– Эрик! Эрик!! Неужели он ушёл? Неужели он оставил меня одну? Неужели мой мальчик предал меня? Или я уже умерла? Да, я, наверное, умерла. Но тогда, где я: в Раю или в Аду? И почему я ничего не вижу и не слышу? Я в Аду? Неужели я больше не увижу моего мальчика? Неужели он осиротел?..

Эрик хотел обнять и сказать, или даже прокричать на весь Мир, что она жива!! Но Эрик не знал, как она может отреагировать после его прикосновений. Он продолжал стоять в одинокой беспомощности. Слёзы лились сами, находя выход только на его щеках. Сын в немую наблюдал, как женщина, которая его породила, мучается и страдает, но ничего не мог сделать, чтобы как-то ей помочь.

Жизнь никогда не сможет подготовить нас к самым тяжелым периодам, в такие моменты человек может надеяться только на одного себя; можно, конечно, надеяться на судьбу, но тогда сразу готовьтесь к разочарованию…

Когда Эрик уже был на грани, на шаг от того, чтобы связать маму и сделать ей укол успокоительного, его мольбы были услышаны. Мама стала чувствовать слабость и в скором времени уснула на постели. Последнее, что она промолвила «А как я умерла? Неужели, мой Эрик убил меня? Неужели, он, как и его отец – убийца?!»

Холодная стена обдавала лёгкой прохладой спину сидячего в безысходности. Он сидел в мертвых попытках остановить дрожь в руках, он старался успокоиться. Но снова и снова вспоминал маму и «синдром живого мертвеца» или по-другому «синдром Катара»…

Эта болезнь в-первые была описана французским неврологом Жюль Катаром в тысяча восемьсот восьмидесятом году. В начальных вариациях «синдром Катара» имел название бред отрицания. Бредовые идеи при синдроме Катара отличаются яркими, красочными, нелепыми утверждениями на фоне выраженного тоскливо-тревожного аффекта. Характерны жалобы больных на то, что сгнил или отсутствует какой-либо орган, иногда утверждают, что уже умерли и сейчас они трупы. При большой выраженности депрессии и тревоги преобладают идеи отрицания внешнего мира. При последнем обследовании доктор объяснил Эрику, что причиной заболевания мамы скорее всего является крайняя тяжесть депрессии.

Эрик видел в маме – человека с удивительно ранимым сердцем, волнующего любые конфликтные и бесконфликтные ситуации. Эта женщина была порождением вселенской любви и заботы, хранящая в сердце неугасимое пламя надежды. Ее руки олицетворяли нежность и тепло женского тела, её глаза дарили людям спокойствие, а голос убаюкивал лоснящимися звуками, исходящими из глубины души. И это чудо материнской любви иссыхало на глазах единственного сына, который с болью в груди жил каждый день жизни мамы. Эрику неописуемо трудно было видеть все страдания, выдавшиеся на долю родного человека. Он был готов забрать их, если бы была возможность. Каждый день он наблюдал, как нежные руки изрезались морщинами вдоль и поперек, любящие глаза закрывались белой пеленой мучений и безумства; душа стала отвергать ненужное тело… жизнь, почерневшая депрессией от окружающего безумства человечества, тянулась к могильной тропе. И эту тропу прокладывали люди без совести, без сердца; вытаптывая всё на своём пути, ради неизменной политической цели. Население планеты страдало из-за прихоти глупого политического скота, под предводительством человека с омертвевшими моральными ценностями, готового убить ребенка, стащившего яблоко из его сада.

Эрик всё детство провёл наедине с одним человеком, которого с непоколебимой нежностью называл «мама». Все основные качества и моральные ценности передала именно она. От отца Эрик получил «мужское» начало, непробиваемое упрямство и невыносимую неприязнь к американской стране, их нравам и понятиям. Эрик мечтал однажды уехать в Россию окончательно, вернуться на Родину; ребёнок в глазах взрослых и взрослый в глазах детей, чьи руки донимала дрожь от страха: потерять единственного родного человека…

**********

Холод, серость и боль – три составляющие, крепко засевшие в судьбе одинокого ребёнка. Сидя у холодной поверхности, Эрик понял, что стены начинают давить на него, они являлись постоянным напоминанием скорби и тоски, как будто все пять недель безумия впитались в эти гигантские массивы. Даже окна в дождь были похожи на пустые глазницы, плачущие одинокими слезинками…кричащими слезинками Донбасса. Сотни одиноких капель. Сотни одиноких детей. Эрик помнил выступление одного депутата, имя и фамилию он забыл, а вот слова, выражавшие главный страх за то, что бои на Украине закончатся, а «дети войны» будут жить и дальше, храня в сердце обиду и ненависть за убитых родных, за все преступления, изнасиловавшие города Украины, они будут помнить и дальше. Изголодавшие дети войны. Эрик старался думать о хорошем, но это ему тяжело давалось.

«Брым-бум-джбак» – услышал в нескольких метрах от себя выстрелы из соседней квартиры. Эрик насторожился. Поднявшись с пола, он пошёл медленными шажками в сторону соседской двери. Выйдя на лестничную площадку, Эрик никого не увидел, всё было, как всегда. Подойдя к двери, он легонечко толкнул её, а она даже не сопротивлялась; открылась без каких-либо повреждений. Внутри было тихо, гулял только ветер, закрадывавшийся из-под форточки. Пройдя на носочках во вторую комнату, Эрик увидел хозяйку квартиры, лежащую на полу – мисс Стелла Рошка, женщина среднего возраста, приятного телосложения с большими красивыми глазами. А возле неё лежал пистолет. Стелла скорее всего покончила жизнь самоубийством, об этом символизировали красное чернильное пятно около сердца и лежащая рядом записка. Эрик осмотрел ещё раз комнату. Записка… «Интересно, это прощальная записка Стеллы?» – подумал про себя молодой солдат и, не удержавшись от любопытства, поднял листок пергамента. Там было написано всего три строчки:

«Мне незачем жить без моего мальчика.

Две смерти висят на совести Украины!

Будьте прокляты, ироды!!…»

«Смерть стоит того, чтобы жить…», но бессмысленная смерть – это жестокий обман свободы, то порочное естество, присущее только человеку. Эрик знал эту добрую и милую женщину, и мог представить, до чего она дошла, до какой крайней точки, чтобы всадить пулю в сердце… Эрик подошёл к мисс Рошка и прикрыл ей глаза, чтобы она спала, не видя этого несправедливого Мира…

Как только Эрик убрал руку от лица женщины, он увидел, что из дверей за ним наблюдают полицейские, наставив на него пистолет.

– Не двигаться! Вы арестованы по подозрению в убийстве.

– Сэр, вы ошибаетесь: это женщина покончила жизнь самоубийством, вот и записка предсмертная, а я её сосед по лестничной клетке, пришёл сюда после того, как услышал выстрелы.

– Как ты ловко всё придумал, проклятый дезертир!

–Что?! Как вы…?!

– Что, думал сможешь избежать суда?! Нет, не выйдет! Мы тебя упрячем на долго и мать твою, за пособничество!

– Так, не смейте приплетать сюда мою маму, она тут совершенно не причём. Судите только меня!

– Мы сами разберёмся, что делать с тобой чёртов дезертир и с твоей проклятой матерью…

– Я сказал, не троньте мою маму! – с этими словами Эрик сделал шаг вперёд, как оказалось, навстречу пуле. Полицейский сделал два выстрела и подошёл к, рухнувшему наземь, телу.

– Ну что, крысёныш, пришёл час суда, час суда Украины! – с дула пистолета соскочила третья пуля…

Состояние с помутневшим сознанием. Сознание в потерявшейся реальности. Реальность, отвергнутая и бесповоротно украденная, без права на борьбу, без права на опровержения вердикта…

– Сынок, сыночек, чего ты лежишь возле стены, заболеешь ведь. Пойдём на кухню, я тебя покормлю – сквозь туман слышал Эрик. Неужели это был сон? Неужели он проснулся? Неужели мама живая?!

**********

Как я давно не видел этих глаз… как давно я не видел эти глаза с радужкой узорчатым оливковым задним фоном с нежно жёлтыми размытыми линиями, с медной окантовкой и немного лопнутыми капиллярами; сам оттенок глаз менялся от золотистого до бледно зелёного, в зависимости от солнечного касания лучей… Как же я соскучился по ним, до изнеможения, до дрожи в сердце…

Смерть разлучает человека с родными душой и телом, а тяжёлая болезнь отнимает только тело, или только душу. Мысль о том, что душа родного человека неприкаянна, убивает мыслимые и немыслимые рамки спокойствия.

Эрик, видя маму живой и на вид здоровой, беспрестанно радовался в сердце, но абсолютно не знал, как себя вести…

–Сыночек, ты слышал последние новости?

–Нет, мам.

– Только что передали, что из-за катастрофической гуманитарной обстановки в Юго-Восточном регионе Украины, Россия отправила гуманитарный груз в двухсот восьмидесяти шести грузовиках! Ты представляешь? Это что-то невероятное! Никто. Все молчат. Только Россия! – эта мысль удивила Эрика, но большее внимание он обратил на другое… Маме стало лучше, как только засеял белый флаг гуманитарной помощи над пространством гражданской войны, как будто эта война погружала Мир в не просветную темноту, как болезнь мамы, а этот шаг со стороны российского правительства был кусочком панацеи от яда войны…

Эрик не мог поверить глазам. Он сидел на стуле с широко открытыми глазами, наблюдая как человек прекрасен по своей природе, как он идеален. Каждое слово, каждый взгляд насыщали надежду в счастливое будущее и веру во Всевышнего… Эрик своеобразно относился к религии, к церкви, в большинстве случаев, он не верил им. Считал, что вера должна подпитываться изнутри, а не снаружи; от сердца, а не от мозга…

– Вот, сыночек, кушай. Твоё любимое блюдо-омлет, – с пыла с жару мама поставила тарелку на стол. О, этот запах вызывал у Эрика лёгкий дурман и слёзы, он не хотел, чтобы мама видела их, чтобы не дай Бог напомнить ей о болезни.

–Мамуль.

– Что сыночек? – дурманящий голос снова распространился по кухне.

– Помнишь, когда мне было восемь лет, тогда ты впервые мне приготовила омлет. Тогда было Рождество, и ты сказала, что решила побаловать меня.

– Да, сыночек, помню. Ты тогда ещё попросил Деда Мороза о самолёте на пульте управления, а у нас почти и так не было денежек. Я тебе тогда сказала:

«Сыночек, понимаешь, Дедушка Мороз хочет подарить подарки всем детям Мира, а если он подарит тебе самолёт, то кому-то из детишек может не хватить подарка, понимаешь?

–Да, мама, – ответил ты мне.

– Перепиши, я заберу чуть попозже, – когда я вернулась за письмом, ты уже спал. Маленький такой, щекастенький. Ты любил всегда уткнуться лицом к стене и спать. Я тогда взяла конверт с письмом и прочла: «Дорогой Дедушка Мороз, мама сказала, что если ты подаришь мне самолёт, то кто-то останется без подарка. Дедушка Мороз, не нужно в этом году дарить мне подарок. Я собрал небольшую сумму и хочу, чтобы ты её взял и подарил подарки всем всем детишкам на свете!» И в конверте я увидела три рубля сорок две копейки, как сейчас помню. У меня тогда слёзы сами полились от мысли, какой ты у меня добрый и хороший мальчик…

– Да, я помню, мамуль. Ты мне тогда подарила набор карандашей и раскраску с машинками.

– Сыночек, как же я тебя люблю, – от всплеска ностальгии у мамы выплеснулись и эмоции из глаз.

– Мамочка, я тебя тоже очень сильно люблю, – с этими словами Эрик подошёл к маме, к женщине, которую любил больше всех на свете и обнял крепко-крепко, зарываясь носом в её шелковистые волосы.

Обнимая человека, мы дарим кусочек собственного тепла, тепла живого сердца. Обнимая, ты приближаешь человека на некоторое расстояние, даря возможность почувствовать собственную значимость. Эмоции людей не терпят взаперти, они любят дышать свободным морским бризом. Их нельзя укрывать от глаз, а тем более от самого себя, иначе случится самое страшное: ты отучишься жить без подсознательного контроля, ты разучишься искренне смеяться, даря людям кусочки заливистой радости. Ты похоронишь искренность, поставив большой чёрный крест с эпитафией: «Искренность выжигается чрезмерным самоконтролем и самостоятельной чёрствостью…»

Единственные существа на Земле, которые живут искренностью и беззаботностью – это дети. Их выделки носят особую энергию: энергию света, тепла, добра; их жажда жить, ошибаясь и поднимаясь, ни с чем не сравниться.

Но бывают случаи, когда энергия закупорена, жизненные силы ослаблены, а желания не выделяться хватит на несколько стеснительных людей. Бывают дни, когда мать хочет отказаться от своего ребёнка, хочет оставить его одного… Жизнь предполагает жить с верой и надеждой в счастливое будущее, но, когда растишь ребёнка-инвалида, для этого требуется немалых усилий и терпения.

Эрик вспоминал, как однажды на его месте была другая девочка. В Санкт-Петербурге, рядом с его домом на детской площадке всегда играли детишки. И мальчишки, и девчонки, они бегали, играли, прятались, носились, сломя голову, или просто ходили одиноко…

Как-то вечером Эрик сидел на скамейке, без какого-либо желания идти домой. В этот день он познакомился с Верой. Эта девочка была с небольшими отклонениями по здоровью, она болела синдромом Дауна. По её родителям было видно, что их дочь в ближайшие годы будет в безопасности. Они старались уберечь её от всех опасностей, но жизнь от этого краше не становилась. Эта девочка не боялась упасть, поцарапаться, она больше всего боялась насмешек ровесников. Дети бывают слишком жестокими, сами этого не понимая. А девочка, которая ненавидит мир, ненавидит окружающих, после насмешек, ненавидит себя саму. Сложно тем, кто выделяется из толпы; им сложно угодить обществу, когда замечают лишь особенности, а не саму личность. Многие считают и мечтают, что нужно жить как все; что люди, которые выделяются из толпы, им просто чего-то не хватает в жизни… как будто, своим внешним видом они призывают толпу обратить на них внимание, когда другие, только и мечтают, чтобы раствориться и спрятаться среди людей.

Эрик придерживался мнения, что каждый человек прекрасен и индивидуален. А некоторые недостатки должны покрываться достоинствами человека. И на самом деле слепых людей больше, чем думают, ибо в человеке нужно рассматривать не внешность, а душу…

Эрик тихо сидел, наблюдая за детской суматохой. Он видел перед собой самых счастливых людей на свете. Беззаботная жизнь, наполненная смехом, весельем и задором. Бешеные гонки на велосипедах, нескончаемые игры в прятки, катание на качелях «солнышком»… любое занятие в детстве приносило намного больше эмоций и радости, чем спустя десятки лет. Человек стареет, когда ему не за шестьдесят, а когда пропадает желание пошалить и нашкодить. Это чувство способно превратить серый день в радужный концерт. Это чувство поднимает над землёй, позволяет парить, не думая. И даже инвалидное кресло не сможет удержать порыв беззаботного веселья, главное, чтобы рядом были те, кто сможет этот порыв поддержать. Без поддержки, как без надежды. Если тебя принимают таким, какой ты есть, инвалидное кресло превратится в колесницу. Главное, чтобы поддержали…

Эрик смотрел перед собой, как на белый лист с маленькой чёрной точкой, а, поменяв, ракурс, увидел чёрный силуэт на белом полотне. Это была Вера. Стеснительная девочка с сильным именем. И совсем одна. Без друзей… Эрику было жаль эту девочку не по болезни, а из-за одиночества. Одиночество – худшая из болезней, от которой лекарство лишь одно… Ты вроде есть, тебя видят, но тебя нет ни для кого.

Эрик хорошо понимал Веру, судьбы их были похожи. Поэтому до самых костей одинокий парень переживал за одинокую девочку. Переживал, сочувствовал, боялся…боялся, что кто-то захочет воспользоваться беспомощностью Веры. Лучше никогда не бояться, страхи чаще всего оправдываются и сбываются…

На площадке играли ребята, чуть старше Веры. Их внимание полностью владела игра, а когда она закончилась, оно овладело «чёрным силуэтом». Сначала просто началась беседа, все смеялись, у всех была улыбка… кроме Веры. Её глаза скрывались в кудрявых волосах, где им помогали веснушки, которые осыпали всё личико девочки. Со стороны выглядело, что Вера – это экспонат, который трогают руками, да ещё и высмеивают. Обычному человеку сложно смотреть на подобные издевательства, а когда дома самый родной человек переживает что-то подобное – это режет сердце тупым остроконечным ножом.

Эрик видел издали, что Вера начала плакать. «Как они на такое способны?»-пробежали мысли в голове. «Почему они просто не могут поддержать, дать почувствовать себя своей?» Руки у Эрика начали потеть, а сердце сильнее биться. Парень может поколебаться, но мужчина не имеет права ни на минуты трусости. Рука Эрика дрогнула, и он пошёл в сторону конфликта.

Кость к косточке, сустав к суставу – до того были сжаты руки в кулаки у Эрика, что простора там не было даже у воздуха. Сердце стучало и выпрыгивало. Расстояние уменьшалось. Время замедляло свой ход…

Эрик подошёл в момент, когда «красочные» обзывательства вытекали с жуткой вонью изо рта главного задиры.

– Тебе нечего тут делать уродина…

– Эй, стоп стоп. Что тут происходит?! – с этими словами Эрик начал диалог.

– О, спаситель пришёл. – с жутким недовольством прозвучала реакция.

– А что, есть от кого спасать? Чего вы пристали к этой девочке?

– Тебе какая разница?! Мы что к тебе лезем?

– Ну считай, что если задел её, то задел и меня, – настроение диалога поменяло ход, в воздухе стал отчётливо чувствоваться запах агрессии; Вера, стояв за спиной Эрика, чувствовала только страх.

– Слушай, к тебе претензий никаких. Шёл бы ты своей дорогой. Мы сами разберёмся без всяких затычек.

– А я сюда и шёл. Если есть, что сказать по существу – говори, если нет – не смею вас задерживать, а то блеяние уже надоело.

– Блеяние?! Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь? Сначала эта уродина кривляется, портит красоту окружающего мира своим присутствием, а теперь и ты? Мальчик – выручайчик? Да мне стоит только пальцем…

Только рука задиры поднялась вверх, Эрик резко схватил шею и прижал его к ближайшему дереву. Все остальные ребята подались вперёд, но:

– Стоп! Только дёрнитесь! В момент на его месте окажется следующий, – Эрик метнул взгляд, пронизывающий молодое глупое сердце. – А теперь, слушай меня ты. Сейчас в моих руках находится твоё будущее: произнесёшь ли ты когда-нибудь ещё хоть звук или нет, – и рука Эрика немного сомкнулась около кадыка неприятеля. – Я советую тебе, точнее, настоятельно рекомендую закрыть свой рот, откуда воняет не пойми чем, забрать своих соратников и уйти по добру по здоровью.

Эрик на протяжение всего монолога смотрел ему в глаза. Взгляд мужчины против бегающих глазок мальчика. Эрик видел, что вся правда этого обидчика на словах, а на деле и без поддержки – чистый ноль. Эрик разжал руку. Забияка отшатнулся на пять шагов назад, а после некоторого молчания его соратники подняли на ноги и диалог продолжился:

– Ты думал, что можешь меня напугать? – с бегающими глазками продолжил обидчик. – Не на того напал. А может ты просто любишь ублажать уродливых шлюх, показы…

–…

…

…

Продолжения не последовало. Кость к кости, сустав к суставу, рука дёрнулась и оставила свой след на физиономии оскорбителя, который оказавшись на траве, заплакал, прикрывая руками лицо.

Больше Эрик ничего не видел, он, взяв за руку Веру, отправился в сторону спокойной мирной обстановки. Глаза искали родителей Веры, но почему-то их было не видно. Отойдя на некоторое расстояние, Эрик остановился и обратился к Вере:

– Не слушай их. Они ещё очень глупы. Ты симпатичная девушка со своими изюминками, не похожая на всех остальных. Но это не значит, что ты хуже, ни в коем случае. Вера, у тебя очень красивое и сильное имя. Ты не должна плакать, для них нет повода. Ты должна поверить мне: ты ничем не хуже их, ты даже лучше. Помни об этом… А, вот я вижу и твоих родителей.

Где-то в ста метрах от себя, Эрик увидел две бегущие фигуры с беспокойными криками «Вера».

– Ой, спасибо вам большое, что присмотрели за нашей Верочкой, – с такими словами подбежала мама девочки, обнимая свою кровинку.