Ольга не уходила. Склонившись, она пристально его разглядывала. Нежин в напряжении ждал, что будет. Одной половиной он был уверен, что выдал себя, и с мучительной тревогой, близящейся к ужасу, представлял, как до него дотронутся, гадал, на который из расслабленных членов падет выбор. Он уже легко подрагивал в ожидании тряски. Но Ольга лишь позвала его, достаточно, впрочем, резко и громко. Нежин поспешил открыть глаза, не дожидаясь ни усиленных мер, ни исчезновения оптической иллюзии.

– Доброе утро, – и ничуть не сконфуженная Ольга во весь рост. – Вы что, действительно не ели все эти дни?

Нежин попробовал легонько махнуть рукой в последней надежде разогнать морок.

– Пусть это будет ваше приветствие, – невозмутимо ответило ему видение. – Так вы вправду голодали? Ради чего?

Нежин собрался пожать плечами, но Ольга избавила его от этого, уже зачав новый вопрос:

– Почему вы мне не открывали и даже не отвечали, когда я стучалась? Вы не слышали?

Вопросы ради вопросов.

– Ну да ладно. Вы мальчик взрослый. А я пришла напомнить вам о том, что сегодня воскресенье и пора идти на службу.

Только теперь Нежин обратил внимание на своеобразность ее наряда и понял, о службе какого рода идет речь.

– Ну что же вы лежите? – Ольга с легкостью взяла строгий тон. – Вставайте, мне совсем нет нужды опоздать.

– Я останусь, – с трудом выговорил Нежин. Хрипло и отрывисто, но прежде отвернулся к стене.

– Как не пойдете? – Ее удивление звучало предельно искренне.

– Понимаете ли, я никогда, собственно, и не ходил, – ему хотелось натянуть на голову простынь, но та почему-то не давалась.

– Как?

Раздался шорох платья, и диван вместе с Нежиным наклонился под новым весом.

Занялось молчание, и Нежин ощутил себя фантомом, столетиями считавшимся повсеместно за выдумку.

– Когда же вы в последний раз причащались? – ни капли шутливости не было в этих словах.

– Причащался? – удивился немного Нежин. Впрочем, совсем немного. – Да пожалуй, что никогда. Я непричастный.

Ясно послышался звон его придури, разбивающейся о напудренный Ольгин лоб, и Нежин зажмурил глаза, словно ожидая задом пощечины.

– А если вы про необходимость, порядки там, знаете ли, или уместнее – правила… распорядки прямо с грядки, – не удержался Нежин, – то я с ними со всеми и так виделся в Комитете.

– Да, но это ведь не самое главное, верно? А как же чистота? Как же… как же спасение? Вы не считаете, что без посещения званых мест, вам…

Она хотела еще что-то сказать, но вместо всего поднялась. И присмиревшего Нежина тряхнуло за все несклеенные лоскутки у нее в голове.

– Я, естественно, понимаю. Личное как будто дело… Но все же как-то нехорошо, – доложила она тихо.

Действительно, нехорошо застыло в воздухе.

– Так вы не пойдете?

Нежин покачал головой. Чтобы не лежать истуканом и быть правильно понятым, он аккуратно нащупал книгу.

Ольга с минуту смотрела на его сгорбленную спину. А там повернулась и в неком забытьи пошла в прихожую. Поступь была совсем иной, нежели когда она входила. Нежин успел обернуться. И с любопытством и тревогой размышлял, что возымело подобное действие. Наконец он заставил себя подняться и поплелся, улыбаясь нетвердым ногам, вслед за ней.

Пока она одевалась, он стоял рядом, созерцая через зеркало свою отрешенную соседку. Впервые разглядывал ее черты на протяжении такого внушительного промежутка времени. Глаза – серые, большие, раскосые, немного рыбьи, казалось, занимают большую часть лица. При этом их настолько разнесло природой в стороны, что с расстояния Нежина в случае прямого взгляда пришлось бы поочередно смотреть то в один, то в другой, а чтобы поймать одновременно, очевидно, пришлось бы удалиться в другую комнату. Самое же простое – бегать глазами – Нежин уже неплохо умел. Брови, от природы почти бесцветные, были сильно выщипаны и почти не видны. Короткий нос, на кончике которого явственно проглядывали угловатые хрящики, не получалось определенно отнести ни к прямым, ни к вздернутым. Он оттенялся большими губами, навязывающими лицу в целом оттенок непроходящей девичьей обиды. Все эти черты, способные по отдельности стать очарованием и произвести обладательницу в категорию манящих, принесенные бледным скопом, смотрелись капельку несуразно.

Она расправила, приложила к груди – а потом уж только повязала – платок. Спрятала свои бледные невесомые волосы – ни намеком не взывающие к пороку.

Уже за дверью Ольга Страждущая посмотрела на Нежина и в сердцах покачала своей убранной на чужой сомнительный вкус головой.

15

Облака. Безмолвные и послушные. Грустные, словно гениальные дети. Потомство чьего-то недоступного глазу союза. Сколько на них ни смотришь, счесть их не можешь. Одни – изумительные, другие изумляют редкой уродливостью. Их недолговечная неверная сущность, должно быть, родилась в самых далеких слоях атмосферы. Надо полагать, не обошлось без очередного, так милого древним кровосмесительства, неизбежного, если посудить, для первооснов, порожденных к тому же состоянием, весьма чуждым заветной морали.

Пилад мог теперь подолгу разглядывать небо в различных его брожениях. Прижавшись щекою к краю подоконника, он умиротворенно кивал царившей над ним невесомости и безмятежности. Где-то он шептал и понимал, что все эти созерцания стоят лишь самих себя и не более. Слишком уж туго приходится тем живописцам, что всецело отдают себя подобным – бесконечно восхитительным и бесконечно пустым – красотам.

Ольга со всей присущей ей аккуратностью регулярно покидала дом – который она, кажется, уже считала полноправно своим, – в основном по воскресеньям, но случалось, и в другие дни. Возвращалась обычно молчаливой и по-особенному хмурой. Пилад начал с волнением замечать за собой, что в такие минуты чему-то внутри него становится неуютно. Эта же обновка неумолимо толкала расспрашивать Ольгу о причинах ее плохого настроения и незаметно делать все, что ей пригрезится, только бы вернуть на прежнее место уже ставшую привычной улыбку напоминающих тесто губ.

Но после долгих внутренних приказов и насмешек он время от времени все же заставлял себя хранить молчание. Правда, никакого холодка, источаемого дыханием сохраненной гордости, по причине, для него не до конца ясной, не ощущал. Взамен ему вручали очередной рассказ о далеком деспотичном создании, которого отведали тысячей неуловимых раз и возле которого так терпеливо ждали Нежина. Поначалу тот пробовал уходить к себе, вызывая скорбь застывших на бледном лице водянистых глаз. Но постепенно, а более все же – вдруг, разговорился. Даже попробовал спорить с ревнивой исступленной женщиной. И нередко своей очередной репликой попросту ошеломлял. Приходилось его собеседнице краснеть против своего малокровного естества.

Их разговоры стали случаться практически ежедневно, по большей части – за едой. Нежин понемногу дал отвоевать эти избранные часы и проводил их отныне в скромном, но живом обществе, смущенный видом приготовленных для него блюд.

Ел он вместе с тем мало. Не в пример Ольге, наводящей на него близкое к страху удивление своим аппетитом и способностями, совершенно не оправданными скромным, даже местами хрупким телом. Она ела быстро, мелко гримасничая и часто облизываясь. В эти моменты, которые, думается, вовсе не считала интимными, она напоминала мышь или вроде того – лишь с очень крупными для своего рода глазами. От напряжения, производимого деталями ритуала, глаза ее останавливались и краснели, а кончик носа едва различимо белел. Все напитки без исключения она пила коротенькими пытками, вытягивая вслед за губами шею и щуря глаза. Отпив, глотала не сразу, а неизменно предваряла движение плоского кадыка полосканием рта, будя по первости у своего сотрапезника желание к безоглядному бегству – из собственного одушевленного дома, которого он, разделив с первым встречным, уже не слышал, не чувствовал его суточных пульсаций и знакомых смен настроений.