V. Вывоз мусора

Если не вывозить отходы, это очень депрессивно влияет на моральное состояние. Некоторые устают бороться и так и живут среди мусора, как в выгребной яме.

Фредерик Бегбедер, «Интервью сына века»

Закончив работу с четвёртой главой, Антонио Гомес («Тони с приветом») решил вернуться к своей рукописи «Вывоза мусора». Его первая книга, как ни крути, рассуждал он, неплохо бы её издать.

Хотя бы попробовать. Вряд ли, конечно, найдётся издатель в здравом рассудке, который возьмётся это печатать, Тони ведь не писатель. Он не оканчивал филфака, не брал уроков, мастер-класса, не был артистом, известным спортсменом (подмена мочи поднимает продажи) или политиком – холуем Путина. Скорее просто пиздобол, а пиздобола читать не станут. На пиздоболе не заработаешь.

К тому же – язык. Роман на русском, а русскоязычных издательств на Западе не так уж и много. В основном те работают для местной диаспоры, развлечения ради и как-то вяло, если, конечно, это не «Ардис» четы Проффер. «Ардис», правда, закрылось с развалом Союза, не узрев перспективы. С таким языком ему только в РФ, но в РФ он изгой, перебежчик, предатель – там быстрее посадят, а то и убьют.

Разве что за свой счёт. Почему бы и нет? «Печать по требованию», к примеру. Он что-то слышал об этой методике. Не очень дорого и без цензуры, плюс публикация в Инете. Агрегаторы, странно, включая «ЛитРес», пока не боялись «неправильных» текстов. Видно, не время – у власти хватало забот и покруче. Дойдёт и до «ЛитРес».

Тут дело в рекламе, насколько он понял. Запретные книги в интернет-магазинах идут без рекламы. Иными словами, их как бы нет. Короче, иллюзия некой свободы. Хотя бы что-то, подумал Гомес, составил список возможных издательств и выбрал издательство «Геликон Плюс» Александра Житинского (Санкт-Петербург). Писатель, правда, недавно умер, но его предприятие исправно печатало, в том числе, андеграунд. Одно из немногих в РФ (единственное на самом деле среди известных). Остальные сотрудничали, по сути, с властью, хоть и делали вид, что они независимы. Эта манера притворяться была Тони противна, и он чувствовал себя Шендеровичем, Бродским, Оруэллом, являясь в действительности никем – пиздобол, да и только.

Приближался сентябрь. Он ждал этой осени. Осенью Тони всегда спокойно. Какая осень, правда, в Конди, Тони не знал – вот и узнает. На всякий случай помимо «ГП» он отправил рукопись в «Корпус», «НЛО» и «ЭКСМО» (шансов немного, но хоть посмеётся) и тридцатого августа, в воскресенье поехал на выставку в Берарду (галерея искусств в Лиссабоне, Museu Coleccão Berardo).

О галерее он знал немного, хотя и писал о ней в своём романе, изрядно домыслив, естественно, но на поверку там оказалось ровно, как в книге. Не зря он шарил Интернет в поисках фото, описаний и отзывов, создавая тем самым эффект присутствия. Довольно сложно, но будет проще, не сомневался Тони, с развитием сайтов, программ и неизбежных приложений виртуальной реальности. «Виртуальной причастности» – в терминах Гомеса, имея в виду придуманный им однажды проект под рубрикой «Клубов виртуальной причастности» Джонни Фарагута.

В Берарду он надеялся (смутно, но всё же) обнаружить картины Антонио Гомеса из романа. Идея абсурдна – ясно любому. Так это-то и привлекало: не найдя там картин своего персонажа, Тони лишь улыбнётся и ему станет лучше. Одной догадкой станет меньше – он не такой уж шизофреник, как можно было бы подумать. Несмотря на диагноз, вполне подтверждаемый медицинским обследованием, Тони не верил в такой диагноз, считая шуткой свой недуг и чьим-то вымыслом. Он же и выдумал вообще-то. Выдумал книгу, выдумал действие, а там ведь люди, их судьбы, драмы, любовь, их смерти. Болезнь придумана извне, бодрился Гомес. Неважно кем – автор любой, – ведь он и сам не брал уроков и не оканчивал филфака.

Не тут-то было. Осмотрев выставку эротической живописи (что эротичного в ней неясно – изображения, к примеру, юных девиц работы Эгона Шиле вызывали отнюдь не эротический подъём, а скорей отвращение; ни о каком влечении, даже мысли о мастурбации не могло бы возникнуть в окружении, казалось бы, весьма соблазнительных на первый взгляд образов), Гомес наткнулся на подборку небольших по размеру (примерно формата А3) картин его двойника.

С десяток-другой композиций (не то фотографий, не то действительно рисунков ручной работы) выставлялись под рубрикой «Пришельцы – мои друзья». К каждой картине прилагалось эссе (два-три абзаца, не больше) из жизни вымышленных инопланетян. С полотен открывались галактики в духе художественных интерпретаций «Хаббла», а заодно и чудо воображения: Тонины инопланетяне выглядели куда привлекательнее иных землян (уж русских точно), а короткие тексты о них легко запоминались. Больше того, от картины к картине тексты связывались в сюжет, хотя и так всё было ясно: жизнь за пределами Земли полна захватывающих событий – исключительно позитивных, без какого-либо насилия и, безусловно, близких любому приличному человеку.

И тут на одном из холстов Тони заметил, творилось нечто, что поражало: изображение стиралось и вместо прежнего возникало другое. Оно проявлялось, словно кто-то невидимый буквально тут же, в режиме реального времени писал новый сюжет. Скорей набросок: снова галактика (спирального типа), две-три планеты, а вблизи явно поверхность, схожая с марсианской. Один за другим проявлялись фрагменты неизвестной планеты: кратеры, камни, следы от ровера, ангар и с десяток тут же раскиданных скафандров (погибшие люди, ни дать, ни взять). Не смотри долго в бездну, припомнил Гомес страшилку Ницше, а не то бездна заглянет (ужас) к тебе в глаза.

Нечто подобное как раз и вышло. Тони, не выдержав взгляда бездны, опёрся о стену (в голове всё кружилось, немели руки, его тошнило) и отключился, кляня страшилку герра Фридриха и приняв положение эмбриона к изумлению посетителей выставки (гостей столицы, местных педро) и сотрудников Берарду.

Его двойник в то время от скуки делал наброски – по старой памяти – этюда с пришельцами, устроившись в доме с видом на бухту. В Монтоке будущего не спалось. Закончив с деталями новой планеты (кратеры, камни, следы от ровера), Гомес исправил скафандры на тени (длинные тени от здешней звезды). Погибшие люди ему ни к чему. Да и нет здесь людей. Как нет и пришельцев пока. Будут позже. Наверное, будут. Хотя, как знать. Он просто хотел насладиться покоем. Тони сделал приписку «Пустая планета» в левом нижнем углу, закурил сигарету и поднялся на крышу взглянуть на небо.

Небо было затянуто целлофановой плёнкой. Казалось, купол, и Тони в искусственном городе. Внизу колыхались бесшумно волны. На горизонте стоял корабль, мелькая огнями. Наверное, плыл всё же. Скорость и время, однако, являли теперь лишь понятия, никак не связанные на деле с реальностью. Так же и звуки. Был только запах. Запах Тониной сигареты, и то отражённый как бы в зеркале заднего вида.

С этим зеркалом ему и жить теперь, находя в отражении скорее бездну, нежели знаки – дорожные знаки ограничения скорости, ремонтных работ и близкой развязки.

На следующий день приехала Эфи.

– Привезла тебе телескоп, – заявила она с порога. – Узнаёшь?

– Узнаю, – сказал Гомес, подавляя волнение (что-то кольнуло; модель Celestron из 2017-го – носимый рефрактор). Он растерялся и, обняв Эфи, едва удержал себя. От слёз – это вряд ли. Скорей от признания (глупость, конечно), как он любит её. – Спасибо, Локошту.

– Полегче, Тони. Ты влюбился?

– Да, есть немного, – сознался Тони. – Унюхав запахи Кейп-Кода вчера, раскис. Кое-что вспомнил, короче. Тетради… Ты привезла свои тетради?

– Как обещала. Тетради, смеси, гербарий, гаджет.

Он приготовил им лазанью, салат из мидий. Морепродукты, согласно Верну, неисчерпаемый ресурс. Да, так и было: до восьмидесяти процентов потребляемой населением Земли пищи в две тысячи сотом приходилось на рыбу, морские водоросли и моллюски. За кофе Локошту достала тетради.

– У меня сигареты из две тысячи третьего. Настоящие Camel. В Лиссабоне купила, переместившись туда на побеги; сухие побеги каких-то злаков (из коллекции биофака в Понта-Делгада).

Дефицит сигарет в нынешних Штатах выглядел странно, но, опять же, понятно – к тому всё и шло. Запреты придумали ещё в девяностых. Люди смирились – итог предсказуем.

– В две тысячи третьем мы были дети, – промолвил Тони, взяв сигарету (она пахла небом над жёлтой пустыней; Сахарой, наверно – песок, два верблюда, воздух, колеблющийся мыльной завесой, натянутой снизу поверх горизонта). – И как там в третьем?

– Была недолго, примерно, с час. Прошлась по городу – спокойно. Куда свободней, чем в двадцатых. Люди смеются, цены ниже. Нет кризиса ещё, о русских (в смысле грядущей диктатуры) толком не знают. Кино, кафе, Green Day, Обама… Барак Обама даже не в планах. Много чего ещё не в планах, и оттого, в общем, прекрасно, зная о будущем.

Остаток дня Тони листал тетради Эфи. Эфи отправилась взглянуть на работы местных художников в павильоне вокзала (Montauk Train Station Art Gallery в прошлом, а ныне музей, по сути, ручных поделок).

Заметки Локошту, как он и надеялся, кое-что прояснили. Во-первых, смеси – как их готовить (довольно просто на самом деле), а во-вторых (и это главное), как управлять перемещением. Представить образ недостаточно (образ конечной цели трипа) – цепи нейронов, похоже, нуждаются в некой подсказке о точке в пространстве; пространстве и времени. Координаты как раз и содержатся в составе вдыхаемой клиентом смеси. Смесь отражает структуру клеток, а та уникальна и для растений, и, как Тони понял, вообще для ткани с ДНК.

Что ещё интересно – и он, и Эфи «летали» в космос, а Тони не помнил. Точнее, помнил, но очень смутно, словно придумал абзац к роману, и наутро забыл. Он был на Проксиме и Баффи, Эфи «летала» на Венеру, Сатурн и Марс. Он – за деньгами (золото, платина), а Эфи скорее из любопытства. То же с РФ – Гомес исследовал её реальности (параллельные измерения, «возможность острова», так сказать), Локошту бывала там просто от скуки и, надеясь приблизиться как-то к Тони. Она любила его, он не очень. «Довольно больно», – писала Эфи.

Он не стал реферировать её дневник, хотя думал, что надо бы, опасаясь забыть; помнить детали становилось сложнее. Тони казалось, он подцепил в своём «прекрасном сне» болезнь.

– Вирус ли это, Эфи, не знаю, – обратился он к Эфи с наступлением сумерек, устав от чтения, – или форма депрессии.

С ней и самой творилось нечто. Из головы не выходила одна поделка из музея. Весьма престранный экспонат: две краником соединённых колбы – одна с бактериями Марса, другая с плесенью какой-то. Вполне земной, согласно бирке: «Две формы жизни. Не открывать».

– Соединение опасно. Все понимают – не дебилы, но краны всё же открывают, – Локошту явно впечатлилась тем экспонатом.

– Теперь понятно, откуда BEND. И как вообще можно было додуматься устроить себе (ладно себе, но ведь и прочим, к тому же без спроса) загробную жизнь. Во всяком случае, с той жизнью вполне естественно подумать о чём-то большем, – Тони осёкся. – То, что ты пишешь про каталог… каталог измерений (параллельных реальностей; он обошёлся мне в полжизни – всюду пиздец) уже хватило бы любому сдохнуть от скуки. Даже не скуки – от безысходности; я ведь не знал больше, как жить.

– Ты покончил с собой?

– Похоже, да. Сейчас ты спросила, и что-то мелькнуло такое в памяти: море, лагуна, лодка, остров.

– Атолл Тарава, вероятно. Ты утонул. Во всяком случае, понятно, откуда Джо (всё тот же Джонни, что прописан в твоей программе Bangle End), а с ним и Генри, надо, думать.

– Профессор Ослик?

– Они друзья. Точнее, так: Ослика нет; он персонаж романа Джо, его герой и альтер эго.

Прямо как пазл. Впрочем, собрать его было несложно. Эфи просто сложила в сети два имени. Последствия, правда, весьма неожиданны: матрица в матрице получалось. Покруче, явно, романа в романе.

На самом деле Генри Ослик попал в сознание (в программу BEND) Антонио Гомеса посредством истории, которую поведал ему однажды Джонни Фарагут на Макине (остров Макин, Северный Гилберт, Кирибати). Захватывающая и почти детективная история, где главным героем как раз и являлся Генри Ослик – диссидент из РФ и профессор когнитологии Ширнесского университета в Англии. Тони всё понял. Он вспомнил также, что изготовил «Браслет исхода» и для Джо. Подарок с доставкой, можно сказать. Незадолго до смерти он специально переместился к Джонни в Москву из 2036-го в двадцатое сентября две тысячи четвёртого. Вполне разумно предположить, что Джонни тоже теперь находился где-то на сервере неподалёку, и уже со своими не только друзьями, но и с героями своих романов (как собственно и Антонио).

– Ты мог бы связаться с ним. А вообще интересно, – Локошту включила кофемашину, – где твой гербарий? Ладно бы гаджет, классификатор (не так уж и важно), но найди мы гербарий, могли бы вернуться в Москву, на Макин. Да в тот же Конди. Плюс измерения; их явно сотни.

– Десятки тысяч.

– Могли бы «поездить», «слетать» на Проксиму. Мне больше нравится, впрочем, Макин – тепло, лагуна, лодка, дом.

– Там называют их бунгало.

– Пускай, бунгало. Всё же лучше, чем здесь сидеть без сигарет и в окружении придурков. Того и жди, нагрянут копы (наручники, и всё такое).

– Особенно «и всё такое». Скорей на Скае (остров Скай, Портри, Шотландия). В двадцать девятом я бросил работу и перебрался из Конди в Портри. Возможно, Эфи, ты там бывала. Во всяком случае, писала о том периоде (пометки… я видел пометки в зелёной в тетради). Все наработки, каталог, гербарий, гаджеты, да всё там. Кстати, тогда же, придумав способ управляемого перемещения между реальностями, я решил начать заново каталогизацию измерений и собирать соответственно растения из тех мест, где побывал (пресловутый гербарий).

– В зелёной тетради?

Эфи открыла тетрадь, и точно – она писала о Скае так, словно бывала там. Описание местности, маяк, заметки из жизни местных, детали быта. Правда, о Тони и его доме (умный дом) не сказано почти ни слова. Приписка только на полях: «12-40-306,Gomes,12/29». Впрочем, неважно – главное номер. Под этим номером в гербарии Эфи хранились сухие ошмётки мха с примечанием: «Скай, 18:02, 29/12/06, Тони нет. Видно, в море уплыл. Решил покататься. Дом закрыт, возвращаюсь. Замёрзла, устала».

Бытует мнение, что дневник – свидетельство расшатанной психики. Может, и так. И всё же записи Локошту им помогли. Лучше быть психом, как выяснилось, чем вечно носиться с миной нормальности, будучи снобом в тиши конформизма. Из мха получилась отличная смесь, и ближе к полудню друзья уже прибыли к Тони на Скай, вернувшись в прошлое и обнаружив среди книг (бумажных изданий) Гомеса его дневник, коды программ и каталог параллельных реальностей. Каталог насчитывал около тридцати тысяч измерений, исследованных Тони в период с 2029-го по 2036-й годы, примерно тысяча из которых была доступна для посещения посредством собранных там растений (они собственно и составляли его уникальную коллекцию).

В отличие от гербария Эфи, где в основном содержались растения западной Европы середины десятых – двадцатых годов, коллекция растений Гомеса имела более обширную географию (от Южного полюса до РФ, Океании и восточного побережья США, плюс растения с обитаемых планет ближайших галактик, таких, как Проксима, к примеру) и распространялась вплоть до 2036 года. Правда, и акцент там был несколько иной. Достаточно было взглянуть на содержание его каталога, становилось понятно: русский отшельник сосредоточился, прежде всего, на территориях, ассоциированных с Россией (её анклавы, оккупированные земли и немногочисленные друзья РФ типа Ирана, КНДР, Венесуэлы или Сербии). Гербарий Тони носил, так сказать, политический окрас – уж очень интересно было взглянуть на параллельные измерения стран-изгоев. Весьма болезненный интерес, заметим, имея в виду, с каким упорством он в прежней жизни искал приличную реальность для своей родины, не теряя надежды, и всё же утратив её, не смотря на ворох, образно говоря, вывезенного мусора, и покончив с собой, утопившись.

«Верный способ добраться» – припомнил Тони увиденную как-то надпись в московской электричке. Объединив их гербарии, Локошту и Гомес действительно могли бы добраться, куда уж точно их не доставил бы электропоезд с логотипом собаки («Российский экспресс», надо думать; «РЭКС»).

Скай, между тем, был частью прошлого. Прошлого Тони, прежде всего. С момента, как он оказался в сотом году, Гомес впервые ощутил прилив покоя. Дом словно ждал его, тут же открывшись и запустив необходимое для обеспечения комфорта оборудование. Несколько опасаясь возвращения второго Тони, друзья включили контроллер присутствия; оказалось, нет – двойник из прошлого примерно с месяц назад покинул не только жилище, но и страну, пережив любовное приключение и доведя себя до стресса (медицинские показатели буквально кричали о нездоровье клиента).

– Зелёные кеды, – промолвил Тони, задумавшись, и поведал Локошту, как влюбился тогда в Эдинбурге, а любовь его, надо же, оказалась не только блядью, но и русской.

– А кеды при чём?

– Так, старый текст о невозможности влюбиться – а очень хотелось бы – в русскую после начала войны с Украиной (зелёные кеды тут символ улёта от эндорфинов). Откуда мне знать, вдруг она колорадка? Исходя из социологии, скорей всего так и есть. Думать о русской – это как думать о путинском электорате (хвастуны и неучи). Её образ стал воинственным, она нетерпима, вульгарна и перестала стесняться, усвоив главный позыв тогдашней РФ: не нравится – вали. С русской проблемы, короче. Надо валить, но там и влюбляться нет смысла, а зелёные кеды продаются в любом киоске.

– И всё же влюбился?

– Эффект заграницы, наверно, не знаю.

– Не знаешь, и ладно.

Они прошлись к морю. Закатное солнце, казалось, качалось от сильного ветра. Да всё тут качалось. Качался катер, брошенный кем-то. Собака какая-то тоже качалась метрах в пятидесяти, маяк. Пристань у дома. Качались волны. Деревья качались, Тони с Локошту. Качалась антенна. Мир, словно ожил.