Наш деректор на планерку входил со словами «привет дурдом». А больше он приличных слов не говорил. Потому что народ не понимал по хорошему. Этот деректор вишь встретил кузнеца Пуню когда тот в час дня домой шел и спросил что мол за нахрен. Так Пуня ему в ответ: «пока домой дойду пока жрать разогрею как раз и пять часов».

Зачем мне вся эта сельская лирика – непонятно. Но такова уж специфика моей работы – среди тонн бумажной руды отыскивать жемчужину. Да и не скучно пишет Федор Плойкин, без занудства. Создает во мне, так сказать, аромат тамошних мест. Пусть создает, продолжим.

"В лесопосадках была у нас сделана канатная дорога. Тебя туда Соничка не пускали а мы с парнями тайком бегали. Повиснешь на специальной палке и катишься вниз. Так здораво! Я однажды навернулся отуда и поймал между ног другую веревку. Перевернулся на ней и шваркнулся об землю так что дыхалку отбило напрочь. Лежал и хватал воздух ртом и понимал что все помираю. И непонятно за что хвататься то ли за грудь то ли ниже. Все болит. Страшно было. Но ничего задышал как-то.

А за лесопосадками располагалось множество пионерских лагерей. Летом туда в большом количестве привозили толстых городских мальчиков и красивых девочек. Я то тебе всегда любил а парни наши ходили на дискотеки а после лазали в корпуса к девчонкам. Девочки были смышленые и деревенскими пацанам уступали. Но все происходило прилично так поцелуйчики-обнимульчики.

Ладно дорогая Сонюшка закончу опять чтобы ты не устала и не выкинула письмо не дочетав.

Твой Федор П.».

За стеной, в соседнем купе, гуляли дембеля. В какой-то момент степень моего опьянения приблизилась к той стадии, когда хочется общения и будьчтобудевщины. "Будьчтобудевщина" – мой личный термин, которым я скромно горжусь. Означает широкое понятие, включающее русский "авось", помноженный на ощущение вседозволенности и всемогущества. То состояние, в котором хочется перестать думать о последствиях. Я встал, достал из позвякивающей сумки бутылку и собрался пойти к ним. Но что-то остановило.

Посидел, посмотрел в окно. Лег под одеяло.

Уснуть сразу мне не удалось. Как пишут в плохих книжках, "его одолели разные мысли". До сего момента мне казалось, что ничего в этой жизни задеть и разбередить меня уже не может. Любови мои отболели, мир познан, нет никаких секретов и тайных смыслов. Все вокруг предельно логично, целесообразно и поддается статистическому анализу.

Но письма Плойкина разбудили во мне что-то… Я не знаю, что они во мне разбудили, не люблю самокопаний. Знаю только, что никакого отвращения от поездки в Разумное я уже не испытывал. Мне захотелось посмотреть на этих людей своими глазами.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Обломок империи

Белгородский вокзал встретил меня гостеприимно, но дождливо. Так плачет верная девушка, долгие годы прождавшая своего жениха, но, вместо статного юноши, увидевшая на пороге седобородого старца.

Проводница с радостной ненавистью, усилившейся за время поездки тем, что я не покупал кофе-чай, ответила на мое "спасибо": "Приходите еще". Обязательно. И вы к нам.

Прошел сквозь нестройные ряды вокзальных таксистов. Я знал, что город невелик, тут все рядом, а с моим нынешним финансовым положением поездка на такси точно не обрушила бы бюджет. Тем более такая поездка идеально вписывалась в "накладные расходы". Сам Владислав Всевоволодович не смог бы подкопаться. Думаю, я мог бы даже взять две машины. Положить в одну из них сумку, в другую – куртку, и самому идти пешком. А они бы медленно ехали рядом. Так в молодости, по его рассказам, делал мой тесть, когда зарабатывал хорошие деньги на разгрузке вагонов, а фантазии куда потратить не хватало.

Но я не люблю такси, особенно вокзальные. Вернее, я не люблю общаться с таксистами. Люди эти, учитывая специфику их работы, легко ранимы, и имеют постоянную потребность изливать содержимое своих душевных ран на любого не способного скрыться слушателя. Коим невольно является пассажир. А мне это не нравится. Я – "интроверт на грани обморока", как диагностировала меня одна приятельница-психологиня. Правда, перед установкой того диагноза я не дал нашему флирту развиться во что-то большее, потому она могла считать себя слегка обиженной и мелко отомстить. Но, думаю, определение ее близко к истине. Поэтому и не люблю я общаться с незнакомыми разговорчивыми людьми.

А в Белгороде и пешком повсюду недалеко, особенно в центре. Ну-ка, что там нам интернет кажет? А интернет кажет гостиницу с крайне неожиданным названием. Знаете, каким? "Гранд-отель". Пешком метров пятьсот. Далеко, конечно, но я дойду. Я спортивный.

Шагая по вокзальной площади, издалека заслышал баян. Мелодия из-за большого расстояния не различалась, но это явно была какая-то веселая плясовая. По мере приближения выяснилось, что баянист играл "Мы эхо, мы долгое эхо друг друга", правда, в четыре раза быстрее и без пауз. Видимо, домой торопился.

Так вот ты оказывается какой, Белгород-град.

***

«Гранд-отель» оказался обломком советской империи, подвергнутым не очень капитальному, но весьма условно-косметическому ремонту. Мебель с претензией, но изготовлена из ДСП. Она пыталась придать интерьерам аристократические черты, но получалось плохо. Старинная-то мебель даже пахнет по-другому. Омарами. "Вдовой Клико". Фраками. Голыми женскими спинами. А мебель из ДСП пахнет формальдегидом.

На просторах нашей страны много таких отелей. Тех, которые были построены при СССР. В них даже сквозь ремонт проступает какой-то вахтерский дух, какая-то неистребимая намоленность всеми этими "свободных номеров нету" и "вход гостям после 23:00 запрещен".

Номера имелись. Любые. И приходить, уверен, можно было в любое время и с кем угодно. Я пробовать, в общем-то, не собирался, но сама возможность грела.

Забронировал полулюкс, посчитав его разумным компромиссом между бережливостью по отношению к деньгам работодателя и персональным комфортом. Я себя тоже не на помойке нашел. Хотя, если бы я сюда приехал по собственной надобности, в гостиницу не пошел бы никогда. Меня расстраивает необходимость отдавать деньги, не получая ничего взамен. Имеется ввиду – ничего материального. Подумаешь, поспать ночь. Поспать можно и на вокзале. Я говорил, что я жадный? Если не говорил, то вот, говорю: я жадный. В разумных пределах.

Кинул сумку в номер, позвонил Свете: все, мол, в порядке, живой. Да трезвый, трезвый, могу в трубку дыхнуть. Потом поел в ближайшем кафе, заработал изжогу. Пополнил запас спиртного.

Так, что у нас на завтра? А на завтра с утра у нас – Белгородский Архив. Сегодня туда соваться поздно и бессмысленно. Местные красоты посмотрим по дороге. Не думаю, что тут их много. А сегодня продолжим общение с Плойкиным, потом времени не будет.

***

"Милая моя Соничка.

Вспомнилось как носил тебе подарки со свалок заместо украшений а ты ругалась и беспокоилась за меня. Ну чем богаты были как говорят.

Наша любимая свалка была при витамином комбинате. Для нас пацанов это было большое счастье. Ампулы противогазы и детали химзащитной одежды все там было. До сих пор при воспоминании сердце замирает от радости.

Лазали собирали тут же разжегали костер. Бросали в него ампулы и наслаждались хлопками и взрывами. Смешивали разную химическую дрянь чтобы получить нитроглицерин. Хорошо хоть кладбище разуменское не пополнилось а то могло бы.

В дом на нашей улице приезжал на лето из Москвы Коля Поляков. Так он сразу по приезду начинал упрашивать нас идти на ту свалку. В его унылой столице таких чудес не было и в памине. На свалке Коля был неутомим всегда плелся отуда последним и ныл что рано уходим. Часть находок он отвозил коришам в белокаменную и те дюже его за то уважали. Уважали и в помойку провожали прям про него сказано.

Однажды на ту свалку привезли баллончики с аэрозолем. Что там было не знаю до сих пор. Надписей никаких не было. То ли лак для волос то ли дихлофос то ли еще какая дрянь. А мы тут как тут. Не теряя времени развели костер и ну кидать туда флаконы. Бабах! Бабах! Праздник просто.

Геша золотая голова но дурак безалаберный рационализатор хренов нашел кусок металлической трубы точно по диаметру баллончика. Поставил эту трубу как пушку. Один конец в костер а в трубу флакон. Взрыв огонь и пламеная ракета вылетает из трубы. Самое удивительное что мы остались целы. Геша только глаза лишился но не в этот раз а когда испытывал мелкашку собственной конструкции с дверным шпингалетом заместо затвора.

Пару дней продолжалось балонное счастье. Потом кто-то из взрослых пронюхал пригнали бульдозер и всю нашу радость гусиницами подавили. И слава богу."

В этот момент из гостиничного коридора послышалась какая-то возня. Вставать мне было лень. Возня длилась некоторое время, а потом затихла. Я отложил письмо на тумбочку и уснул.

***

Утро я начал десятикилометровой пробежки, часового занятия ушу и тридцати бассейнов вольным стилем. Шучу. В половине девятого, с трудом продрав глаза, помылся-побрился и пошел на завтрак. Второй день пьянства давал о себе знать неприятным потряхиванием. Лучше, конечно, было бы воспользоваться принципом гомеопатии "лечить подобное подобным" и выпить бутылку пива, но мне предстояло общаться с незнакомыми людьми. А они могли не понять таких вольностей.

Выйдя из номера, я увидел причину вчерашней возни в коридоре. Дверь одной из соседних комнат отсутствовала. То есть, напрочь. Вместо нее висела коричневая занавесочка. Оригинально у них тут.

Несказанно удивленный, я спустился на первый этаж и проследовал к стойке регистрации. У стойки стоял постоялец. Одет он был по-свойски, в халат, который едва сходился на богатырском теле. Мужчина явно был с сильного устатку, и громовым голосом требовал минералки и объяснений. Объяснений на тему, почему в его номере отсутствует входная дверь. С его слов, он не ожидал, что в приличном заведении, каковым всегда считал "Гранд-отель", возможны подобные безобразия.

Одна из сотрудниц, она явно была здесь наиболее опытной, расплылась в улыбке. Вы когда-нибудь видели, как улыбаются анаконды? Я тоже не видел. Но если эти милые животные умеют улыбаться, уверен, делают они это именно так. Елейным голоском гостиничная дива сообщила богатырю, что, конечно, может рассказать все сама, но начальник охраны сделает это гораздо лучше. Просим проследовать. И она указала рукой в направлении двух шкафоподобных молодых людей в костюмах. Мол, они и сопроводят, чтобы вы не заблудились. Постоялец в неглиже, вполголоса возмущаясь местными порядками, двинулся к ним.

– Что случилось? – спросил я тихонечко у более молодой сотрудницы, еще не освоившей всех тонкостей змеиных повадок. Выяснилось следующее.

Вчера богатырь просидел в ресторане до закрытия. Даже дольше, потому что его пришлось еще долго уговаривать освободить помещение. До номера добрался сам. Не без труда, конечно, но добрался.

Карточка в дверях не сработала. Это ничего, что постоялец пытался использовать для открывания электронного замка свою кредитку. Во всех других случаях кредитка работала, а тут отказалась.

Придя к однозначному заключению, что виновата дверь, богатырь начал бить ее плечом. Но противостояла ему не какая-то там картонка. Это чудо человеческой мысли стоимостью под сто тысяч рублей было несгораемым и абсолютно, до этого момента, взломоустойчивым. Дверь имела массу сертификатов, в которых на иностранном языке говорилось, что сломать ее невозможно.

Но врали сертификаты. После нескольких мощных ударов дверь выпала в номер. Богатырь ввалился вместе с ней, и от перенапряжения сил тут же уснул. Все произошло настолько стремительно, что подоспевшая охрана могла лишь констатировать ущерб.

Ну, что делать. Спящего накрыли одеялком, дверь унесли, на проем повесили занавесочку. А потом до утра не отводили глаз от экранов видеонаблюдения, чтобы не пропустить пробуждение Дверобоя.

Из кабинета начальника охраны постоялец вышел преображенным. Он подобострастно смотрел на менеджера-анаконду и что-то бормотал о возмещении убытков и морального вреда. О том, что вчера бес попутал. Точно нечистая сила, и никаких других объяснений тут быть не может.

Поняв, что самое интересное закончилось, я двинулся в сторону трапезной. Надо было обдумать предстоящий день. Сначала, значит, в Белгородский архив. Если найду правильные подходы к его работникам, и архивная Фортуна будет на моей стороне, вся моя миссия может закончиться прямо сегодня. А может и не закончиться. Тут как повезет.

Пока завтракаю, кстати, расскажу о методике нашей работы. Может, кому интересно.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Наша служба не опасна, но трудна

Кто-то, может быть, думает, что работа архивиста – это так же просто, как послать запрос в Гугл. Набираешь "Иванов Иван Иванович", и вот он весь тебе, на тарелочке. Ага. Попробуйте. Зайдите в любой архив и найдите там Иванова Ивана Ивановича. Но не любого, а именно нужного. Оттого, что Иван Иванович станет Зайнутдином Ибрагимбековичем, задача не упрощается.

Поэтому работаем мы так. Допустим меня (или вас) интересует какая-то фамилия. То есть история некоего рода. Причем, не важно, идет ли речь о царско-императорских родах, или о крестьянах Кубышкиных.

Сначала ищем все документы по этой фамилии и по местам их проживания. Ищем, где можно: в местном архиве, в других архивах, если доступ есть, у друзей и соратников по интересам. Теперь еще и в интернете.

Скажем, были такие "Крестоприводные книги", своего рода документально оформленная присяга на верность и лояльность власти. Или судебные документы. Все это, воспринимаемое обывателями как бюрократический хлам, дает пытливому исследователю массу информации. Поэтому я испытываю, и призываю к этому других, священный трепет перед любыми бумажками, способными в будущем стать кладезем бесценного материала для специалистов. И источником их заработка, конечно. Всяческие переписи подворий, церковные метрические книги (кто когда крестился, женился, умер) – это наш хлеб.

Само собой, читать по ним историю, как по нотам, не получается. Всегда в любом поисковом деле даже после его завершения остается огромное количество пробелов. Может и вообще никаких документов по определенному периоду не найтись, или мало их, хоть плачь. Да и которые есть, основательно перепутаны. Сплошные порой ребусы и головоломки. Зачастую факты просто отсутствуют, исследователю остаются лишь догадки и предположения. Но без них нельзя двигаться дальше.

Однажды у меня было такое. Имеется пять Астаховых. Из них – три Ивана. Из тех Иванов – два Ивана Петровича. У обоих дочери Татьяны. А вот какую из этих Татьян отпели, а какая родила пятью годами позже – попробуй угадай. Остается лишь предполагать.

Облегчают поиск и дворово-родовые прозвища. Они были довольно распространены в помещичьих селах. В том же Разумном, уверен, тоже. Спроси, например, кого-нибудь: "А где тут Шибановы жили?", скажут: "А это кто?". А спроси про "богушкиных", выложат все, как на духу. А еще вдруг выяснится, что были Шибановы, которые на горе жили, но они не "богушкины", хотя и родня, а "вазелиновы". А "вазелиновы", в свою очередь, делились на «сенькиных» и «арининых».

Когда речь идет о ближайшем к нам столетии, помогают расспросы живых людей, очевидцев событий, ровесников века. Родственников, сотрудников, друзей. Среди них встречаются довольно уникальные люди. Мало того что они могут неплохо помнить собственную родословную, но и про другие семьи способны рассказать немало. При этом отмечается довольно известный феномен: давнее прошлое помнится пожилыми людьми четко, "как вчера", а вот со вчерашним днем – хуже. Забывают. Склероз не щадит никого.

Таких людей мы очень любим и на вес золота ценим. Иногда приходится навещать их несколько раз: не умещаются их рассказы в одну встречу. Некоторые из них, конечно, ворчат и делают недовольный вид: мол, опять приперся, помереть не даст спокойно. Но в душе млеют они от удовольствия и внимания к собственной персоне. Рассказывают и рассказывают. Главное, задать направление – потом не остановишь.

Хотя наладить первый контакт иногда бывает трудно. Желание узнать нечто, никому доселе ненужное, вызывает подозрения. Не террорист ли? Не наймит ли мирового капитала? Или шпиён? Может, отсудить чего хочет, а мы не понимаем? Приходится объяснять. Убеждать. Актерствовать.

А даже если и поверят тебе, то примут за малохольного. Сами подумайте – здоровый, не старый еще мужик тратит время на то, чтобы узнать, была ли Маня Голикова, 1922 года рождения, замужем за Арсением Феоктистовичем и, если да, то почему у ее сына другая фамилия? Сами вы чтобы подумали про человека, задающего такие вопросы?

Здорово, конечно, если сохранились фотографии. Можно показать их очевидцам, и воспоминания становятся живее. Кстати, люди в былые времена вообще лучше друг друга запоминали. Видать, по причине отсутствия гаджетов были внимательнее друг к другу.

Само собой, рассказчики, даже очень хорошие, далеко не всегда являются носителями истины. Их возраст, давность и эмоциональная значимость событий вносят немалую лепту в достоверность повествования. Оттого истории эти необходимо перепроверять у других «машин времени», нудно и скурпулезно сопоставляя даты, имена, события.

Надо понимать, что если речь идет о близких родственниках, которых любили, узнать правду о событиях неприятных бывает ох как непросто. О хорошем говорить не стыдно, а грехами родных кому охота делиться? Но без скелетов в шкафу семей не бывает.

А уж если зло на кого есть, тут тоже фантазиям раздолье. Чего только стоят характеристики! Хоть Гоголю отдавай. "Верка такая была женщина хорошая, а он – дурак-придура́к. Он же, курва, ни одного дня тверезвый не ходил и не работал, падла, месяцами. Форменный анархист!».

Порой именно краеведы рассказывают людям, что, например, соседи через два дома – их самая близкая родня. Когда-то два брата поссорились и до самой смерти не знались вовсе. Никаких контактов, "развод и девичья фамилия". За тридцать-сорок лет люди становятся не просто чужими, а как бы и незнакомыми вовсе. Все и думать забыли о том, что они родственники. Проходит пара поколений, и прежнее родство порастает быльем. Но документы – вещь упрямая. И они говорят – родственники, и ближайшие.

Люди несказанно удивляются. Родственные отношения, конечно, восстанавливаются не всегда, для этого нужно быть сильным человеком. Но бывает и так.

Еще один неисчерпаемый источник информации – кладбища. Там же фамилии, даты, фотографии – чего еще можно желать архивной мыши? Родные зачастую похоронены рядом. Многое проясняется. Даже если могилы без табличек, можно поговорить с посетителями. Самое благодатное время для разговоров – церковные праздники: Пасха, родительские субботы. В эти дни почти на всех могилах – люди: кто работает, ухаживает, кто просто навещает. Выпивают, конечно. Разговаривай – не хочу.

При расспросах нужно уметь тонко направить собеседника, чтобы он не потерял нить рассказа, потому как увлеченный человек вспоминает порой все, что угодно, кроме того, что нужно. Но, с другой стороны, нельзя и обидеть рассказчика. Нельзя дать ему понять, что на него давят и используют, как губку, которую выжмут и выкинут.