– Ты забери меня отсюда, – просит Ольга.

– Заберу, – отвечает Григорий, – Как только врачи разрешат, так сразу и заберу.

С того дня Ольга как будто бы успокоилась, смирилась, только светло-голубые глаза горят нездоровым блеском. А когда срок пришёл, забрал Ольгу командир Полетаев, к матери в тыл хотел отправить, только вот несколько дней нужно было подождать, когда поезда на восток пойдут. А пока привёз Ольгу в свою часть, в своей палатке устроил. Как-то утром вышел рано, видно, по нужде требовалось, так что и не оделся толком, а когда вернулся, то заметил, что оружия в кобуре нет. Метнулся за перегородку, где Ольгина постель была и видит – лежит Оленька, бледная, в одной тонкой рубашке, льняные белые волосы волнами раскидались по белой подушке, а из груди кровь идёт, вся тонкая рубашка в крови. Оружие его на полу лежит, ствол не остыл ещё от горячего пороха. Упал Григорий на колени и долго-долго светлые локоны ладонями гладил, к мокрому лицу прижимал. Всё не верил…

А когда похоронили Лёлю, так же долго на коленях перед свежевырытой могилкой стоял, в горсть земли взял и целовал эту землю, и плакал беззвучное так, что только крупное его тело мелко-мелко содрогалось.

А после к своему командованию пошёл и на задание попросился, от которого его из-за смерти Лёли отстранили.

– Да не сможешь ты! Задание очень серьёзное, а ты вон в каком состоянии! – сказали ему в комендатуре.

– Смогу, – упрямо и чётко произнёс Полетаев, – Теперь я всё смогу, даже невозможное. Мне терять нечего.

Через пару дней Полетаева отправили на юго-запад, где шла борьба за оккупированные территории с ответственным заданием.

Кто написал эту ругательную надпись на двери её дома, Полина знала. Не злые соседи, не завистливые подружки – нет. Сделал это Ганька Повалюк. В отместку сделал это после той неудачной попытки склонить её к сожительству. Полицай Ганька давно ей проходу не давал, то в коровнике подкараулит, то на улице. А пару дней назад возвращалась Полина уже по темноте, как раз перед самым комендантским часом успеть торопилась, как напали на неё двое, к деревянной стене сарая прижали, руки скрутили, а за ними и Ганька появился. Стоит, в зубах немецкая сигарета, и смотрит на испуганную, прижатую к стене девушку. Недолго смотрел, выплюнул сигарету и к девушке полез. Пока двое её держали, Ганька подол задрал, но больше не успел. Полина изо всех сил закричала, и на её крик раздался торопливый шум шагов. Ганька отпустить её не успел, как перед ними возник немецкий солдат в форме офицера.

– Отпустите фройляйн! – на чётком русском потребовал он. И было в том, как он это произнёс, столько уверенности и силы, что ему даже повышать голоса не пришлось. Подельники Ганьки отпустили Полину, а сам Ганька отступил.

– С вами всё в порядке? – обратился офицер к девушке, на что Полина смогла только растерянно кивнуть, наспех поправляя на себе одежду. Офицер продолжил, смотря ей прямо в лицо, но самого лица девушка не смогла разглядеть из-за темноты, – Я провожу вас.

– Не надо! – поспешила сердито отказаться Полина, наблюдая, как Ганька с дружками почтительно отходят на безопасное расстояние.

– Я провожу вас, фройляйн, – последовал твёрдый ответ. Делать нечего, пришлось подчиниться и пойти рядом с офицером. Он достал фонарик, и яркий свет упал на просёлочную дорогу. Шли молча, Полина растирала слёзы на щеках. Ни он, ни она не пытались заговорить друг с другом. «Хоть бы фонарь потушил», – с горечью думала девушка, боясь, что её могут увидеть идущей по улице с мужчиной в немецкой форме. А когда добрались до её дома, офицер всё так же невозмутимо пожелал ей спокойной ночи и развернулся резко, быстро удаляясь.

Полина зашла в дом, но её ещё долго трясло от омерзения и страха. И даже не от того, что Ганька пытался силой взять её, а от сознания, что это сделал свой, русский. Да, в оккупационной территории русские девушки подвергались очень большой опасности со стороны немецких солдат. Но когда свой… не немецкий солдат, а свой!… Полину начинало трясти ещё сильнее, когда она об этом думала.

В первый год войны немцы ещё не зверствовали на оккупированных территориях. Местные жители, сельчане, в основном женщины, дети, старики и совсем юные парни угрозы для солдат Рейха не представляли. Партизанское движение ещё не было организовано, поэтому захватчики вели себя уверено и спокойно на чужой территории, готовили силы идти на Москву, а к началу зимы уже победоносно закончить войну. Поначалу сельчане остерегались немецких солдат, но постепенно привыкли жить с ними бок о бок. К тому же молодость всегда берёт своё. Среди немцев немало молодых симпатичных мужчин, жаждущих общества девушек. Да и девушки, посматривая на красивую форму немецких офицеров, вспоминали, что молодость быстра и скоротечна, а их ровесники могли не вернуться с войны… Часто по вечерам после тяжёлых полевых работ устраивались посиделки с танцами, молодёжь охотно приходила к кому-нибудь в дом, где устанавливали патефон, освобождали комнату от мебели для танцев. Сначала были только свои, но постепенно к таким посиделкам стали присоединяться немецкие солдаты. Сельчане их побаивались, но отказать им в своём обществе не осмеливались. Вот и в тот вечер подружки уговорили Полину пойти на танцы. Как обычно, в комнате много солдат, накурено, шумно, начались танцы. Полина забилась в угол, оробев от общества незнакомых мужчин и уже начала жалеть, что пришла. Но как только заиграла волшебная мелодия вальса «Под небом Парижа», девушка вдруг захотела танцевать. Она вспомнила, что очень хорошо вальсирует. А как она танцевала на выпускном балу в новом ситцевом платье с мелкими голубыми цветами и таким же голубым воротничком в тон её глазам, как было легко и счастливо-тревожно от ожидания новой, такой интересной взрослой жизни! На следующий день после того выпускного вальса, лёгкого и быстрого как свежий ветер, (Полина даже платье это постирать не успела и в шкаф убрать!) объявили о начале войны. В первую минуту – шок, неверие, отрицание. Такого не может быть, потому что не может! А потом осознание тяжести и безысходности случившегося, тяжёлая изнурительная работа каждый день, тревожное ожидание вестей с фронта, голод и нужда… И вот теперь опять звучит тот же самый вальс! Казалось с того выпускного вечера прошёл миллион лет! Полине вдруг неудержимо захотелось танцевать, снова ощутить забытое чувство лёгкости, юности, полёта. Но она боялась принять приглашение немецких солдат, которые изредка подходили к девушке, получив отрицательный кивок в ответ, не навязывались, звали на танец её подружек.

И вдруг во время танца, когда пары плавно кружились в вальсе, открылась дверь, и зашёл высокий статный солдат в форме оберштурмфюрера СС. С ним зашёл ещё один офицер, но Полина этого уже не заметила. В дверях стоял ОН. Ещё не узнав в нём своего ночного спасителя, Полина уже поняла, что это тот, кто отберёт её сердце.

Несколько минут они стояли молча, смотря друг на друга, пока на них не начали оборачиваться. И тогда оберштурмфюрер подошёл к Полине, но к тому моменту музыка уже стихла. Тогда он обернулся к своему другу, вошедшему вместе с ним, и попросил, чтобы поставили этот вальс снова. И вот дивная любимая мелодия «Под небом Парижа» звучит вновь, Полина осторожно, робея, кладёт ладонь на предплечье оберштурмфюрера и чувствует его осторожную руку на своей талии, и вот они уже кружатся в вальсе. Сначала медленно и несмело, а затем, когда мелодия нарастает, офицер всё быстрее и увереннее ведёт её по кругу, а сам круг расступается, другие танцующие пары отходят, освобождают им место. От того, что офицер кружит Полину быстро, у девушки появляется азарт, она видит и в его тёмно-серых глазах веселье, всё мелькает-мелькает и быстро-быстро кружится-кружится в лёгком прекрасном ритме вальса! А когда мелодия стихает, они отходят к стене, чтобы отдышаться.

– Herzlichen Dank, – произносит офицер, всё так же глядя на Полину серьёзным внимательным взглядом, а потом спохватывается, вспоминая, что русская девушка не знает его языка и говорит уже по-русски с едва уловимым акцентом, – Очень хорошо. Большое спасибо, фройляйн Полин.

– Вы знаете моё имя? – удивляется девушка.

– Да, – прямо отвечает офицер, – Я узнавал ваше имя, и мне его сказали. Хотите ещё танцевать, фройляйн Полин?

Было, было что-то такое в этом строгом молодом офицере, от чего на душе у девушки становилось легко, радостно.

– Хочу! – с восторгом согласилась она.

И они снова танцевали, снова и снова… До неприличия долго, только друг с другом, так как в последний раз… Впрочем, это и был первый и последний их раз, и он, и она об этом знали, догадывались, но стремились урвать у жизни положенное им, юностью данное! То, что никто не вправе отнимать, даже война…