***

В отсутствие Дудихина, Илья поспешил навестить плененного Гурдина.

– Ну что, Иван Дмитрич, неудобно в сарайчике?

Поклонов достал из кармана горбушку хлеба, завернутую в тряпочку, и шмат сала в пергаменте. Все это он выложил на деревянный чурбак пред сидящим в унынии Гудниным. Тот посмотрел на дары и презрительно хмыкнул:

– С какой стати я должен докладывать?

– Да так, – пожал плечами Поклонов, – Я ведь, против вас не имею ничего личного. Тут дело принципа, понимаете?

Илья вынул перочинный ножик и, развернув сало, стал аккуратно нарезать его тонкими ломтиками.

– Какого еще принципа? Ишь, образованный выискался!

– Вы меня плохо знаете. Да и все вокруг, …хотя думают обратное. Давайте говорить в открытую.

Поповский сын обтер ножик соломою и резко выставил руку вперед, водя лезвием перед носом Ивана Дмитрича. Гурдин отпрянул и нахмурился, пытаясь понять чего от него хотят.

– Скажу прямо: выбор у вас невелик. Вы либо умрете от рук бунтовщиков, либо будете жить долго и счастливо. Оба варианта меня устраивают. Если вы еще не поняли: я имею собственные далеко идущие планы.

– Нет, не понял, – передразнил пленник.

– Объясняю доходчиво, – Поклонов спрятал ножик в карман, – Когда вас освободят, уж будьте любезны, исчезните на некоторое время из города. А лучше – навсегда. Вы мне мешаете.

– Причины исчезновения?

– Сами придумайте. Например, в гости к родственникам уехали, или от долгов прячетесь. А еще я могу пустить слух, что будто вас волки съели, – это самое лучшее.

– Ну-у-у.

– Решайтесь, Иван Дмитриевич.

Поклонов взял ломтик сала, и демонстративно отправил себе в рот.

– И зачем тебе это?

Лицо Гурдина выражало явное недоумение.

– Иеволюция, Иван Дмитиич, – жуя, отвечал карбанарий, – Мадемуазель Иеволюция.

Бывший городской голова сник. Поклонов резко поднялся, собираясь уходить.

– Вы тут пока подумайте, а как выйдите, мы с вами поговорим. Опять же, наедине, без свидетелей.

***

Бабка-повитуха, взглянув на корчившуюся в предродовых муках Ксению, тут же вытолкала Поклонова, и самого Ерофея за дверь, приговаривая: идите-идите, нечаго тут околачиваться, когда надо будет – позову.

Илья, похлопав мужика по спине, тут же уехал, пожелав легких Ксении родов. Дудихин же, понуро кивнув, поплелся от дома прочь, погруженный в недобрые мысли. Поплелся, опустив голову, не разбирая дороги. Остановился он только тогда, когда миновал последнюю избу, и тянувшуюся за ней на половину упавшую изгородь. В этом месте широкая деревенская улица сужалась до размеров трех-четырех тропинок, уходящих в поля. Плотник развернулся на месте, потому как дальше ему идти было некуда. Вряд ли кто-то ждал его в соседней деревне. Единственные родные люди остались в маленькой избенке на два окна, с покосившейся крышею. И сейчас их станет на одного человека больше. А ведь его еще и кормить надо.

Ерофей побрел назад, осознавая тяжесть свалившегося на него бремени.

Тут со стороны деревни показалась громыхающая ему на встречу телега, запряженная низкорослой коренастой лошадкой. В ней развеселые двое: Филимон и Петруха. Филимон о чем-то с увлечением рассказывал, размахивая руками, а Петруха правил вожжами, поддакивая приятелю.

– О, глядикося, сам Ерофей к нам пожаловал! – воскликнул Петруха, разглядев на тропинке Дудихина.

Филимон толкнул его в бок.

– Ты чаво!

– Ничаво! А вдруг, он выпимши? Ишь, стоит как истукан, не шевелится.

Телега сбавила скорость, будто бы надобность, по которой друзья ехали из деревни, резко пропала. Поровнявшись с плотником, Петруха натянул вожжи.

– Как дела, Ерофей Егорович? – деликатно спросил он, – Слышали мы, Ксения твоя рожает. Счастливо разрешиться от бремени!

Дудихин глядел на приятелей исподлобья. Его широкая грудь вздымалась и опускалась, с шумным и грозным выдыхом. Приятели быстро изменились в лице и еще больше насторожились.

– Ерофей Егорович? – прошептал Филимон, – Что случилось?

– Случилось, – просопел Ерофей, – Случилось то, что вы, негодяи, затеяли землю у нас отобрать, по тайному сговору.

– Мы? – открыл рот Филимон.

– Да! А еще бывшего голову извести, и на меня всю вину повесить. Не так что ли?

– Упаси, Бог, Ерофеюшка! Да кто тебе такое сказал?!

Упыри истово закрестились. Петруха, при этом, даже снял шапку.

– Так вот я вам сейчас ноги-то повыдергиваю!

Дудихин сжал кулаки и шагнул им навстречу. Удальцов с телеги как ветром сдуло. Оба, не сговариваясь, припустили обратно в деревню.

– Стойте, мерзавцы! Сукины дети!

В своем гневе Дудихин был страшен. Никто из местных не решался вступать с ним в кулачные прения. И Филимон с Петрухою были не исключение.

Ерофей, добежав до ближайшей ограды и, выломав из нее увесистую жердину, погнался за ними дальше, на радость случайным прохожим и зрителям. Все деревенские справедливо полагали, что эти супчики давно напрашивались. Один, за то, что ссужал деньгами за большие проценты, другой – за то, что ему в рот заглядывал. И вообще, за все.

Пробежав всю деревню насквозь, Филимон с Петрухою почти выдохлись. Они едва волочили ноги, то и дело оглядываясь на преследователя. Дудихин и сам подустал, волоча за собою жердь. Однако, никто из троих сдаваться не собирался.

– Сейчас я вас догоню, сволочи! Сейчас! – повторял Ерофей.

– Оступись, Ерофеюшка, – отговаривали его приятели.

– Ни за что, – мотал головою Дудихин, – Вы мне за все ответите, падлы.

– А мы-то при чем? Ежели ты про статью говоришь, то во всем твой Ильюха зачинщик. Он главный, …с него и спрашивай.

– Врете, гниды! У Ильюхи хозяйства нет. Зачем ему земля с покосами?

– Вот те крест! – божились пройдохи, – Это он предложил статью отобрать, пока вы с Гурдиным судитесь.

– Не верю. Наговариваете.

Где-то в глубине души, Ерофей все еще верил в порядочность бывшего друга.

Филимон и Петруха доковыляли до середины моста, перекинутого через деревенский пруд, и окончательно выдохлись.

– Не могу больше, – выдохнул Филимон и уселся на доски. Долговязый Петруха, согнувшись пополам, тяжело дышал, держась рукою за бок.

– Ну, все, голубчики! – обрадовался Дудихин, – Попалися!

Незадачливые приятели с тоскою взирали на приближающегося к ним Ерофея, с жердиной наперевес.

– Говорят тебе: не виноватые мы! – в последний раз завопил Филимон и прикрыл руками лысую голову.

– Врете! – замахнулся Дудихин жердиною.

Наверное, Ерофей слишком уж сильно замахнулся. Длинная и тяжелая жердь сыграла с ним недобрую шутку. Влекомый силой инерции, Дудихин полетел с моста и упал в воду. Мост не был огорожен перилами. Он представлял из себя обычные бревна, скрепленные меж собою железными скобами, уложенные на вбитые в илистое дно пруда такие же сваи.

Не ожидавшие поворота приятели оцепенели. Отчаянные всплески и обрывки ругательств вернули им чувство реальности. Платон упал на пузо и перегнулся за край моста, боязливо заглядывая вниз. Внизу, захлебываясь, барахтался Ерофей. Оказывается, он не умел плавать! Бедолага лихорадочно хватал ртом воздух и пытался ухватиться за скользкие деревянные сваи. Но у него не получалось.

– Плато…! Платоша! Богом молю! Помоги! – кричал утопающий, вскидывая из воды руки.

– Чего смотришь! – раздалось сверху.

Платон задрал голову. Долговязый Петруха, с выпученными от страха глазами, тряс головою, показывая приятелю, чтобы тот протянул несчастному руку.

– Не достаю я, – пробормотал Филимон, – У меня руки короткие.

Он пытался схватить за пальцы деревенского плотника, но те раз за разом выскальзывали.

Петруха упал на колени, оттолкнул приятеля, и сам потянулся к Дудихину. Тщетно. Как не старался Петруха, но и ему не хватало какой-нибудь малости, чтобы зацепить Ерофея за шиворот.

К сожалению, второй жердины у приятелей, в данный момент, не было.

Когда последний пузырь воздуха лопнул на водной поверхности, негодяи со страхом огляделись вокруг. Никого. Слава Богу!

– Что делать будем? – спросил Петруха, утирая лицо.

– А ничего, – отвечал Филимон, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.

От его былой неуверенности не осталось и следа.

– Одним конкурентом меньше.

– Его же искать начнут. С нас первых и спросят.

– А мы причем? Скажем, что убежали, и всех делов. Али в тюрьму захотел?

– Нет, – швыркнул носом Петруха.

Ему было жаль утопшего плотника. Когда-то давно, лет восемь назад, тот подбил ему на телеге колесную ступицу, не взяв за работу денег. Хотя кузнец отказал, не желая браться за копеечную работу.

– Тогда молчи, дура.

***

Земский исправник Хлопин, как глава полиции, первым делом доложил о случившихся беспорядках в Кае Слободскому городничему Фон-Людвигу. Городничий, мало удивившись тому, посоветовал не мешкать с разбирательством. Выездная комиссия составлялась в спешке. Вопреки регламенту, все чиновники ссылались на чрезмерную занятость или сказывались больными. Лишь от окружного начальника Чернядьева удалось выцарапать одного из его помощников – коллежского секретаря Воронцова. В итоге, представители власти помчались в город Кай в сопровождении двух унтеров и нескольких нижних чинов из гарнизонной команды.

Голенищев, ведомый жаждой мести за вытерпленные обиды, выдавал по дороге все новые подробности крестьянского восстания.

– Да понял я, понял! – не выдержал Хлопин, – Взбунтовались мужики. Давно такого не было.

– Главное, столько лет договаривались, а теперь – ни в какую.

– Накопилось, – хмурил брови исправник, – Но мы разберемся… Я надеюсь.

– Я больше за Гурдина переживаю, – вздыхал вероломный Голенищев, – Как он там?

Титулярный советник Никанор Михайлович Хлопин, обремененный опытом, хмурился еще сильней:

– Ты вот мне скажи лучше, там местные воду мутят, али, не дай Бог, из пришлых кто? Беглых нету у вас?

Голенищев пожал плечами:

– Вроде, нет. Не замечал. Разве что Поклонов Илья. По случаю смерти матери приехал из города. Но он из местных.

– Да? Иначе, смотри у меня, – проворчал Хлопин.

– Что вы, ваше благородие.

Хлопин покачал головой.

– Все так говорят. А того не знают, что ежели мужики по темноте своей бунтуют, сами по себе, – то это одно. Другая песня, – под предводительством профессиональных провокаторов. Тут дело в другую плоскость перетекает. Политическую.

– Навряд ли, ваше благородие. Нет там никакой политики.

– Как знать, – усмехался исправник, – Политика – она во всем есть, стоит только копнуть.

Голенищев озадаченно хмыкнул. Не в его интересах было копать. Ведь одного такого «пришлого» он только что в лесу схоронил. А вдруг, и он к этому делу причастен? В итоге, окажется Николай Васильевич дважды виновен. И в том, что обнаруженный труп утаил, и что земельный конфликт из-за его неумелых действий разгорелся. Ведь в самом деле, подумал пристав, когда не получилось договориться с мужиками о межевании, надо было сразу в уезд докладывать, а не выдумывать аферу с Гурдиным.

– Точно, нет, – отрезал пристав.

Никанор Михайлович внимательно посмотрел на Голенищева и, словно бы угадав его потаенные мысли, погрозил пальцем:

– Смотри, Николай Василич! Проведаю, каким ты боком замешан, – наказание будет суровым.

Голенищев обиженно хмыкнул.

– Ты точно мужиков не обижал?

Голенищев судорожно замотал головою, мол, что вы, ваше благородие, как можно!

– Все равно узнаю, – промурлыкал Хлопин, приглаживая ладонью усы.

– И, кстати, почему не по форме докладывал? Фуражка твоя где?

***

Плененного Гурдина нашли в Нелесовской деревне. Почему деревня называлась Нелесовской? Наверное потому, что вокруг нее никакого леса и не было. И уже давно, лет двадцать как. Мужики весь лес порубили на дрова и пожгли на уголь с целью продажи, дабы уплачивать подати. Уголь возили на соседние железодельные заводы, а дрова – на солеварные заводы в ту же Пермскую губернию. Прочие же деревни, по части мужиков, как сезон – уходили тянуть баржи на Каму. И других способов для заработка не предвиделось. Из всего обширнейшего Слободского уезда Вятской губернии Трушниковская волость считалась самой, что ни на есть, разбеднейшей. Всем это было известно, однако налогов, как говорится, еще никто не отменял.

Бывший арендатор Гурдин, отсидев четыре дня в амбаре у запропавшего неизвестно куда крестьянина Дудихина, на момент приезда судейской комиссии чувствовал себя хорошо. И по освобождению отзывался о своих мучителях только с положительной стороны. Акромя того случая его больше не били и по местным меркам кормили сносно. Вся суть его содержания в плену заключалась, исключительно, в нравоучительных беседах со стороны представителей деревенского сообщества на предмет его окончательного морального перевоспитания. В итоге, Иван Гурдин дал мужикам подписку о том, что никакого побоища вовсе не было и что претензий к своим, якобы обидчикам, не имеет.

Исправник Хлопин, по приезду в деревню, тут же затребовал немедленного освобождения Гурдина. Даже не стал вникать, что да как. Местные возражать не стали, и выдали пленника без проволочек.

– Странно как-то, – не переставал удивляться Голенищев, по обратной дороге в Кай.

– А ты что хотел?! – самодовольно провозглашал Хлопин, – Они же видят, что мы – власть. К тому же, их так называемые шалости – подсудное дело. Испугались.

– Чувствую подвох, Никанор Михайлович. Я это мужичье хорошо изучил. К тому же, тот самый Дудихин, одним из зачинщиков был, и больше всех разбирательства ждал. Ему бы ответ держать, а его нет…

– Брось, Николай Василич. Не выдумывай. Арендатор оброк в казну заплатил, к обидчикам претензий не имеет, – исправник потряс перед носом Голенищева бумажкой с отказом, – Ну а беглого мужика ты найдешь. Сам и накажешь, по своему усмотрению. Так и быть, даю тебе такое исключительное право.

Гурдин, несмотря на счастливый исход, сидел хмурый и подавленный. Его, кажется, еще и знобило. Кутаясь в выданный кучером подорожный тулуп, бывший голова дрожал от холода.

– Я прав? – обратился к нему Хлопин.

– Как скажете, ваше благородие, – отвечал тот.

– Ты чем-то недоволен, уважаемый?

– Нет, просто неважно себя чувству. С желудком что-то, …наверное.

Хлопин понимающе кивнул и больше не тревожил бедолагу вопросами.

– Осталось о межевании договориться, – нарушил молчание Воронцов.

– Верно, Василий Гаврилович, – спохватился исправник.

– Я, извиняюсь за самоуправство, сельский сход на завтра назначил.

– Слышишь, Голенищев! Утром обратно в деревню поедешь и закончишь начатое.

Становой приглушенно воскликнул:

– А надо ли мне? Я ж давеча от них еле вырвался!

– А кому, мне что ли ехать? – удивился Хлопин.

– Не знаю, Никанор Михалыч.

– Ну, ты и жу-у-ук! Вот как есть – жучара!

***

Но назавтра никто ни в какую деревню уехать не успел. Мужики, чуть свет, пришли сами. Возглавлял делегацию заменивший Дудихина Карпов – худощавый мужик с бледным вытянутым лицом, – вылитый Аввакум, не иначе.

– Вот мы что надумали, – начал он, обращаясь к исправнику, – Ежели так дело пошло, полумерами не отделаешься. Ты нам всю Камскую статью подавай. А коли согласен, – сразу и размежуем, по новому.

Хлопин, вкушавший утренний кофий, поперхнулся.

– Это как?

– А по восьмой ревизии, как обещали. Давно обещали, но дальше обещаний дело не идет. Уж который год. Может, забыло про нас уездное начальство?

– Я, …это, …не совсем в компетенции, – озадаченно бормотал Хлопин, – У меня полномочиев нет. С этими вопросами надобно в палату…

– Вот ты, как заступник, и обратись, – учтиво молвил протопоп, – когда в Слободской вернешься.

– Э-ка! – воскликнул Хлопин, – Вы мне бумагу напишите, а я передам.

– Написали ужо, – кивнул Карпов, протягивая бумажку.

– Постойте! – воскликнул Голенищев, – Это что ж получается?! Ежели по новому делить, то заливные луга, что нынче по статье проходят, целиком к вам отойдут?!

Карпов кивнул:

– Так мы и говорим, чтобы нам оброчную статью всю возвернули. Как раньше было, когда мы туда скот выгоняли. Ведь Гурдин у нас пастбища отнял, поэтому нам собственных починков не хватат.

Никанор Михайлович, кажется поняв о чем идет речь, остановил Карпова:

– Значит, вы хотите все! Правильно я понимаю? Забрать статью, вернуть пастбища, оставить за собою починки…

– Правильно, Ваше благородие! Мы всю жизнь с этой земли кормимся! И отцы, и деды наши спины гнули! – одобрительно загудела делегация.

– А оброк платить кто будет? – удивился Хлопин, – Вы ж кричите, что денег нет! И арендатору возмещать отказываетесь.

– А мы из принципа, – ухмыльнулся Аввакум, – Раз Гурдин нас за людей не считает, то и мы так же.

– То есть, – резюмировал Никанор Михайлович, – ежели Камскую статью вам отдадут, то платить обязуетесь исправно?

– Точно так, Ваше благородие, – утвердительно кивнул протопоп.

– Вре-е-е-ешь, дядя! – воскликнул становой, подскочив к Карпову, – Я вас насквозь вижу! Мне Иван Дмитрич все докладывал. Вы, давеча, ему взятку давали. Дескать, возьми, Христа ради, насобирали по деревням сколь смогли! …Нет у вас денег, и взять их не откуда!

– Ах ты, гнида! – замахнулся мужик, – Мало тебе…

– Во, видали, Ваше благородие! – Голенищев отскочил в сторону, – Как я и говорил! Они овечками только прикидываются. А дай волю – съедят, не побрезгуют.

– Однако, – выдохнул Никанор Михайлович.

Все замолчали. Коллежский Воронцов стоял в уголке и равнодушно поигрывал серебряным портсигаром. Пристав, злобно урча, искоса поглядывал на обидчиков. Исправник Хлопин, погрузившись в раздумья, пощелкивал пальцами, готовясь принять единственно правильное решение.

– Пожалуй, мы вот как поступим.

Все затаили дыхание.

– Я передам вашу просьбу о новых наделах и Камской статье по инстанции. Это, во-первых. Во-вторых, попытаюсь закрыть дело об избиении и незаконном лишении свободы арендатора Гурдина. А пока вы, граждане селяне, во исполнении прежних инструкций поможете землемеру в установлении прежних границ самовольных починков, дабы придать им узаконенную форму. Замечу, что только после этого можно разговаривать о новом контракте на оброчные земли. Всем понятно?

Протопоп Аввакум в задумчивости потрепал реденькую бороденку и сказал:

– Это что ж получается? Опять на потом откладываете? А прямо сейчас не хотите?

– Я же все объяснил, – развел руками исправник, – По-другому никак.

– Нет, значится?

Карпов тяжко вздохнул.

– Значит, и мы – нет, Ваше благородие.

– Помилуйте, – справился с оцепенением Хлопин, – Я трижды иду вам на уступки. Почему же «нет»?

– Не хочется нам, господа хорошие, на те же грабли ступать.

– Ну-у-у-у, – разочарованно протянул Никанор Михайлович, – тогда я не знаю, что вам еще предложить.

– А не надо ничего, – ухмыльнулся Карпов, – Мы обещаниями сыты. На сей раз по-нашему будет.

– Тогда я пишу рапорт в губернию, – нарочито равнодушно протянул исправник, – Напишу, что компенсацию пострадавшему арендатору платить отказываетесь и вообще… У вас тут бунт?!

Похоже, исправник и сам не поверил тому, что секунду назад слетело с его языка. Аж побелел.

– Пишите, Ваше благородие, – пожал плечами Карпов и направился к выходу, – Нам терять нечего.

– Абсурд, – выдохнул титулярный советник, провожая взглядом разношерстную делегацию.