Читать книгу «Зверобой» онлайн полностью📖 — Ксении Буржской — MyBook.

6. Ожидания

Ольга лежит на кушетке, забросив ноги на боковину. Узкие ботильоны из красной кожи контрастируют с черной клеенкой. Когда купила эту кушетку, в редакции только ленивый не пошутил про кресло психоаналитика и костюм медсестры. Но ей понравилось. Кушетка была волнообразная, в стальной оправе, почти как от Корбюзье, но не его, конечно. Тот бы обошелся в четыре тысячи евро, а это – дешевка, подделка какой-то турецкой марки. Но черт бы с ним. Ольга обставляла свой кабинет с любовью. Над кушеткой повесила репродукцию Мондриана. Ей нравилось лежать и смотреть на эти разноцветные квадраты. Все в ее жизни, если подумать, было фейком, палью, эрзацем, но умение выглядеть дорого текло у нее в крови.

В юности Ольга была бесстрашной. Днем работала в редакции, ночью вела бухгалтерию мужа, переводила рубли в доллары, раскладывала их по банкам. Когда у журналов появились иностранные инвестиции, начала ездить в заграничные командировки, привозила оттуда модные тряпки, реализовывала через закрытые показы втридорога.

Потом родился Веня, и она не провела в декрете ни дня. Шла на работу с нянькой – седой, замотанной в пуховой платок бабкой, и та торчала с коляской под окнами. Между совещаниями и сдачей номера просовывала Веню в дверную щель – покормить, Ольга хватала, шла в туалет, сбивала на бок край блузки, кормила. Потом относила обратно – свежий воздух полезен младенцу, даже если мороз. Хотела второго ребенка, но муж ее спрашивал: зачем? Тебя и этот-то знает только как редактора. Но Ольга не сдавалась. Втихаря прекратила принимать противозачаточные, оно и произошло. На маленьком сроке, когда еще ничего не было заметно, решила быстро сгонять в пресс-тур. Муж еще ни о чем не знал. Решила, приедет – расскажет, он соскучится, воспримет новость проще.

Ночью в отеле проснулась от боли и духоты. Жара стояла невыносимая. Вышла, согнувшись, на балкон под аплодисменты сверчков. Страшно было ужасно, хотела перенести рейс и улететь завтра же. Пока меняла билеты трясущимися руками в ноутбуке, на свет которого слетелись все ночные бабочки, стало понятно, что это уже неважно, спастись не удастся.

На всей территории отеля стояла сверкающая тишина. Луна освещала баскетбольное кольцо во дворе и бассейн – в его жестяном круге. Большая птица, гаркнув, взметнулась над крышей. «Пошла прочь, птица Гамаюн, – прошептала Ольга. – Ты не должна была выбрать меня». И вернулась в номер. Там долго плакала, свернувшись в углу широченной постели, рассчитанной на троих.

Годы спустя Марьяна рассказала ей, что некоторых насекомых ловят на свет – растягивают простыню между деревьями, а над ней зажигают лампу. На простыню слетаются жуки, бабочки и мошки и те, что нужны, и все остальные полчища. «Это похоже на театр теней, – сказала Марьяна. – Лежишь в палатке и видишь сквозь щель, как по простыне пляшут души». Еще Марьяна сказала, что ученые до сих пор не поняли, почему насекомым нравится свет. «Всем свойственно вылезать из тьмы», – заметила Ольга.

…Врач в Москве объяснила, что так бывает и что если она все-таки хочет, то надо поторопиться: возраст. Ольга не понимала, о каком возрасте идет речь – сейчас ведь это вообще не имеет значения.

Потом как-то все полетело быстрее: назначили главным редактором, включили в совет директоров, затем возглавила весь издательский дом. Веня рос со своими проблемами – тихий, замкнутый, постоянно играл в компьютерные игры. Она перманентно испытывала чувство вины за то, что почти не проводит с ним время, про второго уже и не думала: с первым бы разобраться. Потом зима, командировка в Питер на полгода, с мужем все окончательно развалилось, она уезжала с легким сердцем – лучше так, чем сидеть в одной квартире и ненавидеть друг друга. В командировочном Питере сошлась почему-то с личным водителем, какое-то время было хорошо, даже подумала грешным делом: не забеременеть ли. Не то чтобы хотелось провести с ним жизнь – про это и думать стыдно в ее положении, а просто – чтобы снова было ради чего. Но водитель был хитрым, молодым и проблем себе не хотел, а искал свободы.

Под конец этой эпопеи – выматывающей, если подумать, раз в две недели на выходные моталась в Москву, побыть с Веней, посидеть молча с мужем в ресторане – каждый в своем лэптопе, – на нее свалилась Марьяна, но у Ольги уже не было сил.

Вернувшись в Москву, она прокручивала снова и снова в голове эти полгода, пыталась понять, как, в какой момент это произошло и как она не увидела, что в ее коллективе ЧП, если так можно выразиться о любви.

А еще постоянно спрашивала себя: нравится ей это или нет? И не могла ответить.

Пока разбиралась, начали крепко общаться, вошло в привычку. И когда Марьяна через два года возникла у нее на пороге, Ольга не удивилась.

7. Отец

Марьяна с отцом осторожно подходят к озеру, долго ищут место, где бы уронить тяжелые рюкзаки, разложить все, что необходимо для завтрака, поставить палатку – место нужно поровнее, посуше. Отец расстилает плед, аккуратно – стекло к стеклу, лопасть к лопасти – раскладывает ватные брусочки, морилки, лопатки и колбочки. Он сверяется с температурой воздуха и его влажностью. Он говорит: «Вовремя пришли».

Хорошо.

Марьяна не знает, почему это вовремя. Чтобы прийти сюда вовремя, пришлось встать в шесть утра – то еще удовольствие. С неба сквозь деревья рассыпается солнце, и только что кандалами звеневшие комары куда-то прячутся.

По воде свой недолгий срок отмеряет водомерка, тревожит гладь совсем трепетно – расходятся едва заметные круги.

Отец говорит: «Давай поедим?»

Они садятся на плед и едят бутерброды, запивают квасом, оставляют немного на дне сладкого – пригодится, чтобы ловить.

Марьяна нетерпеливо ждет, когда отец достанет ловушки, когда они будут их вкапывать в землю, когда ловкие, проворные жуки начнут туда скатываться и безуспешно пытаться вылезти, тогда они будут совершенно безопасны, и можно беззастенчиво их рассмотреть.

Марьяна достает лупу и наводит на одуванчик:

– Я слышала, что из них можно варить варенье. Как думаешь? Мне Светка рассказывала, у нее бабка варит.

– Возможно, – задумчиво отзывается отец.

– Давай тоже сварим, – предлагает Марьяна. – Я соберу и сварим на костре.

Отец смеется и качает головой. Это непонятно: ни да, ни нет.

Но Марьяна уже сама остыла к одуванчикам, переключилась на божью коровку. Вот уж единственное, что можно держать в руках без презрения.

– Красивая, правда? – спрашивает Марьяна, кружа божью коровку на ладони. – Как думаешь, у нее закружится голова?

– Это вряд ли, – говорит отец, расставляя штативы.

– Смотри, – вскрикивает Марьяна, – она мне на руку насрала!

– Марьяна, не говори «насрала»! – Отец смеется. – И не насрала вовсе, это гемолимфа. Кровь.

– В смысле кровь – я же ее не убивала.

– Божьи коровки выделяют кровь, если чувствуют опасность.

– Ссы в глаза – божья роса, – говорит Марьяна.

– Господи, откуда ты все это знаешь, – удивляется отец.

– Это мама так сказала, когда с подругами обсуждала Двоскина.

Двоскин – мамин начальник. Как Марьяна поняла, все, кто у него работает, хотят ему только зла. «Когда уже свалит этот Двоскин». «Двоскин этот – отменное дерьмо». «Двоскин только и делает, что врет – ссы в глаза…»

Отец пожимает плечами:

– Ну, Рысь, не все надо повторять, что слышишь.

– А им больно? – спрашивает Марьяна.

– Кому?

– Коровкам. Когда они плюются кровью?

– Не больно. Природа так задумала, что это не больно.

Марьяна спускается вниз к реке, там, под влажным песком, копошатся муравьи с крыльями.

Они неприятные. Марьяна подносит к ним лупу и тут же отводит – нечего там смотреть. Муравьи – они и в Африке муравьи.

– Пап, когда мы поедем в Африку?

Отец смеется и, щурясь, смотрит сквозь солнце.

– А зачем нам Африка? Скоро поедем на север. И давай палатку расставлять.

Они вынимают и ставят палатку: сначала тент, потом колышки, потом пенка и спальные мешки. Все как полагается – на ближайшие три дня это их дом.

Тут из чащи выходит дядя Семен. Высокий, крепкий, с ежовой бородой, он весь как дубовый ствол. Дядя Семен хлопает руку отца, Марьяне даже кажется, что она может от этого треснуть, треплет Марьяну по рыжим, скомканным в хвост волосам, но она уворачивается и тоже протягивает руку – я не маленькая. Рука у дяди Семена шершавая, как вчерашняя газета, и желтая от табака. Он никогда не вынимает изо рта беломорину, сплющенную в углу обветренных губ.

– Ну чего, граждане, – спрашивает дядя Семен, снимая дождевик и свитер. – Загораете?

Отец улыбается:

– А мы, Сень, варенье из одуванчиков придумали варить.

– Дело хорошее, – усмехается Семен углом рта, переваливая папиросу на другую сторону. – Под коньяк отлично будет. Да, принцесса?

Марьяна фыркает – все эти разговоры обыкновенно скучны.

Она бежит к озеру и находит у кромки седой одуванчик. Аккуратно срывает его под корень и поднимает вверх. Сквозь зонтики семян она смотрит на солнце, которое через мгновение заполняет глаза невидимым белым песком. Дует на круглый шар, и он осколками разлетается по воде. Отец и дядя Семен увлеченно спорят о чем-то, склонившись над стеклянной коробкой.

Тогда Марьяна берет стебель от одуванчика, сжимает его губами – крепко, так, что от млечного сока во рту начинает горчить, и она уже сомневается, что варенье – такая уж хорошая идея. Потом берется за стебель двумя пальцами – большим и указательным, как часто делает дядя Семен, выдыхает невидимый дым и говорит в звенящее вокруг нее пространство:

– Ну что, граждане, не выпить ли нам по рюмашке за Жана нашего Фабра?

8. Драмеди

Через три месяца жизни в Москве отправились с Ольгой в театр. Марьяна билеты купила и тут же к ней: у меня есть лишний билетик. Смотря что считать лишним, конечно. Ольга с радостью согласилась, так и сказала: с радостью. В антракте пошли пить шампанское.

– Хорошо, что ты мне позвонила, – сказала Ольга. – У меня как раз вакансия открылась. Не хочешь попробовать?

В эту минуту Марьяна уже работала на нее – бесплатно и навсегда. Но для проформы поинтересовалась:

– А почему именно я?

– Ну как почему, – улыбнулась Ольга. – Я в тебя верю. Ты же моя золотая рыбка.

И взлохматила ей волосы на затылке, отчего по позвоночнику у Марьяны ток пробежал от макушки до копчика.

Чтобы жить мне в окияне-море, служить тебе и быть у тебя на посылках.

Так и случилось.

Днем Ольга командовала и властвовала, давала ей задания и ругала, как всех, даже, может быть, немного больше – «потому что с тобой я могу быть честнее», – а вечером они садились в такси и ехали в ресторан. Сидели на летних верандах с запотевшими бокалами, Ольга хохотала, прижималась к Марьяне плечом, заглядывала в глаза и спрашивала:

– Ну расскажи, расскажи, о чем ты сейчас думаешь?

Так ей нравилось, что Марьяна ищет приличный ответ и не находит, хоть ты тресни.

В рабочем пространстве их отношения казались дружескими – никто бы и не подумал, что что-то не так, и прежде всего, конечно, Ольга, но Марьяна чувствовала, что их заносит обеих.

Что обе они повязаны, стало ясно довольно быстро, только справлялись с этим они по-разному. Ольга строила жизнь: муж, любовник, карьера. Марьяна свою отдала течению: лежала, зажмурившись и вцепившись в Ольгу, чтобы не пропустить момент, когда она к ней наконец развернется. Но Ольга не торопилась и, не торопясь, тащила Марьяну за собой по кочкам, позволяя ей цеплять по пути, что прицепится. Марьяна оказалась ловкой, умелой и быстрой: даже так, совершенно не пытаясь ничего добиться, добивалась всего.

Ольга любовалась. Марьяна плакала от отчаяния.

Марьяна знала, что это не просто любовь и ориентир – скорее, двигатель, что, останься она без Ольги, забуксует, подвиснет программа, совсем не останется сил.

А что станет с Ольгой, если исчезнет Марьяна? Она не знала, как ответить на этот вопрос – не спрашивать же? Проверять не хотелось.

Никто и не проверял.

Ольга иногда уставала, пропадала на несколько дней, как проваливалась в кроличью нору, не отвечала на звонки, и Марьяна лежала на полу, не в силах поднять головы. В уши ей стекали слезы, остывающие по пути, и она даже не могла пошевелить рукой, чтобы стереть пелену и увидеть лепнину. Потом проявлялась злость. Как вторая стадия отрицания и последняя – перед падением вниз.

В злости Марьяна взрывалась внезапной энергией и жаждой деятельности, будто организм нашел последние силы, опустошил все ресурсы, бросил все мощности в одну только топку – жаркой всепоглощающей мести. В ней Марьяна сворачивала карьерные горы, до боли в коленях драила квартиру отца, покупала красивые платья, заводила короткие, но пылкие романы. Обычно, не доводя до второго обреченного свидания, появлялась Ольга. Царственно взмахивала рукой, приближаясь, писала что-то незначащее: привет, как дела, пойдем ужинать, и Марьяна сворачивала свой бушующий цирк и вновь становилась собой – верной подругой, прозрачной бабочкой, летящей на лампу, бесчувственно сияющую над простыней.

Демьян – короткий, но пылкий роман в пятидневку злости – ты должен был просто исчезнуть с первым сообщением от Ольги. Когда она остановила Марьяну снова на полпути, вернула заблудившуюся звезду на свою орбиту, вытащила ее из оперы, из постели, из завтрака, ужина и твоей мечты – ты должен был сразу это понять, но любовь ослепила тебя.

А Марьяну к Ольге – даже отколовшуюся и вывезенную за пределы страны – всегда будет тянуть, как Луну к Земле. Хорошо быть зависимым – никаких мук выбора.

Что ты со мной сделала?

Для чего я нужна тебе?

Столько лет прошло, я взрослая тетка, которая сбежала от тебя на край Земли, у меня муж и дети, а я все жду твоего одобрения.

Шаг сделаю и сразу: а что Ольга подумает?

А Ольга обо мне не думает вообще.

Валерия считает, что Ольга нужна Марьяне, как героин: нельзя слезть чуть-чуть, понимаете? На полшишечки так. Нужно совсем, окончательно, без вариантов.

– Просыпаетесь, – объясняет Валерия, – и сразу же берите лист и пишите – пишите Ольге. Через полчаса снова. Через полчаса снова. Через полчаса снова. И так неделю, без перерыва. Пока тошнить не начнет. А вы как думали? У вас серьезная зависимость.

– Неделя такой жизни, и я с ума сойду, – говорит Марьяна.

– Ой, – удивляется Валерия, – а вы разве не уже?

И они смеются.

«Все же она очень хороша, – думает Марьяна после сеанса. – Жаль, что я в нее не влюбилась».

9. Перемотка

Марьяна крепко зажмуривается, потом открывает глаза и смотрит на полосы от проезжающих по улице машин. Они медленно плывут к полке с книгами, а после тают, ломаются об острый угол, как льдины.

В щель под дверью дымом тянется мягкий свет – скорее всего, из кухни. Оттуда же слышны голоса – приглушенные и монотонные, чтобы не разобрать. Но Марьяна превращается в слух. Она рысью крадется к двери, прикладывает к стене стакан – донышком к уху, вслушивается, представляя себя охотником за привидениями, черепашкой ниндзя, пионером-героем в сумрачном лесу, полном врагов.

– Наверное, так будет лучше, – вздыхает мать.

– Кому? – спрашивает отец.

– Тебе, Марьяне… – Мать делает вид, что спокойна, но Марьяна слышит, как она раздражена.

– Давай отложим это решение. – Отец громко прихлебывает чай из своей огромной кружки.

– Не нужно тянуть время, – отрезает мать. – Так только хуже.

Потом они какое-то время молчат, у Марьяны глаза уже привыкли к темноте и различают самые мелкие предметы: жвачки, жестянки из-под лимонада – эти поблескивают боками, коробку от туфель, в которой лежат горой бегемоты, пингвины, слоны и динозавры, все еще пахнущие шоколадом, свои и выменянные у кого-то в школе, и она точно помнит, что ей не хватает для коллекции бегемота в костюме моряка. Об этом нужно срочно сказать родителям, пока она помнит.

На кухне пахнет кофе и жидкостью для мытья посуды, мама стоит спиной, в раковину льется вода.

– Ма-а-ам, – зовет Марьяна, прячась за холодильник.

– Ты чего еще не спишь? – удивляется отец. – Марш в кровать, рысь!

– Мама, ты купишь мне завтра киндер? – спрашивает Марьяна, выглядывая из-за холодильничьего бока.

– Папа же сказал тебе, – отвечает мама не оборачиваясь. – В кровать.

– Ну купишь?

– Нет, – отрезает мать. В мойку с грохотом летит кастрюля. – Сколько раз повторить?

– Не ори, пожалуйста, – просит отец.

– Знаешь что, праведник, – начинает наступление мать, и Марьяна видит, что она плакала. – Давай ты сам будешь иногда заниматься воспитанием дочери, а не только ловить своих червяков? Ты сейчас свалишь, а мне всё это.

Она кивает в сторону Марьяны, особо опасного и проблемного – «всё это» – элемента. И та спасается бегством – восемнадцать шагов до кровати, а там – укрой меня, реченька, своим бережком – с головой в одеяло.

Потом заходит отец. Молча сидит на краю кровати, вздыхает и уходит. Марьяна снова лежит и смотрит, как исчезают в заломах стен несмелые отголоски фар.

В какой-то другой жизни, почти невероятной из той, случайно вырванной точки детства, Валерия спросит ее:

– Вы знаете, почему отец уехал в Москву?

А Марьяна ответит:

– Решили, что так будет лучше.

– Кому?

– Маме и мне.

– А вам стало лучше?

– Не знаю. Тогда, может, лучше было отцу?

– Интересно, что вы спрашиваете об этом меня.

– Да, было бы неплохо, если бы вы умели гадать на картах. Видеть ответы в волшебном зеркальце. Читать чужие мысли.

Марьяна рассмеется, и Валерия тоже.

– Но я ничего этого не умею, – скажет Валерия.

– И за что я вам только плачу.

Марьяна не помнила, как изменилась жизнь: стало ли лучше или хуже, что вообще тогда произошло, как будто эти события просто стерлись, затерялись где-то среди других. И между тем воскресным утром, когда отец подвел ее к окну, чтобы посмотреть, как за ночь выпал первый ноябрьский снег, и тем первым днем весенних каникул, когда она приехала к нему на ночном поезде и они сразу же поехали смотреть подснежники в Парк Горького, – провал, черная дыра, зимняя беспросветная мгла.

1
...