Пойми меня без слов

Следующую пару дней я лежала безжизненной куклой на постели, позволяя мужчине делать со мной всё, что ему вздумается. Все мои чувства и эмоции словно законсервировались, превратились в абсолютное, всепоглощающее ничто. Даже столь смущающие процедуры как мытьё – мой надзиратель сначала меня полностью раздел, а затем аккуратно погрузил безвольную тушку в глубокую бадью, наполовину наполненную водой, – и вынос судна, в которое я была вынуждена справлять естественные потребности организма, не вызвали у меня никаких эмоций. Мои мысли, точно зацикленные, крутились вокруг того факта, что я умерла. Концепция того, что вопреки этому я всё же продолжаю жить, в голове не укладывалась, хотя в своих размышлениях я время от времени запиналась об неё, но раз за разом откладывала в сторону, как недостойную внимания.

Кроме азиата в перчатках и неизменной забавной шапочке, ко мне никто больше не приходил. Однако время от времени я слышала незнакомую речь, доносившуюся со стороны улицы: судя по всему в окне не было стекла, так что звуки ничего не заглушало.

«Наверно, мне всё это просто снится, – в какой-то момент, точно вспышка кометы, промелькнула мысль, наполненная надеждой. – Из-за ранения я попала в больницу и сейчас нахожусь без сознания, а это всё – всего лишь плод моего бурного воображения, одурманенного лекарствами».

Эта надежда продержалась во мне ровно сутки. Пока надзиратель не явился ко мне с длинной острой иглой в руках и, аккуратно обхватив запястье рукой, – все действия в отношении меня мужчина проделывал с величайшей осторожностью, словно я была хрустальной вазой, которая может разбиться от малейшего неловкого движения, – проткнул иглой вену в районе локтевого сгиба. Эта совсем крохотная секундная боль словно переключила незримый выключатель у меня в голове. Набрав в грудь воздуха, я сорвалась на крик. Я называла своего мучителя всевозможными бранными словами, грозила ему расправой, а под конец и вовсе умоляла, заливаясь горючими слезами. Ответом мне стало ледяное спокойствие в светло-карих глазах и гробовое молчание.

Выпустив пар, я обессилено закрыла глаза. И тут же почувствовала заботливое прикосновение мягкой, чуть влажной ткани к щекам: со стороны этого каменного истукана было весьма мило вытереть следы очередной истерики с моего лица.

Кормил незнакомец меня трижды в день небольшими порциями какой-то странной, абсолютно безвкусной жижей, – нечто среднее между очень густым супом и чересчур жидкой кашей, – чем-то напоминавшей овсянку, которую мне однажды не посчастливилось попробовать, пока я лежала в больнице. Помимо этой недо-каши мне позволялось выпить пиалу воды и четыре пиалы того ароматного травяного настоя, который мне дали сразу же после того, как я очнулась. Медленно, но неотвратимо силы возвращались ко мне. Вскоре я уже могла шевелить пальцами и поворачивать голову из стороны в сторону. На этом, к сожалению, мои успехи исчерпывались. Однако учитывая тот факт, что дважды в день – утром и вечером, – мой надзиратель старательно делал мне массаж, после чего сгибал и разгибал мои руки и ноги, словно заново обучая их правильным движениям, – вопрос того, когда я смогу хотя бы отвесить ему звонкую затрещину, был лишь вопросом времени.

На пятый день жизни после смерти привычный распорядок был нарушен внезапным появлением нового действующего лица. В мою комнату – могу же я считать её своей, раз уж я в ней нахожусь круглые сутки? – стремительной походкой вошёл невысокий мужчина лет пятидесяти в тёмно-зелёных одеждах. Его длинные чёрные волосы были уложены в сложную прическу, состоящую из нескольких переплетённых кос, однако височные пряди оставались свободно свисать, обрамляя длинное вытянутое лицо с высокими скулами, достигая его груди. Я обратила внимание, что одежда на визитёре более многослойная, чем у моего надзирателя – помимо ханьфу с широким поясом на нём была надета жилетка на тон темнее основного платья, полы которой под грудью скрепляло золотое украшение, представлявшее собой не то две пуговицы, не то два зажима в форме цветков, соединённых между собой тонкой цепочкой. Помимо этого шею мужчины стягивал высокий воротник, не являвшийся частью ни ханьфу, ни жилета.

Мужчина остановился в шаге от постели. Его бледно-зелёные глаза с тревогой вглядывались в моё лицо, и я почувствовала, как сердце на мгновение замерло, пропустив удар.

Раздался звук открывающейся двери, а затем голос моего надзирателя. Гость повернулся к нему и ответил что-то твёрдым, властным тоном, после чего вновь переключил своё внимание на меня. Приблизившись вплотную к постели, он наклонился и, пристально глядя мне в глаза, что-то спросил – во всяком случае, мне показалось, что интонация была именно вопросительной. Краем глаза я отметила мёртвенно-бледное лицо второго мужчины, в светло-карих глазах которого сейчас читалось что-то, подозрительно напоминающее панический ужас.

Понимая, что не ответить на вопрос нельзя, но и ответить на него не получится по объективным причинам, я решила пойти на хитрость: открыла рот, будто собираюсь что-то сказать, выдавила из себя пару хрипловатых бессвязных звуков, после чего скривилась якобы от боли и начала надсадно кашлять. Чужая прохладная ладонь тут же легла мне на грудь, и мужчина в зелёном что-то сказал мягким, успокаивающим тоном. Я продолжила кашлять, одновременно метнув быстрый взгляд на своего надзирателя. Мне показалось, или он обрадовался этому небольшому представлению?

Некоторое время мужчины негромко о чём-то переговаривались. При этом рука незнакомца в зелёном продолжала мирно покоиться на моей груди, от чего я чувствовала себя немного не в своей тарелке. Наконец, придя к какому-то соглашению, нежданный гость вновь повернулся ко мне и что-то ласково сказал, после чего наклонился и мягко коснулся губами макушки. Я вымучила из себя в ответ некое подобие улыбки.

После того как за незнакомцем закрылась дверь, я перевела на своего надзирателя внимательный взгляд. Я была уверена: он очень не хотел, чтобы визитёр узнал, что я изъясняюсь на совершенно ином языке.

Несколько томительных секунд мы сверлили друг друга пристальными взглядами. Затем с тонких губ сорвался обречённый вздох. Приблизившись к постели, мужчина привычно придал мне вертикальное положение, прислонив спиной к изголовью кровати и подложив под поясницу небольшую подушку. Сам же он сел на постель рядом со мной и уверенно снял перчатки. Практически сразу его правая ладонь начала испускать слабое голубоватое свечение, на которое я уставилась, как на восьмое чудо света.

«Это ещё что за чертовщина?» – мелькнула у меня в голове испуганная мысль. Видимо та пара раз, когда мне казалось, что я видела некое свечение, исходящее от его рук, была не галлюцинациями и не обманом зрения. Да это же самая настоящая магия!

Когда мой надзиратель протянул свою сверкающую ладонь ко мне, я резко дёрнула головой в сторону – единственный доступный мне способ выразить своё несогласие с его действиями. Нахмурившись, мужчина уверенно положил вторую руку мне на шею, не давая возможности пошевелиться, после чего его сияющая ладонь легла мне на лоб.

Перед моими глазами, точно кадры кинофильма, начали мелькать картинки.

Я стояла посреди просторного зала, все стены которого были увешаны тёмно-зелёными гобеленами с весьма странным узором, состоящим из хаотично расположенных вертикальных и горизонтальных линий и точек. Передо мной на небольшом возвышении, на широком каменном стуле, внешне весьма напоминающем трон, восседал тот самый мужчина в зелёном ханьфу, что только что навещал меня. Он негромко заговорил, и хотя ни одного его слова не было мне понятно, я почувствовала заинтересованность. Мой рот сам собой открылся, и из него вылетели слова, значение которых я не знала, да и голос принадлежал явно не мне, а моему надзирателю – несмотря на его немногословность, я слышала его речь достаточное количество раз, чтобы суметь узнать.

Картинка внезапно сменилась. Я сидела на невысокой табуретке возле постели и смотрела на неимоверно тощее детское тельце перед собой. Тревога ледяной рукой сжала моё сердце. Сняв перчатку, я обхватила запястье девочки: моя собственная ладонь засветилась бледно-голубым. Спустя мгновение сердце кольнуло острым разочарованием. Тревога лишь усилилась.

Картина вновь сменилась. За окном – глубокая ночь. Я сидела за столом и разбирала какие-то книги, все страницы которых были исписаны вертикальными и горизонтальными палочками с точками – по-видимому, разновидность местной письменности. Сердце бешено колотилось в груди от страха. Повернув голову, я бросила взгляд на девочку на кровати: её кожа приобрела нездоровый серовато-зеленоватый оттенок, глаза и щёки окончательно запали, и если бы не грудь, медленно поднимавшаяся и опускавшаяся под одеялом, ребёнка вполне можно было принять за труп. Я ощутила, как чувство собственного бессилия затопило сознание, а затем его внезапно сменила отчаянная решимость. Отложив в сторону все книги на столе, я вытащила из-за пазухи ханьфу свиток, перевязанный чёрной лентой. Страх ядовитой змеёй свился в груди. Дрожащими руками я сняла ленту и очень внимательно изучила содержимое свитка. И снова страх, природу которого я не могла понять – видимо, потому что он принадлежал человеку, чьими глазами я смотрела в этот момент на мир.

Дважды перечитав свиток, я поднялась на ноги и принялась расхаживать по комнате, не в силах усидеть на одном месте. Мысли на незнакомом языке роились в голове, точно стая взбешённых ос. Наконец, решение было принято. Вытащив из ножен на поясе кинжал, я сделала неглубокий надрез на ладони, после чего приблизилась к кровати и собственной кровью начертила на лбу девочки несколько знаков: три вертикальные черты друг за другом, три точки в форме треугольника и две горизонтальные линии, а над ними – точка и короткая вертикальная черта. Завершив свои художества, я положила неповреждённую руку на грудь девочки и произнесла длинную фразу – по всей видимости, какое-то заклинание. Моя ладонь равномерно светилась голубым. Пару минут ничего не происходило, а затем тело ребёнка охватило слабое, едва различимое сиреневое сияние. Я почувствовала облегчение, за которым где-то глубоко внутри всё ещё скрывалось лёгкое сомнение, приправленное изрядной порцией страха.

Я резко вздохнула и открыла глаза. Мой надзиратель всё ещё сидел рядом, внимательно вглядываясь в моё лицо. Обе его руки лежали на коленях, уже облачённые в неизменные бежевые перчатки.

«Он только что показал мне свои воспоминания, – догадалась я, несколько шокированная произошедшим. Однако долго пребывать в ступоре у меня не получилось, хаотичный поток мыслей тут же занял мою беспокойную голову: – Получается, он что-то вроде здешнего доктора. Ему поручили вылечить это тело, но у него не вышло, и он провёл какой-то сомнительный ритуал, в результате которого я очутилась здесь. С ума сойти можно!»

Горе-врачеватель тем временем слегка придвинулся ко мне. Я подняла на него настороженный взгляд.

– Чатьен Васт, – медленно и чётко проговорил он, положив ладонь себе на грудь.

«Это у него типа такие имя и фамилия? – растеряно подумала я. – И что из этого имя, а что – фамилия?

Чатьен Васт ещё раз повторил своё имя, после чего положил руку мне на грудь и вопросительно взглянул мне в глаза.