– Не-не! – категорично запротестовали Сережка с Сашкой, – вскрытие! Пусть Андрюха-доктор, вскрытие сделает, а то, в тот раз, нам этот придурок Ренат не дал закончить.

Великовозрастный дебил-переросток, непонятно какой национальности, просидевший к каждом классе по два года и, так и, не получивший восьмилетнего образования, нигде не работая, слонявшийся по посёлку и окрестностям, "ожидающий" когда его: или заберут в армию, или посадят, влез неделю назад в увлечённую игру мальчишек, хотя его "об этом никто не просил". Подойдя поинтересоваться, чего это там затеяла "сопливая мелюзга", увидав устроенный, внутри заинтересованно сопящего и галдящего круга пацанов, "анатомический театр", весь от лба до пояса покрытый красно-гнойными прыщами, "чучмек": сначала, отскочив от удивлённо притихших мальчиков, блеванул под ближайший куст; потом, заорав как бешеный, вращая выпученными, как у поломанной куклы, зенками; заталкивая назад в плавки, высовывающийся из них, эрегированный до деревянности, член; разогнал всех немногочисленных купальщиков, торопливо похватавших свою одежду и разбежавшихся кто куда. Как судачили позже, об этом, в посёлке, у тот же день, часа два или три спустя, Ренат напал и попытался изнасиловать свою четырнадцатилетнюю соседку. В субботу, после обеда, когда на всех дачах полным полно народа. Прибежавшие на выручку, отчаянно визжащей девчонке, соседские мужики, оторвав "волчару" от полурастерзанной "овцы", как следует поколотив его, поскорее утащили в отделение милиции, пока не появились, куда-то отлучившиеся родители потерпевшей и не прибили бы "гнойного чучмека" насмерть.

– А нож есть? – деловито поинтересовался у друзей Андрюша.

– Есть! Есть! Взяли мы с собой, – одновременно крикнули близнецы.

– Сашка! Он у тебя или у меня? – спросил Серёжка своего, мало похожего на него, брата-близнеца.

– У меня! – с готовностью откликнулся тот и бросился к набросанным в одну кучу вещам. Порывшись в них, торжествующе показал недавний подарок отца своим сыновьям, – вот он!

– Так! Хорошо. Пацаны, – скомандовал Андрюша, обращаясь к близнецам, – сделайте колышки, чтобы нам ей лапы, ну как прошлый раз.

Согласно закивавший Сашка, быстро раскрыл маленький перочинный нож и выстрогал из отломленной его братом, с готовностью протянутой ему ветки, четыре острых палочки.

– Прикалывайте, давайте скорее, – нетерпеливо поторопил Вовка удерживая вместе с Андрюшей, растянутую за лапы, выскальзывающую из неумелых детских ручонок, жабу.

– А что вы тут делаете? – раздался сверху Наташкин писк, – ух ты, как интересно, – девчонка присела на корточки, втиснувшись между Вовкой и деловито объясняющим, внутренне устройство вскрытого земноводного, Андрюшей.

– Это похоже – сердце, ну этот кишки, понятное дело, это лёгкие, а это что-то непонятное, – говорил Андрюша ковыряясь, в дёргающейся время от времени, "лягухе", – мелко очень.

– Может, печень или почки? – предположили, что-то и где-то слышавшие близнецы.

– Может быть, – согласился Андрюша, – не знаю, мелкое очень всё, непонятно, – привстав и снова сев над раскуроченным животным, предложил, – давайте, пацаны, её закопаем, а то нехорошо просто так оставлять.

– Да, да, точно! – согласно загалдели друзья. Выкопав ямку и устроив "торжественные похороны" погибшему во благо науки земноводному, мальчишки снова бросились в воду.

– Андрей, – похлопала по плечу Андрюшу, помывшего руки и нож, убирающего "медицинский инструмент" в Сашкины штанишки, Наташка, – а ты откуда это знаешь? Где научился? И почему пацаны зовут тебя Андрюха-доктор?

"Отрубить ему хвост! По самые уши!"(Приговор коту Бегемоту)

– Мам, мам, а что, здесь зимой снега вообще не бывает? – ошеломлённо таращился шестилетний Андрюша в окно лихорадочно постукивающего колёсами скорого поезда.

– Ну почему же, сынок, бывает, – ответил, вместо мечтательно уставившейся в окно жены, оторвавшийся от кроссворда Юрий Венедиктович, – бывает столько навалит! Ого-го-го, из дома не выйдешь. И метели бывают такие, страх, не зги не видно. Но обычно вот так, – всмотревшись в мелькающую за окном сырую холодную степь, – ветер и дождь.

– Угу, – подтвердила, не слыша и не видя никого, думающая о чём то глубоко своём, Надежда Николаевна.

По какой-то странной прихоти заводского начальства родители Андрюши получили вожделенный ежегодный отпуск не летом, а зимой. Расстроившись, попсиховав и попроклинав тех, кто не дал им возможности летом, на целый месяц всей душой предаться своей разлюбимой даче, Юрий Венедиктович и Надежда Николаевна решили съездить на родину, на которой не были с тех пор, как уехали "покорять" Москву. Радости Андрюши не было предела: во-первых, вместо скучного безделья в городской квартире, в которой и сами то родители не знали чем заняться, – путешествие, и не куда-нибудь, а в "сказочную страну", где овощи и фрукты растут сами собой, а не так как здесь, в подмосковье, "бьёшься-бьёшься, сил не знаю сколько тратишь, а урожай – так себе", где дождь всегда вовремя, солнце теплее, трава зеленее, небо голубее и т.д. и т.п.; в-третьих, никогда не виденные бабушки и родственники, настоящие, которые якобы, души не чают в папе, маме и Андрюше, то есть во всей семье Радченко. А не те, "седьмая вода на киселе", которые "вечно припрутся, потому что им в Москве что-то надо, нахрена б они нам сдались". И которых, мама ещё не решалась, а отец уже научился отваживать. Открыв дверь таким очередным приезжим, изумлённо и непонимающе выпучив глаза на заискивающе приседающих, ищущих ночлег на одну, две ночи, дальним родственникам Юрий Венедиктович приспособился лихо отрекаться от всех и вся:

– Кто, кто? Нет, нет! Простите не знаю таких. Нет, нет, что вы, – услышав название родного посёлка, – никогда там не был. Да и вообще, из Маасквы никуда, как родился здесь так и… Да, адрес правильно, и фамилия моя – правильно, но всё равно, где-то и чего-то вы путаете. Нет, нет, простите и прощайте. Всего вам хорошего, – решительно захлопывая дверь перед совершенно растерянными незваными гостями. И продолжая оправдываться сам перед собой, глухо бормоча под нос и не замечая одобрительно кивающую жену:

– Надоели уже, сил нет, всем им в Москву чего-то надо и надо. А у нас что?, гостиница им что-ли? Ублажай их тут, нахрена они нам сдались, ничего страшного, пару ночей и на Казанском как-нибудь перетолкутся, – заметив наконец согласно угукающую, довольную жену, – помнишь, Надюха, как мы? Две недели там, то на одном, то на другом, то на третьем. Билеты купим и живём. Днём на заводе, а ночью на вокзале.

– Хорошо хоть нас тогда в красный уголок при общаге, в конце концов пустили пожить, – с готовностью подхватывала каждый раз Надежда Николаевна, – а то уже примелькались ментам, ещё б немного и, заарестовали бы и, выслали бы силком.

– Ага, – живо продолжал, повторяя каждый раз одно и то же, Юрий Венедиктович, – три месяца там, на стульях спали, мёрзли прям страх, зуб на зуб не попадал, пока наконец-то, ту каморку в четыре квадратных метра не разрешили занять.

Андрюша проёрзав по полке до прохода и глянув туда-сюда вдоль практически опустевшего плацкартного вагона, вернувшись тем же способом назад, просунулся головой под мамину руку. Отвлёкшаяся от наблюдений сумеречной степи, Надежда Николаевна помогла сыночку вскарабкаться ей на колени.

– Ой! Что это?! – вскрикнул Андрюша тыкая пальчиком в окно и испуганно прижимаясь к мягкому маминому телу.

За окнами скорого поезда, в стремительно сгущающихся сырых сумерках, вместе с гонимыми попутным северным ветром клочками серо-ватного тумана, то обгоняя вагон, то отставая от него, неслись какие-то страшные чудовища. Похожие то на катящихся кубарем лохматых волков, то на быстро-быстро бегущих на своих тонких лапках громадных пауков, вырвавшиеся, из какой-то страшной сказки, создания до безумия потрясали разум своей неуместностью здесь в реальном мире.

– Ничего, ничего это, Андрюша, – сама испугавшись увиденного, мама отвернулась от окна, прижав к своей любвеобильной груди голову сыночка, начала успокаивающе поглаживать и чмокать вихрастый затылок, – это просто трава такая, перекати-поле называется, её ветром по полю гоняет, она и катается туда-сюда.

Отвлекшийся от решения кроссворда Юрий Венедиктович, напряжённо внимательно вглядевшись в быстро темнеющее окно, недружелюбно забормотал:

– Да уж…, как вспомню…, ладно ещё когда эти кусты сухие, да поодиночке и днём. Тогда понятно что просто трава. А когда, как вот сейчас, темно, они сырые, и от ветра, не поймёшь: то ли катятся, то ли, на самом деле, бегут, как живые…, взрослый то, запросто обосраться от страха может, а чего уж там пацан. Нормально всё, сынок, – ободряюще кивнул недоверчиво косящемуся Андрюше,– не боись, ты же здесь, с нами, а это там. А раз оно не здесь, а там, то можно считать, что его, как бы и нет! Хорошо?

– Хорошо, да, хорошо, пап, – согласно закивал мальчик, с облегчением ощущая как успокаивается отчаянно колотящееся сердечко.

– Они, кусты эти, обычно поодиночке по полю катаются, – продолжил воспоминания отец, – но бывает, нагонит, набьёт их ветром куда-нибудь в затишок, в ложбинку какую или овражек, а потом порывом сильным поднимет, выкатит оттуда и понеслись они, как стая, действительно…, помню, после, армии уже, дело было, не пошёл я со всеми с дальней фермы, специально задержался, комбикорма полмешка притырил, чтоб домой. Иду, а погода, вот как сейчас, ага. И время, то же самое, прям перед новым годом. Иду, уже огни поселковые замелькали, крутнулся я, мешок перехватывая, оглянулся ненароком, а ветер в спину, сильный такой. Глядь, а они "скачут" прям на меня, по дороге! Я мешок бросил и тикать. Никогда в жизни так быстро не бегал. Только когда до крайнего дома, где Филимониха бабка жила, добежал, очухался. Понял, что к чему, и, из-за чего, мне это померещилось. Но всё равно, домой зашёл, топор взял на всякий случай, чтоб на душе спокойнее, и назад. Дошёл до того места, а мешка нет! Кто-то утащил, пока я туда-сюда, а кто, хрен его знает, вроде б и не должны, ночь уже считай была. Помнишь, Надюха?

– Не помню я этого ничего, – сухо-враждебно отозвалась жена, – ты тогда не со мной, а с этой жил.

Поезд остановился на железнодорожной станции районного города всего на две минуты. Одиноко выпрыгнувшие из вагона Юрий Венедиктович, Надежда Николаевна и Андрюша, сразу же, побрели в здание вокзала, устраиваться на ночлег, так как автобус "домой" был только утром.

– Ох, ну слава богу, – облегчённо вздохнула мама, узнав, что есть свободные места в гостинице, – хорошо как, – возражая на ворчание отца, что холодно и сыро, – зато все вместе, в одной комнате, и не в зале ожидания, на сквозняках этих.

Родители встали утром тяжёлые, уставшие от бессонной ночи. Они оба, по видимому, так и не уснули за всю ночь, потому что, и, сам плохо спавший, Андрюша мало-мальски угревшийся в маминых объятиях, постоянно просыпаясь от, холодными змейками, проникавшего под одеяло сквозняка, сквозь сон слышал их тихое бормотание, разговор о, чём то, странном и непонятном.

Умытый утром в пропахшем лекарствами, из-за находящегося рядом медпункта, гостиничном туалете, напившийся в привокзальном буфете еле тёплого, абсолютно безвкусного чая и накормленный недожарено-подгорелой яичницей, Андрюша слегка задыхаясь от нетерпения всматривался в серо-унылую степь. Ну, когда же?! Когда уже появится эта "сказочная страна", этот "вожделенный дом", где всё, абсолютно всё, прекрасно? Отчаянно завывающий, прыгающий как козёл по разбитой, полу асфальтированной дороге, "Пазик", наконец-то приткнулся к конечной остановке… И началось.

Большая часть из стоящих на остановке, одетых в ватные телогрейки и укутанных в тёплые платки женщин встречала их. Увидав машущую им в окно маму, встречающие загалдели как стадо гусей и ринулись к автобусу. Первым заскочил в него ражий мужичина, мимоходом хлопнув рукопожатием Юрия Венедиктовича и чмокнув, приобняв, Надежду Николаевну, схватил и на руках вынес из пустого автобуса Андрюшу:

– Вот он! Андрюха наш! – показывая и отдавая в руки слезливо-радостно галдящим бабам, брезгливо отворачивающегося от воняющего перегаром, куревом и навозом дядьки, мальчика, – держите, нате! Дождались! – оборачиваясь, снова, к вышедшим из автобуса супругам, – Юрка, братишка, дай я хоть обниму тебя как следует!

– Ой-ой! Какой справненький! Какой хорошенький! Какой красавчик, красавчик наш! – заголосили тётки, теребя, тиская и чмокая Андрюшу.

– Да вот, такие мы, на аппетит не жалуемся, – подтвердила чрезвычайно довольная, раскрасневшаяся от радости, помолодевшая на десяток  лет, мама, – здравствуйте, мама, здравствуйте, мама, – дважды повторилась Надежда Николаевна, обнимая и целуя, одновременно прильнувших к ней, двух родных сестёр.

– Мам, мам, так, а кто из них двоих моя бабушка? – подёргал Андрюша за рукав пальто взахлёб говорящую, с обступившими её тётеньками, маму.

Надежда Николаевна посмотрев вслед убежавшим вперёд всех старушкам("вы тут ещё долго "тележиться" будете, так мы уж пойдём пока, на стол накроем"), вздохнув в ответ на развесёлый смех окружающих, ответила:

– Обе они – твои бабушки, только одна моя мама, а другая мама твоего отца.

– А как ты их различаешь? По платкам? – не унимался совершенно обалдевший внучек.

Все "делегация" встречающих казалось попадает в грязь от безудержного хохота. Мама тоже рассмеявшись и наклонившись к Андрюше, успокоила:

– Они только сначала кажутся такими похожими, немного попривыкнешь и увидишь какие они разные.

Стол был уставлен тарелками в два этажа. Всё вперемешку: холодец соседствовал со сладким пирогом, тушёная с жирным мясом картошка теснила горку фаршированных творогом блинчиков, редкие, образующиеся из-за круглоты блюд пространства заполнялись бутылями с самогоном и сладким домашним вином. Пирующие галдели как птичий базар, все говорили одновременно, ежесекундно меняя собеседников к которым обращались с вопросами или давая им ответы. И тем не менее все друг друга как-то понимали. Наполненный едой под самый подбородок Андрюша задумчиво ковырял ложкой наваленное ему сердобольными родственниками мясисто-сладкое месиво уже битый час не уменьшающееся на его тарелке. Сам себе удивляясь, куда в него поместилось такое количество еды и в то же время не в силах удержаться от того, чтобы ещё и ещё набрать в ложку и запихнуть в рот очередной кусочек вкусности, мальчик таращил глазёнки на удивительно нежно помолодевших родителей, то и дело обнимаемых суетящимися вокруг стола бабушками.

– Семёниха пришла, – испуганно пискнула, выскакивавшая зачем-то из хаты, одна из бабушек.

Испуганный, оглушённый внезапно упавшей на застолье тишиной Андрюша потянулся вслед за встающей из-за стола мамой:

– Это она ко мне, – потрепав белобрысые волосёнки сына, попыталась вернуть его обратно, на место, – детонька моя, я ненадолго…, – и тут же уступив, почуяв по судорожно прильнувшему тельцу, что будет истерика, – ну ладно. Пойдём. Она ему зла не сделает, – мягко отвергла слабые протесты бабушек, – она всегда за меня была…

– Здравствуйте, тётенька, – пропищала подойдя к калитке мама.

– Здравствуй, милочка, – повернулась к смиренно поникшей как испуганная девочка-подросток маме, прямая, сухая как палка, старуха, – твоё сокровище? – покосилась сверху вниз на крепко вцепившегося в мамкину юбку Андрюшу.

– Моё…, сокровище…, – потеплевшим голосом ответила Надежда Николаевна, укутывая объятиями свою ненаглядную кровиночку.

– Что-то случилось, тётенька? – решительно глянула в мертвецки белесое, как у утопленницы, лицо "нужной'всем'бабуси" и тут же снова поникла не выдерживая пристально-замогильного взгляда, – я вроде всё как договаривались, каждые три месяца почтовыми переводами пересылаю…

– Конечно пересылаешь, милочка, куда ж ты от меня денешься, после того что я для тебя сделала и делаю? – криво ухмыльнулась старуха, – добавить придётся милочка…

– А что так? Куры подорожали? – иронично-обиженным голосом перебила ведьму Надежда Николаевна.

– Не умничай! – чуть повысила деревянно-скрипучий голос Семёниха, содрогнувшись, подвигав скрещенными на груди руками, как будто отталкивая от себя что-то, – то что Она на твоего мужика сделала своей менструацией его напоив – это для меня – тьфу! Тут сейчас дело посерьёзнее завертелось. Она в Закарпатье ездила, там нашла какую-то, которая у кого-то из местных попов Святое Причастие прикупает…, вот именно, – вот именно, – удовлетворённо хмыкнула в ответ на утробно-болезненный вздох Надежды Николаевны "а правда ли это? Может?" – вести верные, я сама на себе это почувствовала.

– А деньги? Откуда же Она столько денег взяла?

– Дом продала, а сама сейчас, люди разное говорят, то ли в Киеве, то ли здесь, в Одессе. Ну да ты не боись, милочка, не боись. Они, эти западэнки, слишком много о себе думают, мы тоже, здесь, не лыком шиты, тоже умеем "шашкой махать". Так что ещё посмотрим кто кого…

– Борьку зарежем, – деловито тараторила одна из бабушек, поглаживая по спине, приникшую к ней, плачущую маму.

– Жалко конечно, – вторила ей, без малейшего сожаления в голосе к предназначенному в заклание кабану,  вторая, безпричинно суетясь вокруг них и непрерывно чмокая в затылок племянницу-невестку, – но надо, доченька, надо – раз такое дело.

– Так я его тогда сегодня не кормлю раз такое дело, – деловито осведомился дядя Вова, топчась у входной двери очередной раз собираясь выйти на улицу "перекурить'это'дело", – его из загона то не выташшышь, а сытый он сам не выйдет.

Племенной хряк, которого держали только ради того, чтобы поиметь денег от случек с привозимыми со всей округи готовыми к размножению свинюшками, к вечеру визжал так, что казалось дрожит сам сырой и холодный воздух, как только что зачерпнутая из колодца вода.

– Вовка, а ты чё? Чё удумал а? – суетливо ёрзал вокруг деловито расхаживающего по двору дяденьки прибежавший неведомо откуда мужичок, – Борьку резать? А зачем? Деньги нужны? А…, понятно…, жалко, как мы теперь без Борьки, вся округа почитай на нём…, купить? Бог с тобой! Откуда у меня стока? А вот знаешь чё? Давай сменяемся? Ну да! Понятное дело, что моя хрюньдельция весом вполовину меньше вашего Борьки, но ведь он – кабан, в самом таком сейчас! – задрав над головой руку, сделав кисть "рюмкой" и покрутив ею, – мясо то, пованивать будет, здесь дорого не продадите, а везти куда-то, этож такая морока! А я, ещё и приплачу малость, – присунувшись с готовностью наклонившемуся к нему дяде Вове, что-то забормотал почти на ухо, дико тараща глаза и потрясывая жидкой бородкой.

– Эммм, – удовлетворённо закряхтел хозяин "племенной'надежды'всего'района", – так то, оно конечно…, щас, я только с мамой посоветуюсь, как она скажет – так и будет.

Занырнув в дом на несколько минут, вышел из него уже с ведром свинячьего корма. Подойдя к подпрыгивающему от нетерпения мужичку, хлопнул его по с готовностью протянутой сухонькой ладошке: