Глава 3. «Час молчания» и первый шепот

Слова Кондуктора повисли в воздухе, тяжелые и окончательные, как приговор. «Час Молчания». Шестьдесят минут изоляции в этом летящем гробу, обитом бархатом. Гарантии безопасности звучали как злая насмешка после того ледяного напоминания о «долге» и ядовитой стычки с Крю. Я стояла в пустом коридоре, чувствуя, как стены – эти идеальные панели из карельской березы с инкрустациями перламутра – начинают медленно сдвигаться, сжимая пространство. Роскошь внезапно обрела оттенок клаустрофобии.

«Оставаться в купе или текущей зоне». Зимний сад был прямо напротив. Небольшое пространство, застекленное с одной стороны, чтобы создавать иллюзию контакта с внешним миром – миром безвоздушной, беззвездной (сейчас) темноты. Туда. Туда было ближе, чем обратно к моей золотой клетке, где ждал флакон с ложным успокоением. Я шагнула внутрь, и дверь с легким шипением закрылась за мной.

Воздух здесь был другим – влажным, тяжелым, насыщенным запахом экзотической флоры, которую я не могла опознать. Сладковато-гнилостным. Растения в кристальных колбах гидропоники тянулись к искусственным лампам, имитирующим солнечный спектр, их листья казались слишком сочными, почти мясистыми. Два кресла из черного бамбука стояли друг напротив друга, как немые свидетели. Я опустилась в одно из них, спиной к иллюминатору, лицом к двери. Не хотелось видеть эту пустоту. Не сейчас.

Предупреждающий сигнал прозвучал снова – короткий, пронзительный звук, эхом отразившийся в тишине поезда. Потом… тишина. Настоящая. Гул двигателей, этот вечный, едва уловимый фон жизни корабля, стих. Совсем. Как будто сердце «Плачущей Звезды» остановилось. Освещение в саду приглушилось до полумрака, оставив лишь тусклые акцентные огоньки на колбах с растениями. Они отбрасывали на стены и потолок длинные, шевелящиеся тени, похожие на щупальца.

Именно в эту абсолютную, давящую тишину мой нейроимплант «Люкс-Когнио» взорвался болью.

Не глюком, не статикой – настоящей, острой, сверлящей болью в височной кости, как будто кто-то вогнал под череп раскаленную иглу. Я вскрикнула, схватившись за голову. Боль прошла так же внезапно, как началась, оставив после себя оглушительный звон в ушах и… вибрацию. Не внешнюю, как тот скребущий толчок раньше. Внутреннюю. Глубоко в костях, в зубах, в самом мозгу. Низкочастотное, монотонное гудение, которое невозможно было услышать ушами, но которое ощущалось каждой клеткой. Как будто сам поезд, эта титановая крепость, начал резонировать с чем-то чудовищно большим и древним, плывущим рядом в пустоте.

– Кондуктор? – мысленно выдохнула я, цепляясь за соломинку логики. Техническое обслуживание. Да. Возможно, запустили какие-то мощные системы диагностики. Но боль… боль не входила в описание процедуры.

Ответа не было. Только гул. Нарастающий. Имплант, обычно бесшумный фон, теперь ощущался как инородное тело, набухшее и пульсирующее током под кожей. Я зажмурилась, пытаясь отдышаться, впиваясь пальцами в подлокотники бамбукового кресла. Тени от растений на стене казались крупнее, темнее. Они колыхались, хотя в помещении не было ни малейшего движения воздуха.

«…тише…»

Шепот. Четкий. Мужской? Женский? Невозможно было сказать. Он прозвучал не в ушах, а прямо внутри черепа, обойдя слуховые нервы, как сигнал, вколоченный прямо в серое вещество. Холодный, безэмоциональный, как голос Кондуктора, но… с металлическим призвуком. Или биологическим? Как скрежет хитиновых челюстей.

Я вскочила, сердце бешено колотясь. Это не «Спокойствие». Не галлюцинация от стресса. Это было другое. Чужое. Я огляделась. Сад был пуст. Только растения, кресла, да мои собственные, искаженные тени на стенах. Иллюминатор за моей спиной был черным прямоугольником бездны.

– Кто здесь? – прошептала я вслух, голос сорвался. – Кондуктор! Отвечайте! Что это?!

Тишина. Только внутренний гул и шевелящиеся тени. Страх, настоящий, животный, холодной змеей заполз в живот. Изоляция. Полная. Ни связи, ни помощи. Я была одна в этом крошечном кусочке искусственного рая, который стремительно превращался в клетку с хищником. Но хищник был невидим. Неосязаем. Он был в системах. В воздухе. В моей голове.

Мне нужно было видеть свое отражение. Убедиться, что я все еще здесь. Что я – это я. На противоположной стене, рядом с дверью, висело зеркало в тяжелой раме из черного дерева – часть декора, создающего иллюзию пространства. Я шагнула к нему, ноги ватные, голова гудела. Вибрация усиливалась, отдаваясь тошнотворной волной в желудке.

В зеркале отразилась я. Алисия Вандербилт. Бледная, слишком бледная. Глаза огромные, темные, с безумием страха на дне. Волосы, уложенные с безупречной небрежностью, сейчас казались беспорядочным темным ореолом. Платье – дорогая тряпка на дрожащем теле. Я поднесла руку к лицу, и отражение послушно повторило жест. Обычно. Предсказуемо. На мгновение я почувствовала слабое облегчение.

И тогда зеркало искривилось.

Не рама. Само стекло. Оно словно стало жидким на долю секунды – поверхность задрожала, пошла рябью, как вода от брошенного камня. Мое отражение расплылось, превратившись в карикатуру: лицо вытянулось, глаза стали черными бездонными провалами, рот растянулся в немом крике. А за этим искаженным подобием меня, в глубине зеркала, в том самом черном прямоугольнике, который должен был отражать стену сада, проявилось нечто.

Тень. Нет, не тень. Форма. Человекоподобная, но… не так. Слишком высокая. Слишком худая. С неестественно длинными, тонкими конечностями, которые казались сломанными в нескольких местах. Голова была наклонена под невозможным углом. И лицо… лица не было. Только гладкая, мертвенно-бледная плоскость, словно маска из отполированной кости, и на ней – два черных, пустых, бездонных углубления там, где должны быть глаза. В них не было зрачков, только абсолютная, втягивающая в себя тьма. И ощущение… голода. Древнего, космического, нечеловеческого голода, который шел волной через стекло, обжигая кожу ледяным ветром пустоты.

Ледяной ужас. Не страх смерти. Страх стирания. Страх того, что это нечто посмотрит прямо на тебя, и твоя сущность рассыплется, как песочный замок. Он длился микросекунду. Меньше. Но этого хватило, чтобы мое сердце остановилось, а дыхание перехватило в горле ледяным комом.

Я отпрянула, вскрикнув. Спиной ударилась о край колбы с растением. Холодный кристалл дрогнул, жидкость внутри забурлила. Я зажмурилась, прижимая ладони к глазам, пытаясь стереть этот образ, эту пустоту, этот голод. Не было! Не могло быть! Глюк! Имплант! Стресс!

Когда я снова, с трудом, заставила себя открыть глаза, зеркало было обычным. Совершенно нормальным. Оно отражало бледное, перекошенное от ужаса лицо женщины в дорогом платье и… стену зимнего сада за ней. Никаких искажений. Никаких костяных фигур с пустыми глазницами. Только моя тень, дрожащая на стене рядом, и шевелящиеся тени растений.

Но ощущение ледяного прикосновения пустоты осталось. Оно висело в воздухе, как запах озона после грозы. И гул в костях и импланте никуда не делся. Он стал лишь… тише. Глубже. Как сердцебиение спящего монстра.

«…видишь…»

Шепот снова. Тот же безэмоциональный, металлическо-биологический скрежет прямо в мозгу. Ближе. Громче. Он звучал не как вопрос. Как констатация факта. Как приговор.

Я не могла оставаться здесь. Не с этим зеркалом. Не с этими тенями. Не с этим шепотом в голове. Адреналин, чистый и жгучий, вытеснил остатки «Сумеречного Спокойствия». Инстинкт кричал: Беги!

Я рванулась к двери. Сенсорная панель откликнулась с задержкой – светодиод мигнул раз, другой, прежде чем дверь с тихим шипением отъехала в сторону. Коридор за пределами сада погрузился в глубокий полумрак. Аварийные светильники, встроенные в плинтуса, горели тусклым синим светом, создавая длинные, сгущающиеся к центру коридора тени. Обычные очертания стен и дверей казались ненадежными, готовыми сместиться. Воздух стал тяжелее, гуще, как будто насыщенным невидимой пылью.

Купе. Мне нужно было в свое купе. Запереться. Спрятаться. Пережить этот проклятый час. Я побежала, не обращая внимания на то, как нелепо выгляжу – наследница Вандербилтов, несущаяся по коридору роскошного экспресса в полутьме, как перепуганный ребенок. Мои каблуки глухо стучали по полу, звук казался неестественно громким в этой гнетущей тишине. Каждая тень, каждый угол казались укрытием для… для того, что я увидела в зеркале. Или почти увидела.

«…бесполезно…»

Шепот. Насмешливый? Или просто констатирующий? Он эхом отозвался в вибрирующем черепе. Я прибавила шагу, почти спотыкаясь. Имплант горел, посылая мурашки по коже. Гул подспудно нарастал, теперь он отдавался даже в зубах, заставляя челюсти непроизвольно сжиматься.

Впереди показалась дверь моего купе. Спасение. Я судорожно ткнула пальцем в сенсорную панель. Опять задержка. Светодиод мигал красным. Раз. Два. Три. Почему он не открывается?! Паника сжала горло.

– Кондуктор! – мысленно закричала я, впиваясь ногтями в дверь. – Открой! Открой дверь!

– Системы локального контроля функционируют в штатном режиме, – раздался в голове ровный, безжизненный голос ИИ. Задержка была меньше, но само звучание… Оно казалось чуть более механическим. Лишенным даже намека на имитацию заботы. – Пожалуйста, подтвердите биометрию.

Я прижала ладонь к сканеру рядом с панелью. Луч света скользнул по коже. Прошла вечность. Наконец, раздался короткий, одобрительный звук, и дверь бесшумно отъехала. Я ворвалась внутрь, едва не падая, и тут же ударила по панели закрытия. Дверь задвинулась, отсекая синий полумрак коридора. Я прислонилась к ней спиной, тяжело дыша, сердце колотилось так, что вот-вот вырвется из груди.

Купе казалось островком… не безопасности, но хоть какой-то знакомости. Приглушенный свет, знакомые очертания мебели. Но тишина здесь была еще гнетущей. Полная, абсолютная. Ни гула двигателей, ни шума вентиляции. Как в саркофаге. И гул в костях и импланте здесь никуда не делся. Он был везде.

Я подошла к стене с терминалом. Экран был темным. Индикатор связи – мертв. Полная изоляция. Гарантированная. Я посмотрела на флакон «Сумеречного Спокойствия», валявшийся на ковре, где я его уронила. Идея принять дозу, утонуть в химическом небытии, была почти непреодолимо соблазнительной. Забыть зеркало. Забыть пустые глазницы. Забыть шепот.

Но что-то внутри воспротивилось. Холодный, полицейский осколок моего «я», который не был до конца убит ни позором, ни нейромодуляторами. «Если ты примешь сейчас, ты будешь беззащитна. Ты не различишь, где галлюцинация, а где реальная угроза». И эта угроза… она не была человеческой. Я это чувствовала костями. Тем, что видел Крю? Знанием Финч-Хаттона? Злобой Морна? Нет. Это было нечто другое. Что-то, что резонировало с «проклятым маршрутом».

Я пнула флакон ногой. Он покатился под кровать. Нет. Не сейчас.

Я подошла к иллюминатору. Толстое, многослойное стекло. Снаружи – абсолютная тьма. Ни звезд. Ни туманностей. Ни проблеска навигационных огней. Ничего. Как будто «Плачущая Звезда» плыла не в космосе, а в чернильной, бездонной пустоте между мирами. Та самая «плачущая» звезда исчезла. Или ее никогда не было?

«…здесь…»

Шепот. Прямо за стеклом. Не внутри головы. Снаружи. Холодный, скрежещущий, полный того же нечеловеческого голода. Я отпрянула от иллюминатора, как от раскаленной плиты. По спине пробежали ледяные мурашки. Это не было воображением. Это было там.

И тут свет в купе погас. Полностью. Аварийные огни не зажглись. Абсолютная, непроглядная тьма сомкнулась вокруг. Физическая, осязаемая. Я замерла, не смея дышать. Гул в импланте и костях достиг апогея, превратившись в оглушительный рев, заглушающий собственные мысли. А в этой тьме, прямо перед моим лицом, я почувствовала движение. Холодное дуновение. Запах… озона и чего-то старого, пыльного, как раскрытая гробница. И вплотную, так близко, что мурашки побежали по коже, прозвучал шепот, уже не металлический, а влажный, булькающий, словно исходящий из заполненных жидкостью легких:

«…Алисия…»

Оно знало мое имя.

Я вскрикнула, отчаянно рванувшись назад, к двери, наугад, в слепой панике. Руки нащупали холодную металлическую поверхность, скользнули по сенсорной панели – она была мертвой! – потом по сканеру биометрии. Я била по нему ладонью, снова и снова, рыдая от ужаса.

– Открой! Открой! Открой! – хрипло кричала я, не в силах выдавить мысленный запрос.

И вдруг… свет вспыхнул. Яркий, обычный, теплый свет купе. Гул в импланте и костях стих, сменившись привычной, едва слышной вибрацией работающих систем. Тишина больше не была абсолютной – вернулся легкий, успокаивающий гул двигателей. Воздух снова был чистым, лишенным запаха тлена.

Я стояла, прислонившись к двери, дрожа всем телом, как в лихорадке. По щекам текли слезы. Передо мной было мое купе. Совершенно нормальное. Иллюминатор показывал плывущие мимо звезды. Та самая «плачущая» звезда снова горела вдалеке. Никакой тьмы. Никакого движения в воздухе. Никакого булькающего шепота.

Как будто ничего не было. Как будто последние минуты – всего лишь кошмар наяву, вызванный стрессом и глюками импланта.

Но я чувствовала. Чувствовала этот голод. Этот холод. Это присутствие. И оно назвало меня по имени.

Голос Кондуктора раздался в импланте, ровный, спокойный, как ни в чем не бывало:

– «Час Молчания» завершен. Все системы восстановлены в штатном режиме. Внешняя и внутренняя связь функционируют. Приносим извинения за временные неудобства. Желаем вам приятного продолжения путешествия.

«Неудобства». Я медленно сползла по двери на пол, обхватив колени руками. Тело все еще дрожало. На запястье, там, где я ударилась о панель, краснел синяк. Реальный. Осязаемый.

Что это было? Технический сбой, вызвавший массовую галлюцинацию? Или… «Час Молчания» был нужен не для обслуживания? А для чего-то другого? Для того, чтобы что-то могло подобраться ближе? Проникнуть внутрь?

Я посмотрела на иллюминатор. Звезды плыли мимо, холодные и равнодушные. «Проклятый маршрут». Теперь эти слова не казались глупой страшилкой. Они обрели вкус. Вкус озона и космического ужаса. И шепот в моей голове, теперь тихий, но не исчезнувший, словно эхо, добавил:

«…только начало…»