3

Вот живут эти девицы-красавицы в тереме высоком, каждая мечтает стать царицей, приглянуться Ивану-царевичу. Не знают они, когда царь к ним пожалует, когда им смотрины устроит, всё сидят в своих светёлках, прихорашиваются, хорохорятся. Друг перед дружкой хвастаются нарядами золотом да каменьями самоцветными расшитыми, косами толстыми да персями своими – у кого пышнее.

Принцесса турецкая сидит перед зеркалом золотым, любуется на себя, кудри свои смоляные гребнем из слоновьей кости расчёсывает, плечами голыми поигрывает, да всем рассказывает:

– Меня с детства учили так мужа ублажить, что стоит мне только возлечь рядом с ним, так у него сразу ум и отшибёт. Встать с супружеского ложа всю ночь не сможет! – зубы скалит и на других девиц свысока этак посматривает. – Я на лошади так скакать могу без седла, что подо мной жеребец на дыбы встаёт, а мне хоть бы что – так я его своими ляжками зажать умею.

– Подумаешь, это что, – кривится принцесса шведская, свои белокурые локоны укладывает в причёску высокую. – Если мой муж со мной возляжет на постельку, то три дня встать не сможет. Так я умею искусно мужей устами да язычком возбуждать, что зуд у них в чреслах неуёмный поднимается, пока три дня не пройдёт.

– Эка невидаль, – зубки скалит принцесса китайская, сама вся махонькая, кажется, что на ладошке одной поместится. – Вот я так умею своим лоном мужа разогреть, что пять дней он из спальни не сможет выйти! Пока хоть всю свою не выплеснет.

Смотрят они друг на друга спесиво и насмешливо, а моя Настенька сидит у окошка и знай себе пряжу прядёт. Молчит, в разговор не вступает с другим принцессами. Не привыкла наша скромница и затворница к речам таким хвастливым и похабным.

– А я так смогу мужа ублажить, что через неделю уже и понесу! – кричит принцесса английская, руки в боки, смотри на всех высокомерно, губки поджала, буклями своими трясёт.

– А я – через пять дней уже зачать смогу после первой ночки! – перебивает её принцесса каталонская. – И сразу – двойню! – и ножкой своей в парчовой туфельке так топает по полу, что аж всё вокруг трясётся.

– Да тьфу на вас, – встаёт тут принцесса французская, в корсет тугой затянутая. Поглядывает на всех сверху вниз, горделиво прохаживается по светёлке, а у самой всё лицо в мушках бархатных. Как будто блохи её всю засидели. – Я уже в первую брачную ночь от царя забеременею! И не просто двойней, а сразу двумя сыновьями! Есть у меня волшебный элексир, великим волшебником парижским сваренный, так что кому как не меня царю выбрать! – говорит так и идёт в свою причёску перья павлинья втыкать.

Гвалт, крик стоит в тереме девичьем, ругаются все, уже драться готовы, космы друг другу выдирать, а моя Настенька знай себе помалкивает да на свет Божий в окошко любуется. Дурно ей от таких разговоров, воспитывала я её, что девица должна быть тихоней пригожей, не бахвалиться своим женским умением, так только дурные женщины делают, кто за полкопейки купцов заезжих да мужиков гулящих на постоялых дворах да в трактирах ублажают.

День мы так сидим в тереме высоком, не показывается к нам царь-государь. Второй, третий проходят. Все уже от любопытства девы изнывают, все свои наряды и платья модные перемеряли. По сто раз косы перезаплели, уже по сто раз рассказали про свои умения тайные женские, маются с тоски и от скуки.

А Настенька целый рушник уже вышила золотом и пурпурной нитью. И мне говорит:

– Вот явлюсь я пред очи светлые королевича, разую его ножки белые, да вымою их в воде чистой, вытру рушником своим вышитым. А более мне ничего и не надобно от него… – сказала так и зарделась вся, моя ягодка, как мак её щёчки пылают, вижу, что думает она о чём-то тайном и сокровенном, только вслух мне не говорит.

– Скажи мне, Настя, что тебя тревожит, говорю я своей подруженьке. – Открой своё сердечко чистое и непорочное.

– Одно меня тревожит, Аринушка, что не захочет меня царь-государь себе в невесты. Погляди только сколько принцесс здесь прекрасных и умелых собралось – выбирай любую. А я слушаю их речи, вся пылаю от слов их. Разве я смогу так царю понравиться? Я ведь и мужиков-то окромя батюшки да братьев отродясь не видывала, а вдруг даже слова вымолвить не смогу царю-государю? Посмеётся он надо мной, над глупой девицей!

Глажу я по головке свою Настеньку, успокаиваю её:

– Не бойся ничего, моя голубка белокрылая. Не уменьем в королевны берут, а за чистое сердце, благородный род и нрав добрый. За лоно непорочное и здоровое. За ручки умелые и скорые. За язык и слова добрые. За то, чтобы жена своего мужа слушалась. Так ведь мы тебя все дома и воспитывали. В скромности и благости. Ложись спать и ничего не бойся…

А наутро прошёл клич, что сам царь едет! Все девицы-царевны переполошились, как куры в курятнике, друг друга толкают, отпихивают, свои самые лучшие наряды примеряют. Смотрю я на них: сплошной срам да бесстыдство, хоть святых выноси.

Принцесса французское такое платье надела, что у неё все груди аж наверх вывалились, будто голая идёт по терему. Налепила мушек себе бархатных на перси, колышутся они у неё, как холодец студёный.

Турецкая принцесса шальвары надела парчовые, да они ничего не прикрывают, потянешь чуть вниз – а весь срам девичий и наружу! Похаживает крутобёдрая, пальцами в золотых перстнях пощёлкивает, да приговаривает:

– Быть мне новой царицей московской, не то что вам, индейки варёные!

– Это мы ещё посмотрим, – семенит принцесса китайская, вся в халат шёлковый запелёнатая. Дёрнешь за пояс шёлковый – и всё с неё вмиг слетит.

Одна Настенька моя стоит в сторонке, да глазки в пол потупила. Рубаха на ней закрытая белая, да сарафан парчовый сверху, да кафтан бархатный соболем подбитый. Волосы в косы прибрала, и кокошник надела весь жемчугом вышитый.

Стоит в уголке, глазок не поднимает, да только слышим мы, как топот царской свиты со двора доносится…

4

Вот заходит в палаты девичьи царский боярин, Григорий Бельский, и ведёт такую речь:

– Разбил царь молодой во дворе шатёр парчовый, желает каждую деву лично досматривать и выбирать. Выстраивайтесь в очередь, девоньки, будем вас по одной вызывать и показывать пред светлые царские очи.

Вот девицы-принцессы заморские все раздухарились, друг друга прочь отпихивают, чуть не передрались все, космы друг другу не повыдирали: каждая хочет первой быть, царю на суд выйти. Понравиться ему и обольстить уменьями своими искусными.

Только прикрикнул на них Гришка грозно:

– Вставай по одной! А кто будет козни чинить и других девок обижать, та прочь уйдёт со смотрин, отдадут её замуж за простого дворянина!

Испугались все девицы, присмирели. Никто не хочет простой дворянкой быть, все хотят за боярина или за принца потомственного замуж, никак не меньше!

Идёт первой принцесса французская, подмигивает нам всем на прощание:

– Вот увидите, шаболды деревенские, что после моих парижских прелестей ни на кого больше царь и посмотреть-то не захочет! Пойдёте дальше свой навоз месить!

Все мы к окошку прильнули, наблюдаем, чем же дело кончится? Вот она спускается по высокому крылечку, идёт в шатёр пурпурный парчовый, который царь велел разбить прямо посреди двора, чтобы скрыть от нескромных очей, как он будет деву разглядывать и выбирать. Вот полог принцесса отгибает, да внутрь ступает, стоим мы, ждём, когда же она выйдет, и чем они там занимаются с царём молодым?

А на дворе только ветер гуляет… Смотрим мы, а царский жеребец ретивый, что на дворе гуляет, вдруг к французской лошадке подходит, в золотую сбрую всю наряженную-запряженную, да раз – и вскакивает прямиком на неё!

Конюхи да люди дворовые набежали, отгоняют коня горячего, да всё без толку. Крепко прилип он к французской кобылке, не хочет просто так с неё слезать, пока хоть свою ненасытную не утолит.

Шепчет мне Настенька побелевшими от волнения губками:

– Видишь, Аринушка? Видать, это знак, что царь выберет себе принцессу французскую, за её умения секретные. Даже царский конь уже её покрыл, свой выбор сделал.

А я успокаиваю свою голубку, глажу её по головке и такую речь веду:

– Ты посмотри только, сколько дев юных здесь собралось, чтобы себя показать! Неужели ты думаешь, что царь у нас дурак набитый, чтобы всех не рассмотреть, не опробовать, не пощупать? Пир только начался, а ты думаешь, он первым блюдом наестся-накушается? Закуску отведает, а до основного блюда и не доберётся? Первой чаркой напьётся? Не горюй, моя горлица, и до тебя очередь дойдёт!

И вправду – полог шатра распахивается, выкатывается оттуда дева парижская, вся расхристанная да простоволосая, титьки аж наружу все у неё вывалились, перья во все стороны торчат. Смотрит на всех спесиво, юбки свои подбирает высоко да стучит своими каблучками звонко.

Заходит в терем и в свой угол садится. Ни словечка никому не говорит.

– А теперь царь желает видеть принцессу англо-саксонскую! – Гришка Бельский объявляет на все сени, выступает тут принцесса аглицкая, идёт, прямая, как палка, ни один мускул на лице не дрогнет. Лицо белое, всё в пудре, а на голове – корабль целый с парусами.

Зашла в шатёр и пропала. Только ветер полог колышет. Сидим мы, ждём, что же дальше будет, что же царь наш государь там с девками делает?! Смотрю на свою Настеньку, а она аж вся трясётся от страха и волнения.

Долго ли коротко ли, все невесты в шатёр уже сходили, себя царю Ивану показали во всей своей красе. Уменья свои тайные ему раскрыли. Одна Анастасия Романова осталась. Вот выходит Бельский, зычно кричит:

– Девица бояр Романовых! – только вижу я, как побледнела моя ягодка ненаглядная, аж бьёт её всю лютый озноб, зуб на зуб не попадает.

– Арина, помоги мне! Не смогу я туда одна пойти! Разве могу я сравниться с этим всеми красавицами писаными? Не пойду я, лучше помру в девках! Или в монашки постригусь!

А я так отвечаю своей Настеньке:

– Не бойся ничего, моя птичка, царь не лев рыкастый, не сожрёт он тебя! Разве только приголубит да полюбуется! Чую я, быть тебе царевной, моя красавица! А чтобы тебе страшно не было, пойду и я с тобой незаметно! – сказала так и обернулась мышкой крошечной, да в карман к Настеньке и юркнула.

Вот идёт моя голубка, как лебёдушка плывёт по озеру: глазки в пол потупила, не колыхнётся. Подходит к шатру царскому, полог его отгибает и внутрь заходит. Встаёт и очи светлые не смеет на царя поднять.

Спрашивает он её:

– Как зовут тебя, красна девица?

А она только губки свои алые открывает и тихонечко так отвечает:

– Анастасия я Романова, – и снова в пол глядит, очей не поднимает.