А сметаны-то и нет

– Здравствуйте, тётя Нина и дядя Пётр, – воскликнула Татьяна. По тропинке шла весёлая процессия. Татьяна вела своего мужа, а за ними шли ещё два дальних родственника.

Была суббота – базарный день. Время перевалило за полдень, поэтому базар закончился, и все потянулись по домам. Покупатели уходили с сумками и пакетами, а торговцы, подобно Татьяне и её спутникам, уезжали с пустой или не совсем пустой тарой.

– Гости дорогие, присаживайтесь к столу! – призывала Нина. – Вот, за лавки – сюда.

Нина показывала места и усаживала гостей.

– Таня, ну, рассказывай, как ты? Как торговля сегодня была? – спросила Нина и, не дожидаясь ответа, умчалась к холодильнику.

Нина любила гостей и всегда имела большие запасы продуктов, чтобы с ходу накормить хоть роту солдат. Про это знали все. Никогда из дома Нины ещё никто не уходил голодным.

– Так, всё, ага! Я уже тут, – промолвила Нина, поставив мантницу на газовую плиту под летним навесом кухни.

Четыре круга с мантами могли легко насытить шесть человек. Но ждать нужно было минут двадцать, поэтому на стол сразу были выставлены свиные отбивные в панировке, котлеты из говядины и свинины.

Павел принес трёхлитровую банку кваса с грибом. Квас был хороший – аж нос пробирал до слёз. Такой вот живой квас. Настоявшийся.

– Ну что, Таня, как же торговля была сегодня? – ещё раз переспросила Нина, наконец, присев за стол к гостям. Улыбаясь и радуясь людям, она смотрела в их лица.

– Да всё продали. Что там продавать-то? Молоко только из-под двух коров. Другие коровы в запуске, а одна загуляла. Беда с ними одна. Так, кое-что продали. И то хорошо.

– Вот и ладненько, – парадовалась Нина. – Это хорошо, что всё продали. Значит, товар хороший, раз разобрали. Своя корова с любовью молоко даёт.

– И то верно. А как же? Хлопоты и хлопоты!

– Ой, какая ты молодец, – восхитилась Нина. – Трудишься и выглядишь так приятно. Тьфу-тьфу на тебя, чтобы не сглазили. Волосы как красиво убрала! Любо посмотреть.

Таня улыбается – ей приятно. Редко она слышит такие слова о себе. И от этого ей и неловко, и неудобно даже. Не знает она, как ей реагировать на это. Но, что приятно, то приятно.

– Ой, да что же я?! – засуетилась Нина. – Манты, наверное, уже готовы! Пётр, принеси помидоры да огурцы. Я салат нарежу.

Муж Татьяны – усатый бравый мужчина. Улыбка с его лица не сходила с того момента, когда его увидели идущим по тропинке. Весь живой и славный, он сидел и попеременно смотрел то на Нину, как она носила манты к столу, то на Петра, который уже протёр помидоры с огурцами и резал их в пластиковую чашку.

Пётр не ел салат с подсолнечным маслом, хотя жёлтое и тягучее с мелкими пузырьками воздуха масло было первого, холодного отжима, а потому с духом спелого подсолнечника и свежестью утренней полевой росы. Смотришь на него через стекло банки, а оно играет под лучами солнца. Такое масло да и на корку доброго каравая или только что купленного тёплого пшеничного кирпичика чуть пропечённого до хрустящего состояния! Как оторвёшь от него часть, чтобы начать жевать, а слюна так уже выделилась, предвкушая радостную встречу.

– Салат со сметаной или с маслом сделать? – уточнила Нина.

Гости что-то ответили хором – каждый от себя, но смысл был понятен.

– Я разделю салат на две чашки, – решила Нина.

– Не хлопочи, съедим и то, и другое. Делай, как знаешь. На всё согласны, – промолвили гости.

А Нина уже бежала искать сметану.

– Ох, Пётр! А сметаны-то и нет у нас к салату, – донёсся Нинин голос из-за открытой холодильной дверцы.

Нина подошла к гостям с удивлённой улыбкой на лице и развернутыми ладонями наружу, показывая всем своим видом, что сметаны нет. И в этом чувстве удивления с одновременным разочарованием была ещё одна особенность – недовольство собой, будто лёгкое разочарование, мол, как же ты так опростоволосилась, не подумав об этом заранее? Это замешательство, в сущности, длилось недолго, но все почувствовали, что часть какой-то большой энергии пропала, хотя ничего страшного и не произошло.

Откуда всё это у Нины?

Нина уже не помнила, когда она привила в себе потребность делать так, чтобы всем было хорошо. А вернее, сделать так, чтобы всем стало хорошо. Возможно, до школы или уже в самой школе она об этом ещё так глубоко и не думала. Ведь, когда у тебя немного полноватое тело да и рост ниже, чем у подружек с красивой фигурой, то хочется зажаться и сидеть в своей придуманной ракушке тише воды и ниже травы, чтобы тебя не заметили и ничего не сказали на этот счёт. Так что и в этом не было возможности как-то дополнительно выделиться. Напротив, даже старший брат, сам ещё юный и не всегда чуткий, не раз подмечал её невысокий рост и полноту. Говорил он это с иронией и без сожаления, не задумываясь о том, как его слова могут ранить. А она сквозь эти слова слышала: «Нина, ты некрасивая и толстая».

Отец тоже не был ласковым. Никогда он не подмечал и не находил, за что бы похвалить вторую дочь. Зато четырёх сыновей иногда всё же баловал, наблюдая в них свой корень и осанку. Особенно в старшем сыне – будущем отце Татьяны. Тогда Нина всё более прибивалась к маме. Но и образ мамы не давал ей той безопасности, которую она желала. Мать немногим была лучше рабыни, как ей казалось. Может, просто добровольной, но всё же рабыни.

Нина росла, словно наощупь пробираясь сквозь навязанное ей мнение и предопределённости судьбы. Она искала свой путь, вопреки давлению обстоятельств, ведь все вокруг будто ей твердили: «Ты будешь такой же».

– А какой такой? – задумывалась Нина. – Какой я буду, если всё будет так, как у мамы? О, Господи! Бедная моя мама – она трудилась, словно вьючная лошадь. Но Нина тоже не боялась работы. Когда и дом строили, она со всеми вместе таскала вёдра с глиной. Да и вообще всё делала со всеми вместе.

Возможно, прочитанные в детстве книги придали ей иной образ и уверенность в себе. Но более всего – это стремление жить, любить и творить. И Нина любила – сначала всё из-за страха перед неопределенностью, а, взрослея, полюбила жизнь и людей, потому что ей откликалась учёба. Её оценили в школе! Хвалили за усердие и смекалку. И Нина стала ещё старательнее учиться и больше читать любые книги, которые ей удавалось достать. Мать даже гоняла её по ночам, но она всё равно украдкой продолжала читать под одеялом с фонариком. Ей это нравилось.

Учителя в школе были тёртыми калачами. Каждый второй из них был героем и участником войны. Пятьдесят процентов учителей – мужчины с характером. Такие спуску не давали никому. Но они любили жизнь, так как знали ей цену.

Парни из класса были разными. Тяги к знаниям у многих, мягко говоря, не хватало. Сосед Нины по парте однажды не только списал у неё контрольную по русскому языку, но ещё и её же фамилию в добавок скатал подчистую. В итоге учитель зачитал две контрольные вслух. Класс поднял на смех уж слишком явную для них такую глупость. Но Нина никогда не позволяла себе высмеивать кого-либо из ребят. Ей было стыдно за этого мальчишку, что он так опозорился и попал в неловкое положение. Но парню было всё нипочём – как с гуся вода.

Нина же осознала свой выход из сложившейся ситуации в учёбе и с тех пор начала любить людей просто за то, что они есть, ходят с ней рядом, живут, мечтают и надеются. И даже когда её задевали, она старалась этого не замечать и никак не реагировать. Она видела только хорошее. И даже когда ей исполнится шестьдесят лет, привычка искать в людях только хорошее так и останется с ней.

Пётр однажды поймает себя на мысли, что Нина – человек, который видит мир по-другому. И явным примером этого станет один незначительный момент. Он настолько незначительный, что и увидеть-то его почти нельзя. Но Пётр всё же это приметил! Как-то к ним в дом пришла их дальняя родственница Ольга. Но не по крови, а вышедшая замуж за брата Нины и ставшая родственницей.

Эта женщина была хорошей и порядочной. Но был у неё один ужасный недуг – она была пьяницей, каких свет не видывал. Пила, можно сказать, насмерть. По рождению была умной женщиной и трудолюбивой. В моменты трезвости зарабатывала на хлеб насущный своим честным трудом. Но затем вместе со своим мужем пропивала эти деньги, во многом лишая свою маленькую дочь Анюту, пугая её по ночам припадками алкогольного бреда.

И вот однажды пришла к Нине эта Ольга. Как она дошла, не упав где-то по пути, одному только Богу известно. Стояла она с трудом, опершись о дверной косяк. Оля смотрела без злобы – на её лице читалось спокойствие.

– Оля, молодцом держишься, – подметила Нина.

Оля улыбнулась, посмотрела на Нину и немного погодя заплакала.

– Ну что ты, родная, – с сожалением произнесла Нина. – Устала? Давай присядем.

И Нина усадила Ольгу в глубокое провалившееся кресло, деформированное от частого использования тучным человеком. Кресло страдало, сжимая свои выпуклые изогнутые пружины, но облегало сидящего, словно перенимая часть его массы и состояния.

Пётр смотрел на всё это и понимал, что Нина нашла то единственное хорошее, что сейчас было в Ольге. Она стояла! Именно это и подметила Нина, хотя Ольга должна была уже давно упасть от такого количества выпитого спиртного. Всё остальное было против неё. Практически любой человек, взглянув на Ольгу в таком жалком состоянии, наверное, осудил бы её по сотням статей морали и прочих нравоучений. Грязная одежда, немытые волосы и лицо – всё было против неё. Но вот Нина её не осудила. Напротив, она проявила к ней любовь.

Пётр задумался над поступком своей жены: «Как она так может поступать? Я так не могу. Они там пьют вдвоём, а их ребёнок всё это видит. Как же это ужасно».

Пётр даже вспомнил момент, когда в очередной запой Нина просила его помочь довезти Ольгу с мужем до больницы, чтобы вывести их из этого состояния. И вот картина: Ольга лежит на полу, и на её лице засохла пена от блевотины. Да и одежда на ней задрана неприлично. В нос бил запах кислятины и грибковой гнили вперемешку с въевшимся табачным дымом дешёвых сигарет. А через маленькие окошки в комнате не мог проникнуть Божий свет из-за слоя старой грязи и пыли. Даже паук у окна, который давным-давно сплёл здесь свою сеть, уже не чинил её и в край обленился, так как в том не было нужды. Он с тоской смотрел на всё происходящее. Мухи, что путались в его сетях, были пьяны от смрада воздуха и еды за грязным столом с кружками, тарелками и сковородой посредине, в которые было страшно заглянуть, боясь подходящей к горлу тошноты. Даже слюну с трудом проглатывал всякий, кто заходил в эту комнату.

Паук ел невкусных мух и морщился, вспоминая рассказы своих предков о том, что когда-то давно жили здесь дед да баба. И баба была хорошей хозяйкой: чистила и убирала дочиста чуть ли не каждый день, так что и паутину приходилось кроить часто. И если удавалось в ночь сплести и изловить какого-нибудь мотылька или комара, то радость была, да и кровь свежа и вкусна. А к следующей ночи плети новую паутину. Вот это была настоящая жизнь!

Пётр зашел в комнату справа. Очень малая комната. Школьный стол и лампа, книги, учебники, карандаши, ластик и какие-то незамысловатые игрушки. В комнате было убрано. Там жила девочка Аня.

Пётр не раз говорил Нине: «Заберём девочку к себе. А их лишим родительских прав. Мочи более нет смотреть на такое». Конечно, Нина была согласна, поэтому Аня жила у них. Но проходило какое-то время, и появлялись родители девочки. Они умоляли и божились, что больше такого не повторится. Их клятв хватало ненадолго. Но Нина им всё равно верила. Может, не то чтобы верила, а скорее надеялась на то, что у всех есть шанс и этого шанса должно быть много.

Там, где жила Нина, храма не было. Но у её мамы в углу стояла довольно простой работы икона Божьей Матери с Младенцем Иисусом на руках. О Боге в доме никто не говорил и молитв не читал. Но Нина, ещё будучи ребёнком, нет-нет да засматривалась на икону. С братьями и сестрой она сильно не баловалась. Конечно, бывало, что и пошалят немного. Но в этой комнате, где стояла икона, она не смела вести себя иначе, кроме как тихо и смиренно, пытаясь заглянуть в глаза на иконе. Ей казалось, что там кто-то есть. Порою даже было страшно, но всё же как-то спокойно.