Глава вторая

Конец марта 1855 года. Город Казань

Далеко за полночь в ворота дома купца 3-й гильдии Трофима Тихоновича Щедрина постучали. А именно, неистово заколотили эфесами сабель два усатых городовых, заслоняя широкими спинами господ в штатском. Заслоняемые темнотою, – чиновники особых поручений Салтыков и Мельников, – большие авторитеты по вопросам раскольничества.

А всей честной компании, движимой служебным рвением и поручением совещательного комитета, страсть как хотелось узнать во всех малейших деталях о делах тайных и явных (в основном, конечно же, тайных), зажиточного купца—раскольника Щедрина.

По наводке Анания Ситникова, а так же полученных в ходе следствия сведений о поездке к данному лжеепископу Щедрину на исповедь сарапульских старообрядцев, господа следователи предвкушали нынче же ночью с головою погрузиться в пучину самых неприглядных тайн раскольнического мира, а ежели повезет, то и раскрыть настоящий заговор. Причем, нити оного, по твердому убеждению Синода и покойного императора, могли бы вести куда дальше, чем за пределы России-матушки. Ни дать ни взять – в какую-нибудь предательскую Австро-Венгрию или того хуже – к османам.

Полицейские, крича, чтобы хозяева немедля отворяли ворота, все усерднее работали кулаками и саблями. Им же вторили цепные псы во дворе, все сильнее заходясь в истерике. Господа чиновники в нетерпении переминались с ноги на ногу, зябко кутаясь, кто в воротники пальто, кто в пелерины серых шинелей. В самом доме заметно было движение: тусклый свет поочередно вспыхивал то в одном то в другом окне; занавески шевелились; неясные тени человеческих фигур поминутно мелькали, скрываемые за частоколом выставленных на подоконниках горшков с геранями.

Наконец им открыли. Дворовый мужик заспанного вида и всклоченной бородою, что так долго мешкал с засовами, тут же получил в зубы от вахмистра и сел. Другой мужик, едва удерживая псов, по одному на каждую руку, попятился назад, давая проход господам. Вахмистр, отобрав лампу у обескураженного привратника, устремился через двор к крыльцу, где уже стояли человек пять в наспех накинутых тулупах.

– Именем Государя императора! – прогремел на ходу басом.

Стоявшие на крыльце зароптали и зачастили двуперстием. Откуда-то из недр дома послышался бабий крик.

– Трофим Щедрин кто будет?! – грозно осведомился подоспевший Мельников.

Бородатые мужики продолжали креститься и молчали.

– Отвечайте, канальи! – прогремел вахмистр, демонстративно опустив руку на сабельную рукоять.

– Так дома он… Спать изволит, кормилец.

– А ну-ка, – раздвинул толпу Салтыков, – посторонись.

Чиновники быстро засеменили вверх по крашеной масляной краскою лестнице. За ними последовали еще двое рядовых из полицейского участка и понятые.

– Добавь света! – гаркнул вахмистр, задерживаясь внизу, – А ну, кто там еще – двигай все сюда, на улицу! …Да убери же ты псов, …зарублю! А ты, Васильков, закрой ворота и стой там. Да смотри, чтобы ни одна сволочь не ускользнула!

Расторопные чиновники хозяйничали в горнице. Приданные им в помощь из Управы двое чинов обыскивали тем временем другие комнаты. Хозяин дома, старик лет семидесяти с окладистой бородою и в исподней рубахе, молчаливо взирал на происходящее, сидя по центру комнаты. Три бабы – жена и дочери, застывшие в дверях, ревели навзрыд.

– Ну что, Трофим Тихоныч, – спрашивал старика Мельников, – будете упорствовать?

Хозяин сурово молчал.

– А ведь Ананий сдал вас,… сдал со всеми потрохами.

Хозяин фыркнул в бороду.

– Советую добровольно помочь следствию, – нервно вторил Мельникову Салтыков, перебирая в углу под деревянной божницей стопку старопечатных книг.

– А вы скажите, в чем вина, я и подумаю.

– А вы не знаете? – повел бровью Мельников.

– Ну-у-у-у, знать-то я много чего могу, давно на свете живу, а вам-то что. Убил я кого, или ограбил?

Мельников хмыкнул:

– К вере раскольничьей совращали-с.

– Подумаешь, велика потеря. А вы докажите?

– Верно, плохо слышите, Трофим Тихоныч? Я же сказал: все тот же Ситников, он же – лжеинок Анатолий, сдал вашу тайную организацию.

Старик отрицательно покачал головой:

– Не знаю такого, и ведать не ведаю, о чем говорить изволите.

– Так значит? – Мельников пристально смотрел на подследственного, пытаясь проникнуть ему в голову.

Не выдержав взгляда, старик Щедрин выдохнул:

– Ну, сдавал я ему угол, что с того… Ну, ссудил деньгами в виду крайней необходимости. Чай, дело свое имею. Авось, не обеднею с нескольких ассигнаций. Да на наших плечах купеческих Россия держится!

Щедрин повернул голову в сторону вопрошающего:

– А вы, господа хорошие, разве не помогли бы вопиющему о помощи?

– Не юлите, Трофим Тихоныч, – вступился Салтыков, приблизившись к Щедрину, – Видали мы ваши ассигнации и для кого они предназначаются – знаем. Да и переписку вашу секретную читали-с. Вы, окромя того что купец-картузник, еще и фальшивомонетчик!

– Молод ты еще, – отозвался старик.

Вероятно, Щедрин хотел еще что-то такое добавить к сказанному, но не успел. Салтыков, что есть силы, ударил лжеепископа по лицу. Старик охнул и схватился за челюсть. Бабы в дверях взвыли как по команде, но их тут же выгнали. Взбешенный чиновник навис над раскольником, готовясь ударить вновь. Его большие на выкате глаза старались пригвоздить старика к полу, а крепко сжатый кулак завис над убеленной сединами головой.

– Где станок печатный хороните?! Кому деньгу поддельную сбываете?!

Старообрядец беспомощно озирался по сторонам, ища справедливости. Но никого, акромя обидчика и чиновника Мельникова рядом не было. Полицейский, загородивший всем телом дверной проем, виновато понурил голову.

– Вы понимаете, что вам за это будет?! Тюремный замок, суд, каторга, – продолжал напирать Салтыков.

– И это слабо сказано, – кивал помощник, – Политическое дело, государственной изменой попахивает.

– Да как так-то? – встрепенулся старик, позабыв про зубы, – Что значит государственное, я же всей душою за императора нашего…

Тут в двери протиснулся унтер, и Салтыков для продолжения обыска отлучился в задние комнаты, пригрозив напоследок раскольнику. Дальнейший разговор происходил между Щедриным и господином Мельниковым с глазу на глаз.

***

– Не юродствуйте, Трофим Тихоныч, – начал Мельников, – Знаете какая сейчас обстановочка на внешнеполитической арене. Очередная кровопролитная война с Турцией. Что же вы как маленький, право слово. Все ваши связи старообрядческие только врагам на руку.

– Но ведь и там братья христиане правоверные, в Палестине-то, в Константинополе, под османским-то гнетом. Вот и Государь наш Николай, Царствие ему небесное, – старик перекрестился, – последний хранитель правоверия, под крыло свое дунайские княжества принять вознамеривался.

– А откуда вам знать, любезный, с кем именно вы там связи поддерживаете. Все это проверенные люди? А может это шпионы Бонапарта! Или вы сами – шпион?

– Да упаси Господь! – открестился старик.

– Вы, сами того не ведая, Ватикану служите. Подрываете, таким образом, экономическую мощь державы Российской деньгами фальшивыми да книжками нецензурными.

– Да не в жизнь! – продолжал божиться Трофим Тихоныч.

– Или тайные скиты с беглыми рекрутами в прикамских лесах на содержание берете. Этим, опять же, подрываете обороноспособность России-матушки.

– Ни про какие скиты не ведаю!

– Ну, по меньшей мере, склоняете в раскол и смятение наводите в душах верующих своим отступничеством от духовного регламента.

– Во-о-о-о-т оно, вот оно что! – возопил раскольник.

Здесь Мельников замолк, дав Щедрину высказаться. Отойдя от старика, стал с интересом разглядывать шелковую пелену под иконами на противоположной стене, и даже щупать ее пальцами.

– Вот в чем причина поклепа-то! Это все Никон, богохульник, реформатор бесовский! Вселенским патриархом стать вознамерился! С него все и началось еще при Алексее Михайловиче!

– Я историю знаю, – усмехнулся чиновник.

– Да где же! – понизил голос Щедрин, – Как можно веру Христову по своему усмотрению переделывать, то вправо то влево поворачивать на потребу политике! Это же надо такое выдумать – Крестный ход в обратну сторону!

Чиновник особых поручений заходил по комнате, явно что-то обдумывая. Старик поворачивал вслед за ним голову, пытаясь уловить настроение Мельникова.

– Или я не прав? – спросил он следователя.

– Пожалуй, этим высказыванием, Трофим Тихонович, вы косвенным образом подтверждаете мое подозрение о ваших связях с Балкано – Турецкой диаспорой…

– Да как же так? Ежели бы я Ватикану помогал, да разве б я радел за братьев наших? Ведь как прибили мы щит на воротах Цареградовых, так и защищать и помогать обязалися.

– А какая вам разница: что в прошлом хазары-иудеи, что православные и наши и за границею, все одно – враги для вас. Что до меня – как ни крути – дети Божии. Зачем же копья ломать? Вот вы говорите, что историю знаете. А я авторитетно вам заявляю, что история и истина, это вещи разные и пропасть между ними огромная. Да и раскол этот давно начался, как вам должно быть известно, и Никон только точку поставил в этом двоеверии.

Мельников остановился и смотрел на старика не отрываясь.

– Вот вы молчите, – продолжал он, – однако мы оба знаем, кого предки наши славили еще до Владимира. Поэтому, кстати, и православными назывались. А сам-то князь, в угоду собственных амбиций, новую веру насаждал, под страхом смерти. Огнем и мечем по согласованию с угасающей Византией. Да и сам Иисус – еврей правоверный! Что вы на это скажете?

Старик молчал, а Мельников не унимался:

– Получается так, что вы, Трофим Тихоныч, всего лишь защитник одного из поворотов в истории, но не истины. И в этом мы с вами похожи. Я тоже защищаю интересы государевы. Вы же не против царя?

Раскольник истово закрестился:

– За царя, за царя-нашего-батюшку!

– Ну, слава Богу! – облегченно выдохнул Мельников, – Времена нынче сложные и меняться приходится, несмотря на то, что ваши предки, староверы православные, никакой официальной власти над собою не признавали – ни воевод царских, ни власть московскую с митрополитами, ни податей. Ведь главное для нас сегодня, это что в нашей Державе твориться, правильно? А сегодня так получается, что мы с вами, образно говоря, на одной стороне баррикады перед опасностью из-вне, то есть войною с Турцией. Однако, я защищаю интересы нынешние, а вы – давно минувших дней. Отсюда вывод – вы заблуждаетесь в том, что обеими руками за старое держитесь.

– Не вразумлю, к чему вы клоните, – пожимал плечами старик.

– А вот к чему: к разоблачению вашему. Меня вот что интересует больше прочего: в чем причина сей непоколебимости?

Старик молчал.

– А причиной тому, я полагаю, – отвечал за него Мельников, – ваша материальная заинтересованность. Раскольником быть выгодно, не правда ли? В любом городе тебя приветят, накормят, и от лиха сберегут.

– Вера моя от прадедов и от отцов наших, – буркнул Щедрин, – того и держимся.

– Известное дело, – кивнул Мельников, – в лаптях, небось, не хаживал.

– Так известно, – ухмыльнулся в бороду Щедрин.

– Вот я и говорю, родительскую кубышку в погребе дополняете? Какая там у вас по счету тыща: вторая, третья, четвертая?

– Не вашего ума дело, – нахмурился старик, – Я своим трудом наживаю.

– Так живите! кто ж вас неволит! Однако, со сбором капитала, упускаете вы из виду вот какую вещь…

Старик нахмурил брови и вопросительно глядел на следователя.

– Раз так, – продолжал Мельников, – то купить вас можно! И купит вас тот, кто большую сумму предложит. Например, сами знаете кто. Но вы можете об этом не догадываться, правда, ведь? Действовать, так сказать, по чужому наущению? Полагая в душе, что это ваши собственные помыслы.

– А вы докажите! – буркнул старик.

– Вот этим мы сейчас и занимаемся, Трофим Тихоныч. Проблема в том, что не хотите вы землю-матушку пахать как простой крестьянин. Желаете почета и уважения без пота и крови пролитой. Куда ни глянь, раскольники ваши в кулаке купеческом все губернии держат. И вы туда же: лучше именем Христовым кормиться, чем бурлацкую лямку тянуть?

Старик насупился и сидел так около минуты молча. Потом сказал:

– Намеки ваши на Антихриста, не к ночи будут сказаны. Я в Бога верую. А то, что я в свои семьдесят лет не разбираюсь в чем-либо – это навряд ли. Одно я знаю точно: теперешние христиане православные, хоть и отступники от веры истинной, но все равно – братья. Правильно вы сказали, что Господу нашему нету разницы – все его дети. И ежели я, по упущению своему, помог кому-то, кому не следовало, так Бог простит мне эту малость, ибо не для праведников религия наша, но для грешников. В числе коих и я, Трофим Щедрин, купец 3-й гильдии пребываю.