купить новый билет мне было не на что. А возвращаться к отцу не хотелось категорически.
Снова терпеть его тяжёлый взгляд, придирки, приказы. Давящее ощущение силы и вседозволенности и собственной ничтожности. С этими хотя бы можно спорить. Владимир Голубев возражений не терпит.
А ещё возмущала отдышливая тётка, сидящая в кресле справа. Она захватила подлокотник и вытянула ноги в мою сторону. Но кроме того она без остановки ёрзала и восторгалась нашими пилотами.
– Как хорошо, что мы дома! Всю Сибирь замело. На улицу выйти нельзя, сносит. И валит так, словно в небе пропороли гигантскую перину. Вытянутую руку не видно! Думала, что отменят рейс, буду в аэропорту куковать. Но нет, летим.
И я, и её соседка возле иллюминатора, промолчали. Но тётка, встряхивая старомодными химическими кудельками, продолжала болтать. Она говорила, как замёрзла в аэропорту, как её чуть не сдуло с ног. И это только в Москве.
– А представьте, что у нас в Новосибирске! Там нас, наверное, будут к трапу привязывать, чтобы не унесло.
Я вздохнула и вставила наушники. Они разрядились и ничего не транслировали, но тётка посчитала, что я перестала её слышать и сосредоточилась на соседке у окна. А я, прикрыв глаза, рассматривала салон.
Стюардессы, пристегнув пассажиров и сделав последние объявления, уселись в кресла, лицом к пассажирам. Это было ужасно странно. Раньше я не видела, где и как летит персонал. Даже не задумывалась об этом.
– … и дай Бог, чтобы проскочили. А то ведь если погода нелётная, или аэропорт не принимает, куда нам деваться? Не в Москву же обратно 4 часа лететь?
В ответ возле окна что-то промычала девица, пытаясь прекратить разговор. Но тётка уже вцепилась в неё мёртвой хваткой и не собиралась замолкать. Я отвернулась в другую сторону и прикрыла глаза.
Сквозь прикрытые веки я смотрела сквозь уткнувшегося в телефон и что-то невероятно быстро набирающего на нём Романа. Смотрела в открытый иллюминатор и видела, как наш самолёт медленно поехал.
Подскакивая, словно на кочках, он доехал до взлётно-посадочной полосы. Остановился. А потом, загудев двигателем, сорвался с места. Рывок, ещё один, и плавное ощущение взлёта!
Восторг от парения скрыть было невозможно. Я распахнула глаза и с упоением наблюдала, как земля плавно откатилась вниз вместе с постройками, подсвеченными огнями, машинами и деревьями в лесочке неподалёку.
Меня охватило ликование. Мне хотелось поделиться радостью полёта с кем-то близким. Единственный, кто подходил на эту роль, был Роман.
Не задумываясь, я протянула руку через проход и коснулась его плеча. Он нахмурился, вынул наушник и повернулся в мою сторону.
– Что случилось?
– Мы летим!
Едва слова сорвались с губ, я поняла, насколько глупо они прозвучали. Мы в самолёте. Он именно для этого предназначен. Я не первый раз лечу. Просто до последней секунды я не верила, что смогу сама, одна, без отца.
Я отдёрнула руку, ожидая его реакции. Но вместо упрёков или насмешки, Рома улыбнулся. Его острый взгляд смягчился, стал голубым, небесным. Он кивнул, взглянул в иллюминатор и радостно выдохнул.
– Летим, стрекоза. Летим!
Самолёт набирал высоту. Меня охватило предчувствие чего-то необыкновенного. Такого хорошего, как десерт на Средиземноморском побережье, а не тот, что продают в университетском кафе.
Я мечтательно жмурилась, представляя, как буду 2 недели валяться на кровати в маминой квартире и не делать абсолютно ничего. А потом отправлюсь на терапевтический шопинг перед возвращением с обновками под крыло отца.
С блаженной улыбкой я провалилась в сон и даже успела увидеть нечто зефирно-ванильное, как справа меня кто-то пихнул в рёбра. Я даже вскочила от неожиданности, но ремень безопасности удержал меня на месте.
– Еду развозят. – Грузная соседка кивнула в сторону прохода. – Ты вроде суп хотела. Разносолов тут отродясь не бывало, но мы, простые люди, – последние слова она особенно выделила, – и этому рады. Так что просыпайся.
– Спасибо, – ответила я, растирая место, куда пришёлся болезненный тычок. Синяк мне был точно обеспечен.
– А если ты такое не ешь, – продолжила соседка, – только моргни, я и твой бутерброд схомячу за милую душу.
Мне стало противно. Тётка мне не нравилась. Она вызывала отвращение до самой глубины души. Толстая, несуразная. С невообразимым гнездом из сухих всклокоченных волос, напоминающих паклю. Разве такие ещё существуют?
В свитере оверсайз, который едва налез на её телеса, в спортивных трикотажных штанах с вытянутыми коленями. Она всё время лезла, куда не просили. На чужой подлокотник, в чужой ланч-бокс. Противная такая!
Особенно почему-то стало жалко бутерброд. Я голодная, как зверь, а тут эта со своей плебейской простотой, «схомячу». Много желающих. Буду давиться, но сама съем. Лишь бы ей не досталось.
По проходу стюардессы, одетые в фартуки и нарукавники, катили тележку. Они раздавали бутерброды, упакованные в плёнку, и спрашивали, какой напиток налить. На выбор были чай, кофе или вода.
И еда, и напитки выглядели странно. Я присмотрелась к тому, что выбирают соседи, попросила зелёный чай.
– С лимоном? – уточнила Варвара.
– Нет.
– Сахар возьмите.
Она протянула мне 3 белые бумажные упаковки и салфетки.
– Тростниковый? – уточнила я, рассматривая пакетики.
Варвара склонилась чуть ниже.
– Нет, он обычный, но с ним чай не такой противный. Берите.
Стюардесса сунула мне ещё один пакетик и покатила тележку дальше. А я, повертев сахар в руках, поймала на себе неприязненный взгляд соседки.
– Наглая ты. И почему нахалкам всегда везёт? То папочка богатенький, то место с большим расстоянием для ног им выпадает, то сахар дополнительный дают. И за что всё это тебе?
– За ум, красоту и скромность. А ещё за ангельское терпение. Мы сидим на соседних креслах, но это почему-то мне повезло, а вам нет. Ещё и тыкаете, хотя мы с вами детей не крестили.
– Фух ты какая фифа! – Всколыхнулась тётка, подвинув меня на моём сиденье. – Я и не допустила бы, чтобы мой Никитос женился на такой нахалке. Он у меня хороший парень, работящий. А ты что? Фифа! Не приспособленная к жизни. Сахар ей тростникооооовый, суп ей в самолёёёёт.
– Да что вы ко мне прицепились? Сахара вам не хватило?
– Да, может, и не хватило. Мне-то, как простой смертной, всего 2 пакетика дали, а тебе 4! Тоже скажешь справедливо?
От её визгливого противного голоса начинала болеть голова. Прямо как у мамы, когда с ней начинал разговаривать отец. Я думала, что это фигура речи, а выходит – нет. Не слова, а сверло прямо в черепную коробку.
Мне не терпелось схватить свой сандвич и запихать соседке прямо в глотку, настолько она меня успела довести за несколько минут разговора. Но есть хотелось, а слушать склочную бабу – нет.
Поэтому я схватила с выдвижного столика все 4 пакетика сахара, и сунула в толстые, как сардельки, пальцы соседки.
– Возьмите, если вам так надо. Только аккуратней, смотрите, чтобы ничего не слиплось.
Соседка снова фыркнула. Сгребла протянутые мной пакетики с сахаром, повертела их в руках, и один вернула.
– Мне чужого не надо. Вдруг ты оголодаешь и в обморок упадёшь голодный. Зачем мне такое надо? Мне такого не надо. Я же не живодёр.
А потом она, потеряв ко мне всяческий интерес, нажала кнопку вызова стюардессы и попросила дополнительный чай, и ей принесли! Даже лимон положили двойной.
Мне стало обидно. Я летела рядом с необразованной наглой деревенщиной, которой было на всех наплевать. Она думала только о себе и плевать хотела на окружающих.
От обиды сжимала горло. Я распечатала бутерброд. Он напоминал по вкусу взбитые и высушенные опилки с прослойкой оконной замазки и чего-то жирного. Откусив первый кусочек, я едва не выплюнула его обратно.
Наверное, я бы так и сделала, но тётка смотрела на меня с презрительной ухмылкой, и я, бодро прожевав опилки, с энтузиазмом их проглотила. Запила неизвестным пойлом, именуемым зелёным чаем, и улыбнулась соседке.
– Наглая, – констатировала та, но теперь уже с восхищением. Высыпала 3 пакета сахара в один стакан и 2 в другой, размешала. Первый выпила залпом, словно водку.
Я вздёрнула подбородок и стряхнула локоть соседки с подлокотника.
– Наглая! – удовлетворённо резюмировала соседка и отвернулась в сторону девушки, сидящей возле иллюминатора.
Медленно выдохнув, я аккуратно осмотрелась вокруг. До нас никому не было дело. И только Роман, сидящий через проход, смотрел на меня задумчиво.
Когда живёшь с таким человеком, как великий Владимир Голубев, которому никто не может не то что возразить, даже бровь поднять, если он этого не одобрил, учишься двум вещам.
Первое – замечать малейшие изменения вокруг. Повариха чуть громче начала стучать посудой на кухне, значит, отец вернётся без предупреждения. Если она побежала в подвал, папа будет не один и надо успеть подготовться.
Второе – понимать, кто здесь главный и с кем ты. В любое место, куда я попадала, сразу вычленяла того, кто рулит ситуацией. Не кто громче всего кричит, а от кого потом ждать подписи. Того, чьё решение будет последним.
Вот и сейчас, медленно пережёвывая жирные опилки, гордо именуемые сандвичем, я смотрела по сторонам, и то, что я видела, мне не нравилось. Сначала стюардесса с собранными в низкий пучок светлыми волосами, приклеилась к трубке.
Что ей говорили по внутренней связи, я не знаю, но лицом она помрачнела, а потом и вовсе отвернулась к стене. Подоспевшей коллеге диктовала распоряжения рубящими движениями отсекая возражения.
Та двинулась по салону, передавая слова начальницы остальным. В том, что блондинка была старшей, я теперь тоже не сомневалась. Ведь от её распоряжений чуть быстрее начали бегать стюардессы. И к ней возвращались с вопросами.
Но она их отправляла обратно, с ещё большей скоростью, чем они бежали за советом. С ней никто не спорил, подчинялись беспрекословно. Предчувствуя какие-то проблемы, я наскоро прожевала бутерброд, запила чаем.
Сидящая рядом со мной тётка совершенно не обращала внимания на происходящее. Яростно расправляясь с бутербродом, она надоедала своими нравоучениями светленькой девушке у окна.
Сопротивляться она не пробовала. Забившись в дальний угол своего кресла, затравленно кивала в нужных местах, что только распаляло наглую тётку. А ей именно это и было нужно.
Роман сидел в наушниках и что-то энергично набирал в телефоне. Свой сандвич он съел в два укуса. Стаканчик из-под чая тоже теперь стоял пустой. Казалось, что он не замечает происходящего, но это было не так.
Изредка он бросал резкие короткие взгляды в сторону главной стюардессы. Наблюдал пару секунд за её действиями и снова возвращался к смартфону. Почему-то мне казалось, что продолжает работать.
Мне было страшновато лететь в такой обстановке. Я никогда не попадала в турбулентность. Да и будем честными, одна летала всего несколько раз в бизнесе. Всей этой суеты с пластиковыми стаканчиками я не наблюдала.
И тётка-соседка с сухим колким гнездом на голове меня очень дестабилизировала. Вносила нервозность в мой маленький мир кресла внутри самолёта. А вот главная бортпроводница и Роман Гранин успокаивали.
Они не были знакомы и не работали вместе. Но по тому, как он следил за её поведением, как контролировал ситуацию в салоне, было ощущение, что он тот, кто руководит процессом.
Я даже задумалась, кто он такой? Чем занимается? Он вполне мог быть пилотом гражданской или военной авиации. Точно не стюард. Мне кажется, что Гранин пошёл бы в сферу обслуживания в последнюю очередь.
Он тот, кто принимает решения. Рулит людьми и направляет их действия. Если бы я точно знала о его принадлежности к воздушному флоту, могла бы заподозрить, что владеет частной авиакомпанией или, например, авиационными ангарами.
Потому что сейчас он понимал происходящее, как будто читал его с листа. Словно умел расшифровывать перебежки стюардесс, их тихие слова. Как сурдопереводчик разбирал их скупые жесты и кивки. От этого мне было спокойнее.
Самолёт подрагивал, словно от напряжения, а потом стал трястись сильнее. Командир экипажа по громкой связи говорил что-то про циклоны и антициклоны, грозовой фронт и прочее.
Я ничего не понимала. Услышала только, что надо сложить столики, открыть иллюминаторы, пристегнуть ремни и не вставать с кресел. А в конце решил пошутить.
– Дороги в небе от снега ещё не чистили, поэтому немного поскачем на кочках.
По салону раздались смешки, а я напряглась. Голос у командира был такой ненастоящий, словно он не управлял самолётом, а читал об этом книжку. И шутил он как-то натужно. Я это по интонации поняла.
Столик сложила и, повернув рычажок, закрепила на стене. В пластиковый стаканчик из-под чая сложила упаковку от сандвича, сахара и влажную салфетку. Проверила крепления ремня безопасности.
С тревогой замерла в ожидании следующих указаний.
Стюардессы начали бегать ещё быстрее. Они собирали мусор, закрывали столики, пристёгивали недовольных. А таких было много. Соседка ворчала, что зря их торопят, и не спешила выполнять требования.
Когда бортпроводницы подкатили тележку к нашему ряду, я отдала им пакет со стаканом. То же самое сделала и девушка у окна. А моя соседка с паклей на голове, вцепилась в стакан с остатками чая намертво.
– Я как допью, сама к вам приду и отдам мусор.
– Это небезопасно. Необходимо отдать чай сейчас.
– Я ещё не напилась!
– Я принесу вам чай, когда пройдём зону турбулентности, – настаивала стюардесса.
Но соседка не сдавалась. Она подняла стаканчик, словно хотела продемонстрировать, что в нём ещё много жидкости. Я протянула руку на случай, если соседка захочет отдать чай. Но не дотронулась до стакана.
В это время самолёт тряхануло так, что люди вскрикнули и послышались стуки ударов. Как при замедленной съёмке, рука тётки с паклей на голове, сжалась в кулак прямо над моей ногой.
Я дёрнулась в сторону, но ремень безопасности держал крепко. Чай вылился наружу. Соседка дёрнула руку на себя, но только ухудшила ситуацию, придав жидкости ускорение. Сладкая коричневая жижа приземлилась на мои бёдра.
Стюардесса выхватила смятый стаканчик из рук соседки и покатила тележку дальше. А я осталась облитая сладким чаем рядом с соседкой. Чай не был горячим, но на светлых джинсах остались пятна.
К тому же он был сладким. В туалет пойти не было никакой возможности, а влажные салфетки закончились в сумочке вчера. Я подняла взгляд на соседку, но раскаянья не увидела.
Вместо того чтобы принести извинения и предложить салфетки, женщина накинулась на меня с обвинениями.
– Куда ты лезешь, когда не просят! Оставила меня без чая! Наглая такая!
– Что вы себе позволяете? Вы меня облили! Джинсы испортили. Постаралась отбить нападение я.
– Ну и невелика потеря! У таких богатеньких и избалованных по 100 штук джинсов и юбок. Другие возьмёшь!
– Женщина, вы ведёте себя по-хамски. Это вы устраиваете проблемы, а решать их приходится другим людям. Хоть бы извинились для разнообразия.
– Перед кем это? Перед тобой, что ли? Вот ещё! Обойдёшься! Тем более что это ты мне чай должна, а не я тебе!
– Да, вы его сами разлили.
– Я-а-а-а? Это ты меня ещё обвинять будешь, да я тебя!
Тётка с паклей на голове замахнулась на меня кулаком, а я вжалась в спинку кресла. Соседка выглядела, как безумная. У меня ёкнуло в груди и на ладонях выступил липкий пот.
Я испугалась. Мне никогда не приходилось драться. И что делать в такой ситуации, я не знала. Тем более, со взрослой женщиной.
А она наклонилась ко мне ближе через подлокотник. Казалось, что ударит уже сейчас.
– Руки убрала!
Эти слова Романа, больше похожие на рычание зверя, прорвались сквозь гул и дребезжание припадочно трясущегося самолёта. Мы с тёткой вздрогнули вместе. И обе убрали руки.
– Села ровно, пасть закрыла!
Соседка мигом перетекла обратно на своё сиденье и вжалась в спинку сиденья. И зашипела, – чего из себя козу строила? Сразу бы сказала, что с охраной летишь.
– Пасть закрыла, я сказал! Поняла?
Соседка, стараясь стать меньше и незаметнее, сцепила перед собой руки. Локти прижала к бокам и кивнула.
– Вот и хорошо. Пасть открывать только для молитвы. И то, после команды. Поняла?
Соседка снова кивнула.
– Голосом! – приказал Роман.
– Поняла, – пискнула возмутительница спокойствия. Теперь она сжалась в комок и словно усохла под своим огромным свитером.
– И давай, без выкрутасов. – Роман дал ей время осознать сказанное. – Я тут рядом.
Соседка застыла, словно бетонный столб. Мне даже казалось теперь, что трясёт весь самолёт, но только не её. На ней, как на центрально опоре лайнер держится.
О проекте
О подписке
Другие проекты