От двух до пяти

Книга о детской речи с потрясающими историческими напластованиями. Первый раз в печать она вышла в конце 20-х, и автор всю свою жизнь продолжал дописывать ее, редактировать, дополнять, переделывать, не унывая и не теряя задора.

Первый раз я нашел ее в бабушкином книжном шкафу лет двадцать назад и особо далеко не продвинулся, так, проглядел первые страницы с забавными речениями малышей. Но книга-то не об этом, а о той борьбе, которую всю свою жизнь по-донкихотовски вел Чуковский.

Многие его мысли теперь кажутся самоочевидными – значение сказки в развитии детей, роль стихов в развитии памяти, повышенное внимание к словотворчеству малышей. Но, судя по выстраданным главам, ох как трудно пришлось Чуковскому в борьбе с ханжами и мещанами. Поневоле задумываешься, что таких ограниченных людей всегда много (если не большинство), настолько мало отличаются его дебаты от современных культурных споров (не по тематике, нет, к счастью от сказки ханжи отстали, но по форме). Все также сильно в людях желание запретить, скрыть, спрятать, отобрать и задвинуть.

Чуковский стал для меня после этой книги куда более живым. Vita brévis, ars lónga, вот и книги способны законсервировать разум человека, его страсти, его полемичность. И все эти призывы давно умершего человека продолжать присылать ему примеры детских высказываний, поражающих взрослых, эти призывы смотрятся как-то очень трогательно.

Бросились в глаза и примеры, которые так часто приводит Корней Иванович. В трудные времена он жил, да и вся страна. Дети говорят о войне, о блокаде, о бойцах.

Дети прекрасны всегда. Странно только сознавать, что все эти малыши так давно выросли. Даже семилетний Костя Райкин, стихотворение которого столь понравилось Чуковскому, уже давно не семилетний, а вовсе и 66-летний. Как короток этот золотой возраст. Я уже замечаю, что и моя трехлетняя дочь не так наивна, как была, что она, скорее, ближе по развитию к верхней границе возраста, вынесенного в заглавие книги. Но с младшим ребенком весь этот великий процесс освоения родного языка только предстоит.

Почитал я Чуковского и пошел заказывать его поэмы с теми рисунками, с которыми они выходили в 20-е. Очень интересно стало проверить его же теорию о взаимодействии его стихов с этими картинками. Корней Иванович открылся для меня еще и как смелый теоретик, который работал над своими стихами с оглядкой на эффект, который они должны были иметь. И его полемика с марристами интересна. Страстный был человек, неравнодушный, стоящий.

Корней Иванович в этой работе раскрылся для меня совершенно с другой стороны.

Представляет научную точку зрения на вопросы изучения детской речи, которую считает прекрасной, имеющей ценность, ведь исследуя ее раскрываются закономерности не только речевого развития, но и психических функций, а главным образом - мышления.

Для Чуковского общение с детьми - любимейший отдых. И кто бы мог подумать, что автора сказок и прекрасного переводчика не хотели издавать, всячески обвиняли в ненужности и глупости сказок.

Начала читать с целью найти теоретическую информацию для научной работы, но почерпнула для себя много интересностей.

По ходу чтения проводила сравнение речи своих учеников и описываемых ребят. Удивлялась, как дети создают нечто необычное и как совершенно по другому работает их мышление, что порой, на мой взгляд, они создают такое красивое:

Отчего луна такая ламповая?

Звезды - это салютинки, которые за небо зацепились.

- Почему это радуга? Потому что она радуется, да?

Были главы, которые показались излишне подробными. Так глава "Борьба за сказку", "Лепые нелепицы" заняли достаточно большую часть книги, а ведь пишется там об одном и том же. Было бы лучше, если был краткий экскурс в историю, а не такой подробный. К тому же, уже к тому времени эти главы редактором считались устаревшими.

Глава особенно понравившаяся - "Дети о рождении".

- Что это ты шепчешь собаке?
- Я ей говорю: народи мне щеночков. А она мне отвечает: родю, родю с удовольствием.

- Мама, когда твой зонтик разродится, дай мне самый маленький зонтичек.

- Ну вот, Славик, теперь тебе будет весело: мы купили маленькую Наташу.
- У, чего! Лучше бы телевизор купили!

Практически каждый день слышу детскую речь и абсолютна согласна с Корнеем Ивановичем в том, что детская речь не уродлива и слова не калеки речи, а достаточно естественные и изящные.

Есть фамилия, которую в моих кругах не любят называть. Потому что я почти не способна устоять и не скатиться в рассуждения о том каким потрясающим человеком был Корней Иванович. Я мгновенно могу сменить тему разговора, едва почувствую, что могу вскочить на коня и тыгыдык по биографии Чуковского.

И поэтому почти всегда, читая его книги, я плачу. Потому что, во-первых, новых книг автор уже не напишет, а,во-вторых, ну как не плакать, если почти в каждой строчке я вижу сложный путь, который он прошел.

Эта книга не стала исключением. Всхлипывать я начала уже во вступлении. Со строчек где Корней Иванович пишет о том, что не очень ему нравится, что его называют “одним из старейших писателей”. Но он писал и печатался 63 года. Я еще даже половины этого срока не прожила. Я это понимаю и он это понимает. Поэтому всхлипывать я продолжила. Потому что автор завел разговор о юном Блоке, а потом признался, что корреспондент из него(Чуковского) получился не очень ( из меня, к слову, тоже).

Но когда Корней Иванович закончил разговор о себе и перевел на основную тему книги, я взяла себя в руки. Ненадолго. До первого упоминания Мурочки.

Я никогда не задумывалась о том, как формируется детская речь. Бабушка всегда называла меня болтушкой, а дедушка находкой ( для шпиона, конечно же) и я была уверена, что всегда говорила красиво, правильно и четко. На старых видеозаписях так и есть. Гордо вскинув голову я декламирую со стула “У церкви стояла карета” (строго не судите, любимая бабушкина). Гости скудно хлопают и вручают конфету. “Это киндер сюрприз, а не конфета” - отвечаю я и дефилирую в соседнюю комнату. Мне 4 года. Чуковского нет уже 28 лет. А все дети из книги - взрослые. Но они как я, а я как они. И эта уникальность детского языка открылась мне благодаря Корнею Ивановичу.

Автор проделал большую работу над книгой. Он дописывал и дополнял ее большую часть своей жизни. У него выросли дети, внуки, правнуки. Он был дедушкой для многих детей большой страны. Моя бабушка знала все стихи наизусть. Ее любимое “Путаница”, мое - “Чукоккала”. Я больше поклонница Чуковского филолога, человека, переводчика, большого друга для других. Он в самую последнюю очередь для меня детский писатель. Но это не отменяет того, что он многое сделал для становления детской литературы. Он долго учил педагогов видеть в детях глубину. Он разговаривал с детьми на равных. Понимал и принимал то, что они могут многому научить взрослых.

Открытием книга для меня не стала, потому что отрывки из нее я встречала по разным углам. Но я рада, что наконец-то прочитала ее от начала и до конца. И немного грустно, что еще -1 и новых уже не напишут.