5

До сих пор я почти ничего не сказал о том, как мы ухитрялись жить в этом городе отчаяния, и не собираюсь пока об этом говорить. Нас обуревали разнообразные и весьма серьезные заботы, и во многих отношениях они были для нас важнее, чем то, что мы видели вокруг. Однако, прежде чем перейти к дальнейшему повествованию, я должен со всей ясностью обрисовать наше положение. Все мы зависим от окружающей среды, и, как ни грустно, мы с Амелией не вдруг заметили, что стали во многом сами похожи на марсиан. Отчаяние, переполняющее их жизнь, проникло и в наши души.

6

Сколько мы ни бродили по городу, один мучивший нас вопрос по-прежнему оставался без ответа: мы так и не могли взять в толк, чем обыкновенный марсианин занимается изо дня в день.

К тому времени мы уже получили известное представление о присущих Марсу социальных разграничениях. Низшим общественным слоем, вне всякого сомнения, являлись рабы, которых заставляли выполнять всю тяжелую и унизительную физическую работу, необходимую для существования любого цивилизованного общества. Затем следовали горожане, которым было доверено надзирать за рабами. Еще выше на социальной лестнице стояли те, кто управлял многоногими машинами, да, вероятно, и остальными механическими устройствами.

Более всего интересовали нас горожане – ведь именно среди них мы жили изо дня в день. Как ни странно, отнюдь не все они имели какое-то постоянное занятие. К примеру, надсмотрщиков требовалось сравнительно немного (нам нередко случалось видеть, как один-два надсмотрщика, вооруженные лишь электрическими бичами, с успехом командуют сотнями рабов). И хотя экипажи и машины в городе встречались в большом числе, но еще больше было людей, проводящих дни в неприкрытой праздности.

В часы прогулок мы с Амелией собрали целый ряд доказательств тому, что марсиане сплошь и рядом не знают, как убить время. Ночные попойки были, если угодно, следствием двух причин: отчасти их затевали с целью утолить бесконечную скорбь, отчасти просто от скуки. Мы нередко становились свидетелями ссор, иногда дело доходило до драки, хотя надо признать, что спорщики и драчуны мгновенно бросались врассыпную при появлении патрульного экипажа. Были и другие признаки, указывающие, что народу некуда деть свою энергию, не на что направить мысли. В середине дня, когда солнце поднималось прямо над головой (мы пришли к выводу, что город расположен почти на самом марсианском экваторе), тротуары заполняли лежащие мужчины и женщины, надумавшие понаслаждаться теплом.

Может статься, объяснение всему этому заключалось в том, что они, по крайней мере некоторые из них, обычно трудятся в близлежащих промышленных зонах, а те, что слоняются по городу, в настоящий момент находятся в отпуске?

Так или иначе, нам обоим очень хотелось осмотреть эти зоны и по возможности установить характер не прекращающейся там ни днем ни ночью кипучей деятельности. И вот однажды, дней через пятнадцать после нашего прибытия на Марс, мы с Амелией решились покинуть город и обследовать меньший из двух промышленных комплексов. Мы уже установили, что туда ведет накатанная дорога; правда, ездили по ней в основном экипажи грузового типа, но попадались и пешеходы – как горожане, так и рабы. Следовательно, подумали мы, если мы рискнем прогуляться пешком, то не привлечем ничьего особого внимания.

Мы вышли из-под купола через герметизированные коридоры и очутились на загородном просторе. Наши легкие сразу же заныли, с трудом выцеживая из атмосферы крохи кислорода, и мы оба принялись жаловаться на неумеренность климата – на холод, скудость воздуха и безжалостное сияние солнца.

Шли мы медленно, помня по опыту, как изматывает в этих условиях любая физическая нагрузка, и за полчаса покрыли чуть больше четверти расстояния до промышленной зоны. Но уже здесь можно было почувствовать фабричные дымы и запахи, хотя никакого шума и лязга, обычно связанного с производством, нам расслышать не удавалось.

Мы остановились на отдых, и тут Амелия коснулась моей руки и показала на юг:

– Что там такое, Эдуард?

Я взглянул в указанном направлении.

Мы двигались в сторону промышленной зоны, почти точно на юго-восток параллельно каналу, однако на противоположной его стороне, вдали от заводов, виднелось нечто по первому впечатлению напоминающее гигантский трубопровод. Но если это трубопровод, почему он не связан совершенно ни с чем и смотрит на нас открытым концом?

Продолжения трубы мы разглядеть не могли – оно пряталось за промышленными постройками. Вполне вероятно, что сама конструкция и не обратила бы на себя нашего внимания, но примечательным казался тот факт, что вокруг открытого ее конца кипела напряженная работа. Место, где мы остановились, от трубы отделяли, наверное, мили две, но в прозрачном воздухе можно было различить, что вокруг нее копошатся десятки, если не сотни рабочих.

По договоренности мы отдыхали минут пятнадцать – настолько отвыкли от разреженной атмосферы, – но и тогда, когда тронулись дальше, поневоле то и дело поглядывали в сторону «трубопровода».

– А не может это быть какое-нибудь ирригационное сооружение? – высказал я догадку, подметив, что труба тянется с запада на восток и как бы соединяет два расходящихся канала.

– С жерлом таких размеров?..

Пришлось согласиться, что мое предположение маловероятно: фигуры, находящиеся рядом с трубой, по сравнению с ней выглядели муравьями. Внутренний диаметр трубы был, вероятно, порядка двадцати футов, да еще и металл, из которого ее сделали, достигал в толщину восьми-девяти футов.

Задавшись целью рассмотреть загадочную конструкцию получше, мы сошли с дороги и побрели прямиком на юг по битому камню и песку пустыни. Моста через канал в этом месте не было, в обе стороны, сколько хватал глаз, тянулся ровный береговой откос, но труба уже достаточно приблизилась, чтобы взглянуть на нее без помех.

Выяснилось, что она вытянулась в длину примерно на милю. С этой более выгодной позиции мы видели теперь и дальний ее конец, нависший над небольшим озером. Озеро было несомненно искусственным – это можно было понять по его прямым и к тому же укрепленным берегам; в результате если не вся, то по крайней мере половина трубы оказывалась над водой. А на берегах озера возвышались два внушительных здания одно против другого, и труба проходила между ними как раз посередине.

Мы сели рядом на берегу канала и стали следить за тем, что происходит. В данный момент рабочие у ближнего конца трубы занимались тем, что извлекали из ее недр какой-то большой предмет или аппарат. Когда его наконец вынули, то спустили по настилу на песок. Очевидно, при этом возникли определенные трудности, так как откуда-то пригнали еще рабочих на помощь.

Через полчаса аппарат был благополучно извлечен и отодвинут от жерла на известное расстояние. Как только задача была решена, всех, кто работал подле трубы, как ветром сдуло. Прошло еще две-три минуты, и я сделал неожиданное открытие.

– Смотрите, Амелия! – воскликнул я. – Она поднимается!

Ближайший к нам конец трубы начал отрываться от грунта. Одновременно дальний ее конец стал понемногу опускаться в воду. В зданиях по краям озера, очевидно, располагались машины, приводящие всю систему в движение: через эти здания проходила ось вращения трубы, и до нас долетал рев и грохот спрятанных внутри машин, а сквозь отверстия в стенах вырывался зеленый дым.

Труба поднималась вверх минуту, от силы две, – невзирая на ее исполинские размеры, движение осуществлялось плавно и равномерно. Когда она встала под углом градусов сорок пять к горизонту, грохот машин прекратился, последнее облачко зеленого дыма уплыло прочь. Было около полудня, солнце пылало прямо над нашими головами.

А труба в новом своем положении приобрела, в том не оставалось сомнений, вид гигантской пушки, нацеленной в небо.

Вода в озере успокоилась, рабочие, хлопотавшие вокруг, по всей вероятности, попрятались в приземистых строениях, разбросанных неподалеку. Только мы с Амелией, так и не понявшие смысла всех этих приготовлений, продолжали сидеть как ни в чем не бывало.

Первым признаком того, что пушка выстрелила, была белая пена, вскипевшая вдруг по всей поверхности озера. Мгновением позже мы почувствовали, как содрогнулась и задрожала почва, на которой мы сидим, и воды канала перед нами из края в край всколыхнулись рябью.

Я кинулся к Амелии, обхватил ее за плечи и повалил на откос. Она неуклюже упала на бок, но я и сам бросился следом, прикрыв ей лицо своим плечом, а голову руками. Мы ощущали сильнейшие сотрясения почвы, словно она вот-вот разверзнется в землетрясении, а потом на нас обрушился такой сокрушительный гром, будто мы очутились в самом сердце грозы.

Буйство стихий стремительно достигло апогея и кончилось так же внезапно, как началось. В ту же секунду до нас донесся затяжной, пронзительный взрыв – все вокруг зарокотало и завыло, будто тысяча паровозных свистков грянула нам в уши. Вой начался сразу на самой высокой ноте и быстро сошел на нет.

Когда все успокоилось, мы снова сели и не сговариваясь уставились на пушку по ту сторону канала. От снаряда – если он вообще существовал – не осталось никакого следа, зато из пушечного дула извергалось самое большое облако пара, какое я когда-либо видел в своей жизни. Оно было ослепительно-белым и сверкало над жерлом, сохраняя почти правильную круглую форму и непрерывно разрастаясь благодаря новым и новым клубам, вырывавшимся изнутри. Менее чем за минуту пар затмил солнце, и сразу стало холодно. С нашего наблюдательного пункта нам было видно, что тень накрыла чуть не всю планету до самого горизонта. Очутившись прямо под облаком, мы не могли определить его толщину, но по глубине тени догадывались, что она весьма значительна.

Мы поднялись на ноги. Пушка уже вновь начала опускаться; в недрах зданий, где крепилась ее ось, опять загрохотали машины. Рабы и надсмотрщики потихоньку выбирались из своих убежищ.

Без всяких колебаний мы зашагали обратно к городу, мечтая как можно скорее вернуться к его относительному комфорту. В тот же миг, как солнце скрылось, окружающая температура упала гораздо ниже точки замерзания. Поэтому мы не слишком удивились, когда двумя-тремя минутами позже заметили, что вокруг порхают первые снежинки, а вскоре легкий снегопад превратился в истый буран, густой и слепящий.

Поднять глаза вверх нам удалось лишь однажды, и тут мы убедились, что туча, откуда падал снег, – то самое облако пара, которое изверглось из пушки! – закрыла теперь почти все небо.

Мы чуть не прозевали тот пункт, где можно войти в город, – так глубока была укутавшая дорогу снежная пелена. Зато мы впервые воочию увидели незримое прежде защитное поле, которое накрывало город: на купол толстым слоем налип снег.

Через несколько часов почва у нас под ногами содрогнулась снова, а потом опять и опять. Всего мы насчитали двенадцать взрывов с интервалами примерно по пять-шесть часов. В конце концов солнечные лучи прорвались сквозь тучи и растопили снег, облепивший купол, и тем не менее эти дни остались в нашей памяти как сумрачные и жуткие. И, судя по многим признакам, среди жителей Города Запустения так полагали отнюдь не мы одни.