Глава 4. Эпидемии и борьба с ними на Руси в XV–XVI веках

В XV–XVI веках заканчивался длительный и сложный процесс сбора русских земель вокруг Москвы, ликвидации феодальной раздробленности страны, образования централизованного русского государства. Усиление власти московских князей вело к ослаблению зависимости русского народа от татаро-монгольских поработителей. В России, писал Энгельс, «покорение удельных князей шло рука об руку с освобождением от татарского ига и окончательно было закреплено Иваном III»^[46].

В 1480 г. Русь полностью освободилась от татаро-монгольского ига, душившего русский народ в течение почти двух с половиной веков. Намечается новый подъем производительных сил страны. Оживают старые города, возникают новые поселения городского типа. Устанавливаются непосредственные торговые связи с западноевропейским рынком через Белое море. Усиливается торговля с восточными странами.

Создание мощного централизованного государства, укрепление экономических и политических связей явились стимулом для создания общерусской культуры. Воскрешаются традиции богатой и многогранной культуры Киевского периода. Обновляются и восстанавливаются памятники древнерусского зодчества. В Москве и других городах русского государства ведутся обширные строительства каменных церквей и палат, совершенствуется укрепление городов. На основах народного деревянного зодчества в XVI столетии вырабатывается новый национальный стиль, постройка шатровых храмов.

Развивается живопись, прикладное искусство (художественное шитье, ювелирное дело, резьба по дереву). Вводится книгопечатание, создается богатая светская литература, появляется свод общерусской истории.

В противоположность мнению зарубежных и русских буржуазных авторов, писавших о Московской Руси как о стране сплошного варварства и дикости, есть все основания утверждать, что по своему культурному уровню Русь того времени отнюдь не уступала западноевропейским государствам. О высоком для своего времени общекультурном уровне Руси XVI–XVII столетий убедительно свидетельствуют благоустройство русских городов, мероприятия по их очистке и водоснабжению, а также описания жизни и быта населения.

По данным Арцнховского, Тихомирова, Фалковского, в древнерусских городах еще в первый период их истории уделялось большое внимание благоустройству и поддержанию чистоты. В Москве деревянная мостовая существовала еще до XIV века. В XVI веке есть указание о появлении каменной мостовой. «Торговища» (рынки) русских городов регулярно очищались от мусора и «конского кала».

Благодаря сравнительно просторной застройке и обилию зелени русские города отличались относительной чистотой в противоположность западноевропейским городам, антисанитарное состояние которых поражало русских путешественников.

Первый водопровод в русских городах появляется в XI–XII веках. Раскопки, произведенные Арциховским, показали существование в Новгороде XI века целой системы водопроводных сооружений. Водопровод был сооружен из деревянных труб, тянувшихся на большое расстояние, и имел специальные смотровые колодцы, обеспечивающие чистку системы в случае засорения ее. Для сравнения укажем, что первый водопровод в Германии был построен в Нюренберге в XV веке.

Об общекультурном уровне Московской Руси XV–XVI веков свидетельствует также ряд бытовых деталей, например широкое распространение бань, известных на Руси еще в глубокой древности. Так, в летописи есть указание о постройке в 1089 г. каменной, очевидно, общественной бани в Переяславле. О любви русских мыться и париться в бане часто упоминают иностранцы, побывавшие в Москве в XV–XVII веках (Олеарий, Мейерберг). Бани были не только на княжеских и боярских дворах, но и среди дворовых построек отдельных домохозяев. Сохранилось описание роскошных мылен, устраиваемых в царских дворцах и домах бояр. Бань было в Москве так много, что в XVII веке Борис Годунов только от них и купален собрал огромную по тому времени пошлину 1500 рублей!

Мытье в бане сопровождалось обязательной сменой белья, так как «чистое мытие и частое переменение платия вшам множится не дает» (Вертоград XVII века). Известно было на Руси и употребление мыла, по крайней мере в лечебнике XVI века хвалят одну траву, потому что «пена от нее исходит аки от мыла». Качество мыла высоко ценилось, ибо «от мытия мыльного тело чистое живет»^[47].

Особое внимание уделялось соблюдению чистоты при приготовлении пищи, так как, по существующим тогда мнениям, от загрязнения пиши и «всякого незрелого овоща» у человека случаются болезни и могут появиться «внутренние глисты». Поэтому Домострой поучал столовую и кухонную посуду всегда тщательно чистить, мыть горячей водой, просушивать.

Фальковский, описывая Москву XVI–XVII столетия, отмечает: «Заслуживает внимания широкое применение ледников при жилых домах, тем более при больших поварнях для хранения скоропортящихся продуктов и напитков».

Анализируя древнерусские миниатюры, Богоявленский обнаружил множество изображений предметов быта и домашнего обихода, известных и употребляемых сейчас. Так, еще к XIII веку относится появление кроватей в виде невысокого удлиненного ящика, обращенного дном кверху, четырехугольных подушек, столовой посуды. Сохранились многочисленные изображения столов, табуреток, скамей, ложек, ножей, чаш, ковшей, солонок, кубков. Издавна существовал обычай мыть руки перед едой и пользоваться полотенцем^[48].

Сравнительно высокого уровня развития достигли в Московской Руси медицинские знания. Но, говоря о состоянии медицины в то время, нужно различать народную медицину, обслуживавшую широкие круги населения тогдашней Руси, и дворцовую, обслуживавшую особу царя и узкий круг его приближенных.

Презирая выходцев из народа и не доверяя им, правящие круги выписывали для своего обслуживания врачей-иностранцев. В большинстве случаев это были случайные люди, авантюристы, привлекаемые возможностью наживы. Русские люди отрицательно относились к ним, и нередко даже высокопоставленные лица предпочитали лечиться у своих, русских лекарей. Иностранные врачи не оказали сколько-нибудь заметного влияния на развитие русской народной медицины. Количество их на Руси было невелико, да и, чуждаясь русских, они не желали передавать нм свои знания. Переводы же из западноевропейской медицинской литературы в виде «Вертогладов» или «Прохладных вертогладов» появились на Руси только в XVII–XVIII веках и едва ли были доступны лекарям из народа.

Профессия врача или лекаря существовала на Руси, очевидно, очень давно. Так, среди экспонатов Государственного исторического музея в Москве есть страница одного из монастырских уставов XII века, в котором записано: «Надо, чтобы был или свой врач или всегда живущий в монастыре… В случае внезапного недуга и требующего скорого лечения – беда, если врач не придет тотчас, подавая больному исцеление… И надо, чтоб врач приготовил различные мази и пластыри; и другие лекарства подобает приготовить, которые выдает хранитель, чтобы, когда кому потребуется, он мог бы тотчас получить нужное».

В лавочной книге Новгорода Великого 1583 г. среди перечня медицинской литературы, из имеющихся тогда профессий, упоминается также лекарь, причем упоминается также одна лекарица Натальица Клемеитьевская. Лавки лекарей располагались в Новгороде в переулке «к рыбному и к свежному ряду»^[49].

Довольно рано на Руси появились больницы. Факт существования светской больницы в Новгороде засвидетельствован русско-немецким договором еще в 1346 г.

Рядом с лавками лекаря в русских городах располагались лавки «зелейников», которых большинство авторов рассматривают как своеобразных аптекарей.

Одной из интереснейших особенностей древнерусской народной медицины было самое широкое применение всевозможных растительных «зелий» для лечения больных. В лечебнике XVII века только при малярии рекомендуется 55 всевозможных «зелий», но было бы неправильно думать, что арсенал народной медицины ограничивался только ими, известно также, что применялись ртуть, сера, нефть, селитра^[50].

Аптеки европейского типа появились впервые на Руси в XVI веке, в 1581 г. в Москве была устроена первая царская аптека, обслуживающая царя, его семью и царский двор.

В 1672 г. при царе Алексее Михайловиче была открыта вторая, «новая» аптека, которая должна была продавать «всякие лекарства всяких чинов людям по указной книге», в «указной книге» устанавливались цены отпускаемых лекарств. Одновременно с открытием второй аптеки издан указ, запрещающий частным лицам торговать лекарствами и монополизирующий эту торговлю в пользу казны.

В тоже время, говоря о развитии производительных сил страны в веках, о расширении торговли, о росте могущества Московского государства и о сравнительно высокой культуре и развитии медицинских знаний, нельзя забывать, что в связи с централизацией политической власти в руках самодержавия и усиления класса феодалов усиливается эксплуатация крестьян. В интересах дворянства, являвшегося опорой самодержавия, в XVI веке юридически оформляется прикрепление крестьян к земле. Наряду с возвышением и обогащением феодальной верхушки дворян и купцов происходит разорение массы крестьян и горожан.

Все это не могло не сказаться на общей эпидемической обстановке в стране и было причиной широкого распространения инфекционных болезней, частых «гладов» и «моров».

В 1402 г. был «мор в Смоленске на люди», в 1403 г. – мор в Пскове «железою» («И пришел мор от немец из Юрьева»), в 1406 г. – снова «мор железою» в Пскове, его волостях и пригородах, в 1408 г. – новая вспышка чумы, но в легочной форме: «Мор каркотою по всей русской земле и множество христиан изомроша от глада»^[51].

В 1409 г. опять «мор», носивший особый характер: «Руки и ноги прикорчит, шею скривит, зубы крежещут, кости хрустят, все суставы трещат, кричит, вопит, и мысль изменится, ум отнимается, иные один день поболевши умирали, другие – полтора дня, некоторые 2 дня, а иные поболевши 3–4 дня выздоравливали»^[52].

В 1414 г. «Болезнь была Кристианам тежка зело, костолом по всей земле русской».

Сопоставив описание «мора» 1409 г. и «костолома» 1414 г., можно прийти к заключению об идентичности этих заболеваний. Изложенная летописью симптоматика: ломота в суставах, судороги («зубы крежещут, кости хрустят»), затемнение сознания («мысль изменится», «ум изменится») – заставляет думать о поражении центральной нервной системы. Но неизвестно, сопровождалась ли болезнь большой летальностью.

Вряд ли это была чума, ибо чуму летописцы характеризуют как «мор железою» или «мор коркотою». Можно, конечно, думать о септической форме чумы. Известно, однако, что эта форма встречается крайне редко и притом всегда лишь как вариант при наличии легочной или бубонной формы. Кроме того, характерной особенностью этой формы чумы являются кровоизлияния – почти черные петехии или кровоподтеки и кровотечения (носовые, легочные, кишечные и т. д.). Несомненно, летописцы не прошли бы мимо этих бросающихся в глаза симптомов. Скорее всего, это был грипп. О подобных эпидемиях в Западной Европе в это время сведений нет.

С крайней интенсивностью чума свирепствовала в 1417 г. в Пскове, Новгороде, Владимире, Ладоге, Твери, Дмитрове, Торжке. При этом были описаны как легочные, так и бубонные формы. Летописец сообщает: «В лето 6925 (1417)… мор бысть страшен зело на люди в Великом Новегороде, и во Пскове, и в Ладозе, и в Русе, и в Порхове, и в Торжьку, и в Твери, и в Дмитрове, и по властем и по селам. И толико велик бысть мор, яко же живии не успеваху мертвых погребати, ниже довольна бываху здравии болящим служити, но един здравии десятерым, или дватцатерым болем служаше; и на всех тех местах умираху толико на всяк день, яко не успеваху здравии мертвых погребати до захожения солнечного и многа села пусты бяху, и во градех, и в посадех, и едва один человек или детище живо обреташеся; толико серп пожа человекы, аки класы, и быша дворы велицыи и силнии пусты… Болезнь же сицева бысть: преже яко рогатиной ударит за лопатку человека, или противу сердца, или под груди, или промежи крыл, или в паху, или под пазуху, и разболевся человек, начнет кровию хракати, и огнь разжет и посем пот имет и потом дрожь имет; и тако похожаше по всем суставом человечий недуг той; железа же не едина бяше; иному на шеи, иному на стегне, иному под пазухою, иному под скулою, иному за лопаткою, иному в паху. и на инех местех… В Новежегороде, и во Пскове, и в Торжьку и во Твери обещашеся людие обеты многими и во един день по многим местам церкви срубиша, и поставиша, и свящаша и литургисаша»^[53].

Как мы видим, Никоновская летопись довольно подробно описывает и распространение, и клиническую картину «мора». Эта картина не оставляет сомнений, что болезнь была не чем иным, как легочной и бубонной формами чумы.

Почти также описан этот мор в Воскресенской летописи: «В лето 6925 (1417)… тоя же зимы люди от мраза изомроша; студена бо была зима велми. В то же лето бысть мор страшен в людях в Новгороде, и в Ладозе, и в Русе, и в Порхове, и во Пскове, и в Торжку, и в Твери, и в Дмитрове, и по властем их. Болезнь же сицева бысть людей: преже яко рогатиною ударю за лопатку, или противу сердца, под груди и промеж крил, и разболевся человек, начнет кровью хракати, и огнь разжет, посем пот имет, потом дрожь имет и учнет ходити по всем суставам человечьим недуг той; железа же не идначе: иному на шеи, другому на стегне, овому под пазухою или под скулою или за лопаткою, и в паху, и на иных местах»^[54].

Новгородская летопись, говоря о распространении мора, перечисляет те же города, что и две предыдущих: «…в лето 6925… И како могу сказати беду ту страшную и грозную, бывшую в сей мор… на всяк день умираху толко, яко не иогребати их; а дворов много затвориша без люди и преже яко рогатиною ударить и явится железа, или начнеть кровию хракати, и потом дрожь имаеть и огнь разжет, по всем суставам человечьскым естьственый недуг походить; и в той болезни мнози, лежав изъмроша»^[55].

Софийская летопись говорит об этом море кратко: «В лето 6925. и зима бысть студена велми, многие люди изомроша мором»^[56].

Из сравнения описания мора 1417 г. разными летописями можно сделать вывод о довольно точных указаниях ими как географического распространения, так и клинической картины болезни. Выражения, употребляемые различными летописцами при описании болезни, настолько схожи, что возникает мысль о существовании уже специальной медицинской терминологии.

Сильнейшая эпидемия поразила Русь в 1419–1420 гг. Она опустошила Ярославль, Суздаль, Киев, Переяславль, Галич, Ростов, Кострому и другие города; не пощадила она и Москвы. К болезни присоединился ужасный голод – некому было убирать хлеб на полях: «Стояше жито на нивах пусты, жати некому… и бысть глад по великому том мору… О мало людий во всей Русской земле остася от мору и от меженины». О характере этой эпидемии сказать что-либо трудно, так как в летописях описание клинической картины совершенно отсутствует. Имея ввиду ее связь с голодом, можно предположить, что это был сыпной тиф.

В 1422 г. «глад бысть велик по всей земле Русской… и мнози людие помроша з голоду, а инии из Русии в Литву изыдоша, а инии на путех с глада и з студена помроша, бе бо зима студена велми, инии же и мертвыа скоты ядяху, и кони, и пси, и кошки, и кроты, и люди людей ядоша»^[57].

В 1424 г.: «Того же лета в Немцех, и в Литве, и во Пскове, и в Новегороде, и во Твери, и на Москве, и по всей Русской земле нача мор быти железою, и охрак кровию, и умираху человеци и бысть туга и скорбь велиа по всей земли»^[58]. Следовательно, эпидемия охватила не только Русь, но и Западную Европу.

Новгородская летопись под записью 1424 г. говорит о море в Карелии: «И мор бысть в Корсльской земли. Того же лета мор бысть в Новегорода железою и храк кровию»^[59].

В 1425 г. также «во всех местах мор бысть велик зело… С Троицина днии мор велик бысть на Москве, а пришел от Немец в Псков, а оттоле в Новгород и до Тверь и на Москву доиде, и на всю землю Русскую»^[60]. Вероятно, этот «мор» был продолжением предыдущего (1424 г.).

В 1427 г. на Руси опять был мор, но на этот раз не «железою», а «прыщем»: «Мор бысть велик во всех градех русских по всем землям, и мерли прыщем; кому умереть, ино прыщь син, и в третий день умираше, а кому живу быти, ино прыщь черлен на долго лежит дондеже выгниет. И после того мору как после потопа толико лет люди не почали жити, но маломочный и худи, и щадушнии начаша быти»^[61].

Судя по этому довольно скудному описанию, дело шло не о чуме, а всего вероятнее об оспе: «прыщь син», возможно, относится к геморрагической «черной оспе». По крайней мере В. О. Губерт, специально изучавший вопрос, считает это сообщение одним из первых описаний эпидемий оспы в русских летописях^[62].

Другая летопись относительно этого «мора» говорит короче, но достаточно выразительно: «Мор же велик бысть во всех градех Руских. Мерли прыщом»^[63].

С 5 декабря 1442 г. и до конца лета 1443 г. в Пскове снова бушевала бубонная чума: «Мряху мужи и жены и младые дети… кому явится железа, то наскоры умираша, а почало мерети кануне Миколина дни зимняго… и мряху все лето»^[64].

Эпидемии продолжали свое шествие, и с 1465 по 1467 г. в Пскове и Новгороде снова свирепствовал мор – вероятно, чума, ибо этот мор был «железою». Эпидемия 1467 г. в Новгороде известна под именем «Симеоновского мора». Названа она так потому, что для борьбы с ней «в един день» и «всем градом» была выстроена церковь «во имя Симеона – богоприимца».