2. Инспектор Тупица

Было уже почти пять, когда я вернулся домой. Я устал и был невероятно голоден – ещё бы, ведь Йети лишил меня денег на обед. Так что настроения для маминой лекции на тему «Школьные годы – самые счастливые в жизни» (её обычная реакция на мои наказания) не осталось совсем. Я правда думаю, что взрослые не должны говорить подобные вещи. Это реально может исказить детское представление о взрослой жизни. Не стоит ли им, родителям, хотя бы притвориться, что есть какие-то стоящие вещи и в тех шестидесяти-с-чем-то годах, которые мы проведём вне школы? Или уж скажите тогда, что лучшими годами твоей жизни были дошкольные: тогда ты хотя бы и слыхом не слыхивал о домашках, задирах и богинях.

И да, не буду врать вам: чувствовал я себя так, что готов был отыскать моего старого игрушечного мишку сэра Плюшертона и спрятаться с ним под одеяло, прямо как в стародавние времена. Но – без шансов: когда я пришёл домой, мама поджидала в прихожей.

Она провела меня в гостиную и усадила перед подносом с чаем и свежеиспечёнными кексами. Постойте-постойте: чай плюс кексы плюс школьное наказание – как-то это всё не сходится. И ещё кое-что: лицо у неё было такое, будто она собирается сказать мне что-то по-настоящему серьёзное, а то и вовсе – что-то весьма неоднозначное. Это было лицо с выражением «такова-уж-жизнь». Выражение, которое, единожды увидев, я никогда не забуду. Она что, думает, будто я его не знаю? Пожалуйста, только не это. Всё что угодно, только не режим «такова-уж-жизнь».

Я уставился на кексы. Они вылезли за пределы формочек и почернели по краям. Некоторые из них были покрыты глазурью – видимо, чтобы скрыть следы почти-что кремации. Мама очень редко что-то печёт. Я взглянул на неё, пытаясь разобраться, что же происходит. Она ничего не говорила. Просто смотрела на меня в эдакой пугающей манере, будто до того ни разу в жизни меня не видела.

– Что случилось? – спросил я, решив, что чем раньше мы начнём разговор, тем скорее он закончится.

– Ничего не случилось, – ответила она.

Что ж, это неправда. Что-то, несомненно, произошло. Маму с головой выдавала попытка испечь кексы.

– Ты недоговариваешь, – настаивал я.

– От вас ничего не скроешь, инспектор!

Она издала подобие смешка, но голос её был не ровным, словно мама планировала спеть, но ещё не была готова. Да-да, моя мама часто запевает ни с того ни с сего, да-да, это жутко раздражает. Она вновь раскрыла рот, но вместо слов раздался короткий скрип – и мама опять замолчала.

– Надо бы тебя смазать, – заметил я. – Скрипишь.

Понимаю, что это не самая смешная шутка на свете, но мама мой главный фанат, и как-то логичнее ожидать от поклонника номер один смеха в ответ на свою шутку, какой бы слабенькой она ни оказалась. Вместо этого мама зарыдала, взбежала вверх по лестнице и заперлась в ванной.

Секундочку. У нас нет замка на двери ванной комнаты. Я сам вечно повторяю, что уже большой мальчик и нуждаюсь в какой-никакой приватности и что мама – женщина в возрасте, которой также требуется уединение. Только она никогда не слушает. Не слушала до этого момента.

Я поднялся на второй этаж и встал у двери. Дёрнул ручку, и та не поддалась. Мама сделала это, впервые вняла моему совету, а мне даже не сказала! Я слышал, как она высмаркивается с такой силой, будто стремится выдуть через ноздри головной мозг. Не особо приятно следить за кем-либо под дверью туалета, так что я отпустил ручку. Просто чтобы дать ей понять: я тут.

– Выйду через минуту, – гнусаво буркнула мама. – Съешь кекс. Они цельнозерновые.

Вернувшись вниз, я отодрал глазурь от одного из кексов и попытался придумать какую-нибудь свежую шутку – разрядить обстановку.

Когда мама вошла в кухню, я обратил внимание на её глаза: они были все красные, какие-то, что ли, поросячьи. И это знак того, что всё очень плохо. Я помню такой поросячий взгляд после того, как ушёл папа.

– Что случилось? – сказал я своим самым искусственно-радостным голосом. А сам думал в это время: наверное, папа вернулся, расстроил маму, и мне теперь нужно хорошенько проучить его.

– Сенная лихорадка. Ну, аллергия, – ответила мама и подсунула мне ещё один кекс.

Сенная лихорадка? Хм-м, это что-то новенькое. Я обвёл её взглядом сверху вниз в слегка театральном, преувеличенном стиле – прекрасно это умею. Затем я указал на неё пальцем и проговорил строгим голосом сыщика:

– Не вижу никакого сена, – и, потрогав её лоб, добавил: – И никакой лихорадки. Могу лишь заключить, мадам, что вы лжёте.

Мама не засмеялась. Я определённо теряю сноровку. Она отвернулась и уставилась на занавеску, словно это была самая любопытная вещь, которая ей когда-либо встречалась в жизни.

– Можешь посмотреть DVD Гарри Хилла, если хочешь, – произнесла она.

Мама НИКОГДА не позволяет мне смотреть Гарри Хилла до того, как я сделаю домашку. Что-то сто процентов случилось.

Обычно Гарри Хилл смешит меня до колик, но на этот раз я не мог сосредоточиться. Мысль бежала и бежала: мама установила замок на дверь ванной, испекла кексы и, хуже всего прочего, заплакала от моей шутки. Что всё это значит? И что теперь будет со мной? Если я больше не могу рассмешить людей, то это рушит все мои планы. Тусовка стендаперов, выступления на ТВ, огромный загородный дом и милая квартирка для мамы… Надо ещё раз всё обдумать.

Я посмотрел ещё десять минут Гарри Хилла, надеясь на вдохновение. Оно не пришло, и я занялся домашкой. Надо было почитать по истории про Реформацию, но я всё ещё был так рассредоточен, что вместо этого уселся за компьютер и принялся гуглить Гарри Хилла. Излазил весь его сайт в надежде, что капелька его гениальности меня взбодрит. Мама вечно повторяет, что величие порождает величие. Уверен: если только мне удастся приблизиться к Гарри Хиллу, мой талант комика вернётся сам собой.

Вот тогда-то мне и пришла в голову великолепная идея.

Потребовалось какое-то время, чтобы найти почтовый адрес. На сайте значился адрес агента плюс ещё один – для фанатских писем. Я решил написать агенту. Полагаю, Гарри Хилл получает тонны посланий от поклонников каждую неделю и моё он прочтёт через тысячу лет. Зато кто в здравом уме решит написать его агенту? Я вынул лист из принтера и принялся сочинять.

Вы и не представляете, до чего это тяжело – написать своему кумиру так, чтобы не выглядеть полнейшим кретином. Сначала я попробовал начать с «Дорогой Гарри Хилл! Вы меня не знаете, зато я знаю Вас». Это почему-то звучало скорее как угроза от психопата-сталкера, нежели как крик о помощи от крутого двенадцатилетнего пацана. Но в конце концов, мне кажется, я справился неплохо.

Дорогой Гарри Хилл!

Не сомневаюсь, что Вы должны быть заняты ТВ-шоу и всякими домашними видео, которые Вам приходится смотреть, но, пожалуйста, пожалуйста, найдите минутку помочь мне. Мне двенадцать лет, я мечтаю стать комиком, когда вырасту, но в последнее время у меня пропал талант. Кто-нибудь когда-нибудь плакал от Ваших шуток? Если да, то как Вы решили эту проблему? Пожалуйста, ответьте мне, потому что помощь очень-очень нужна.

Искренне Ваш,

Филип Райт

3. Мы не ангелы

Я обещал рассказать вам об имени Энга, вер но? Что ж, вдумайтесь: его зовут Ангелом. Серьёзно. И произносится это Анг-хелл. Кем должны быть родители, чтобы назвать своего ребёнка Анг-хелл?^[2]

– Испанцами, – объяснил он. – Мой дядя тоже Ангел. Меня назвали в честь него.

– Божечки, – сказал я. – А твою маму как зовут, Святая?

– Инкарнация, – ответил Энг.

Я тогда подумал, что это тоже странное имя, но промолчал: я ведь едва познакомился с Энгом. Он только-только переехал на нашу улицу, хотелось быть дружелюбным, частично потому, что об этом попросила мама, частично – потому что шли летние каникулы и мне не с кем было играть в футбол.

– Анг-хелл. Однако, – повторил я.

– А что не так-то? – удивился он.

– Ну-у… Это как-то очень священно, – пояснил я. – И, м-м-м, улётно.

Я и не заметил, как прилетел удар. Его почувствовал уже мой живот.

Ничего себе! Вся эта анг-хелльская история реально задела его. И в доказательство Энг ударил меня ещё раз. Я – в ответ. Так и завязалась вполне себе яростная драка. Хороший способ поприветствовать нового соседа, согласитесь?

Вот так мы стали лучшими друзьями. У меня из носа шла кровь, а Энг сиял фингалом, чему я даже немного завидовал: стоит стереть кровь – и моя рана перестаёт быть драматичной. А вот фингал – от него же сплошная польза! Энга потом ещё целую неделю спрашивали, что случилось, и выражали сожаление, всячески обращали на него внимание. Это нечестно, поскольку глаз ему подбил я – а значит, и слава должна уйти мне.

И всё же надо было решить проблему с Ангхеллом. В том сентябре мы оба перешли в среднюю школу, и он сказал, что больше уже не может терпеть шуточки в духе «где твои крылья?».

Поначалу мы решили сменить имя на Брайан, но всякий раз, когда я так его называл, мой друг просто игнорировал меня, поскольку не мог вспомнить, что это он – Брайан. Стоило придумать что-то более похожее на его настоящее имя.

– Как насчёт Ангуса? – предложил я. Мне всегда это имя казалось крутым.

– Не, – отказал Анг-хелл. – Так ведь коров называют, нет?

– Порода коров – абердин-ангус. Совсем другое название, – ответил я, всё ещё полагая, что Ангус – отличный вариант.

– Всё равно не то. Очень говяжье.

– Ты можешь сократить, – с надеждой предложил я, – до Энга.

Он отложил шоколадный батончик, который грыз до этого (не делясь со мной), и бросил на меня взгляд, настолько полный презрения, что это было прямо-таки впечатляюще.

– Слу-у-шай, – произнёс он. – Я ведь могу сократить моё собственное имя до Энга.

– Ну да, почему нет?

– Ну да, так и сделаю.

– Ну да, делай!

– Смотри-ка, – сказал он и потопал искать родителей.

Его маме не слишком понравилась такая идея: «Loco»^[3], – отрезала она и поинтересовалась, а зачем ему вообще сокращать своё имя до Энга.

– Потому что слово «Энг» ничего не значит! – медленно проговорил мой друг, и звучало это так, будто он объясняет трёхлетке, сколько будет два плюс два.

Так себе ход. Мать принялась кричать на него на очень-очень быстром испанском. Словно пулемётная очередь! Определённо, у неё есть шанс выиграть чемпионат мира по скоростному говорению.

Вскоре присоединился к крику и Энг. Затем в комнату вошёл его отец и тоже включился, так что всё это стало угрожающе напоминать начало большой ссоры. Ясное дело, я решительно не понимал, что они вообще говорят. Единственное слово, которое я улавливал, это «Анг-хелл», и его они использовали как-то уж слишком часто, по-моему.

То есть ну подумайте! «Энг» – это же не так и далеко от «Ангел». По сути, одно и то же.

В тот момент все резко затихли и уставились на меня. Так я понял, что произнёс предыдущую фразу вслух.

Наступила долгая тишина, которую прервала мама Энга словом «si», а оно, как знал даже я, по-испански означает «да».

Тут отец Энга издал скрежещущий звук, как если бы он начал задыхаться, и воздел руки к небу, будто бы говоря: «Прикончите меня, я готов к смерти!» Впечатляюще, но несколько мелодраматично.

Он попросту тратил время. Мама Энга уже приняла решение, и, даже задохнись отец до смерти, это не помогло бы его изменить. Она ущипнула сына за щеку и сказала что-то примирительное по-испански (фраза заканчивалась словом «Энг»), и на этом всё закончилось. Проблема решена. Энг больше не был ангелом.

4. Подглядывающий

Целую неделю я не видел Богиню Люси. Семь дней! Это настоящее мучение. Энг считает, что я страдаю от «неразделённой любви». Он пояснил, что миссис Грей, учительница английского, читала на эту тему стихотворение в прошлый четверг, когда я выбирал новые очки и не был в школе, и что это означает любить кого-то, кто не любит тебя в ответ. Звучит правдоподобно. И да, секундочку, Энг ещё сказал, что одно из стихотворений, которое они обсуждали, было о девушке по имени Люси! По-моему, это знак. Подумайте только: любовь, я, стихи, Люси. Всё складывается. Мы созданы друг для друга.

Проблема в том, что единственный урок, который мы проводим вместе, – это искусство, а он только раз в неделю. Обычно я ещё вижу её там и тут на переменах. А в этот раз я высматривал-высматривал, но ни разу её не увидел. Даже краем глаза. Может, она заболела. О господи! Лишь бы это не было чем-то серьёзным!

– А вдруг это что-то серьёзное? – спросил я Энга.

– Что-то серьёзное тут – это ты, – ответил он. – Люси превратила твои мозги в гороховое пюре.

– А что не так с гороховым пюре? – удивился я. Я люблю его. Особенно с жареной картошкой.

– Полезно ли оно для мозга, вот вопрос, – это всё, что сказал Энг. Как будто его слова что-то доказали. Он пошёл искать свою физкультурную форму, которую оставил в каком-то из кабинетов. Ему-то хорошо. Он девчонкам нравится. Они вечно улыбались ему, говорили, что он прикольный, даже старшеклассницы. Ничего такого по поводу себя я не слышал.

Без Энга я чувствовал себя совсем потерянным, поэтому отправился поболтаться у женской раздевалки – иногда я так делаю. Прежде чем вы успеете подумать: нет, я не какой-нибудь там извращенец-вуайерист. Просто там у меня больше шансов встретиться с Люси, чем где-либо ещё. Она вечно торчит там со своей бесячей подругой Холли, глумится и не разделяет мою любовь, вот это вот всё. На прошлой неделе я видел её там дважды.

К сожалению, и она меня видела и назвала Любопытным Томом^[4], а потом убежала, хихикая, со своими подружками. Кто вообще этот Том? Полагаю, ни в чём не повинный юноша, мечтавший перехватить хоть один взгляд своей возлюбленной и заклеймённый за это извращенцем. Любовь зла.

Никакого намёка на Люси у раздевалки не оказалось. Откровенно говоря, меня достало быть мишенью для взглядов «пошёл-отсюда-придурок» со стороны девчонок, так что я сдался и решил помочь Энгу в поиске формы. Но далеко уйти не удалось: стоило только развернуться, как я врезался в шестифутовую (и в высоту, и в ширину) стену в лице Йети.

– Над чем ржёшь, Райт? – огрызнулся он.

Ненавижу, когда меня называют по фамилии.

Хочется сразу ответить: «Нет, ошибаешься»^[5].

– Нет, ошибаешься, – ответил я. – Я не смеялся. – И это было правдой. Я скорее печалился.

– А вот и нет. Ты ржал. Я видел, – повторил Йети и прижал меня к шкафчикам.

Металлический грохот оглушил меня, когда голова моя и плечи ударились о дверцы, а группа девчонок выбежала, взвизгивая и ахая, пытаясь выяснить, что же тут происходит. И знаете что? Среди них была и милая Люси, и смотрела она прямиком на меня в тот момент, когда мои ботинки оторвались от земли. Кошмар. Это совсем не круто. Никому не понравится парень, которого отрывает от земли какой-то громила и у которого синеют губы из-за перекрытого толстыми пальцами доступа к кислороду.

«Циатонические пятна! – уже звучал внутри моей головы голос врача скорой помощи. – Тащите носилки!» (Я часто смотрю больничные сериалы с мамой.)

Йети оглянулся на девочек, улыбнулся через вуаль волос, свисавших на его гадкую физиономию, и ещё раз треснул меня о шкафчики. Просто бравады ради. Голова моя заболела. И, хуже того, на этот раз с меня слетели очки, и когда я дёрнулся их поднять, то едва не задохнулся от объятий Йети.

– Ещё раз увижу, как ты ржёшь надо мной, и ты труп, – сказал он и наконец освободил меня.

А потом наступил на мои очки. На мои новые очки. Раздался треск. Девчонки напряжённо выдохнули.

– Ой, ой, ой, – пробубнил Йети и развернулся, чтобы уйти.

Я взглянул на сломанную оправу. На Люси. И тут я сорвался. Я словно забыл, что во мне и пяти футов роста нет, что я вешу всего ничего, и бросился на Йети, и обхватил его, и даже сумел опрокинуть на пол. Энг позже объяснил, что мне помог эффект не ожиданности, а в обычных условиях я ни за что не опрокинул бы Йети, потому что сил у меня недостаточно. Спасибо, Энг.

Что ж, представьте себе сцену: длинноволосый Йети катается по полу, безумно размахивая руками и ногами, а сорокакилограммовый слабак сидит на нём верхом. Та ещё картинка, судя по толпе, которая собралась вокруг нас с криками: «Бей! Бей!»

Нет! Нет!