Желавший сделаться членом какой-либо сисситии должен был подвергнуться следующему испытанию. Все сисситы брали в руку шарики из хлеба и молча кидали их в чашку, которую раб нес на голове, обходя присутствующих. Кто подавал голос за избрание, просто бросал шарик, но кто желал сказать «нет», – предварительно сильно сдавливал его в руке. Если таких находили хоть один, просившему о своем избрании отказывали в его просьбе, желая, чтобы все члены сисситии нравились друг другу.
Самым любимым кушаньем сисситов была "черная похлебка", так что старики отказывались, от мяса, отдавая свою долю молодым, а сами наливали себе свое кушанье, похлебку. Говорят, один понтийский царь купил себе даже спартанского повара исключительно для приготовления "черной похлебки", но, когда попробовал ее, рассердился. "Царь, – сказал повар, – прежде, чем есть эту похлебку, нужно выкупаться в Эвроте!" Пили сисситы немного и без огня возвращались домой. Идти по улице с огнем им строго запрещалось, как в этом, так и в других случаях, для того, чтобы они приучились ходить ночью смело, ничего не боясь. Вот каких порядков придерживались спартанцы в своих общих трапезах!
Считая воспитание высшею и лучшею задачей для законодателя, Ликург приступил к осуществлению своих планов издалека и прежде всего обратил внимание на брак и рождение детей. Девушки должны были для укрепления тела бегать, бороться, бросать диск, кидать копья, чтобы их будущие дети были крепки телом в самом чреве их здоровой матери, чтобы их развитие было правильно и чтобы сами матери могли разрешаться от бремени удачно и легко. Он запретил девочкам баловать себя, сидеть дома и вести изнеженный образ жизни. Они, как и мальчики, должны были являться во время торжественных процессий без платья, плясать и петь на некоторых праздниках обнаженными в присутствии и на виду у молодых людей. Они имели право смеяться над кем угодно, ловко пользуясь его ошибкой, а с другой стороны, прославлять в песнях тех, кто того заслуживал, и возбуждать в молодежи горячее соревнование и честолюбие. Тот, кого хвалили и прославляли девушки, уходил домой в восторге от похвал, зато насмешки, хотя бы и сказанные в шутливой форме, язвили юношей так же больно, как строгий выговор, ведь на праздниках вместе с простыми гражданами присутствовали цари и старейшины.
Воспитание ребенка не зависело в Спарте от воли отца, – он приносил его в лесху, место, где старейшины осматривали младенца. Если он оказывался крепким и здоровым, его отдавали кормить отцу, выделив ему при этом один из девяти тысяч земельных участков, но слабых и уродливых сбрасывали в апотеты – пропасть возле Тайгета. В их глазах жизнь новорожденного была так же бесполезна ему самому, как и государству, если он был слаб и хил телом при самом рождении. Кормилицы ходили за детьми очень внимательно и прекрасно знали свое дело. Они не пеленали детей, давали полную свободу их членам и всему вообще телу, приучали их не есть много, не быть разборчивыми в пище, не бояться в темноте или не пугаться, оставшись одни, не капризничать и не плакать. Воспитание спартанских детей Ликург не поручал ни купленным, ни нанятым за деньги воспитателям, но только полноправным гражданам. Точно также он не позволял отцам давать сыну такое воспитание, какое они считали нужным. Все дети, которым исполнилось семь лет, собирались вместе и делились на отряды – агелы. С этого времени они жили и ели вместе, приучались играть и проводить время друг с другом. Старики смотрели за играми детей и нередко нарочно доводили до драки, ссорили их, причем прекрасно узнавали характер каждого – храбр ли он и не побежит ли с поля битвы. Чтению и письму дети учились, но по необходимости, остальное же их воспитание преследовало одну цель: беспрекословное послушание, выносливость и наука побеждать.
С летами воспитание мальчиков становилось все суровым: им наголо стригли волосы, приучали ходить босыми и играть без одежды. На тринадцатом году они снимали с себя хитон и получали на год по одному плащу. Их кожа была загорелой и грубой. Они не принимали теплых ванн и никогда не умащались; только несколько дней в году позволялась им эта роскошь. Спали они вместе по агелам на постелях, сделанных из тростника, который собирали по берегам Эврота, причем рвали его руками, без помощи ножа. Зимою клалась под низ подстилка из "ежовой ноги". Это растение примешивалось и в постели, так как считалось согревающим.
Воспитанием мальчиков руководил педоном, избираемый из числа лучших, достойнейших граждан. Впрочем, его опека никогда не бывала мелочной. Главными наставниками подрастающих спартанцев были их же старшие товарищи. Обычно во главе агелы ставили умного и смелого юношу-ирена (иренами именовались те, кто уже более года вышел из детского возраста). Этот ирен начальствовал над своими подчиненными в примерных сражениях и распоряжался приготовлениями к обеду. Пища, отпускаемая подросткам, была очень скудная, для того чтобы заставить их собственными силами бороться с лишеньями и сделать из них людей смелых и хитрых. Все, что они приносили к обеду, было ворованным. Одни отправлялись для этого в сады, другие прокрадывались в сисситии, стараясь высказать вполне свою хитрость и осторожность. Если представлялся случай, они крали кушанья, причем учились нападать на спавших и на плохих сторожей. Кого ловили в воровстве, того били и заставляли голодать.
После обеда ирен, не выходя из-за стола, приказывал одному из детей петь, другому задавал какой-нибудь вопрос, на который ответить можно было не сразу, например: какой человек самый лучший? Или: что следует думать о том или другом поступке? Таким образом, их с малых лет приучали отличать хорошее от дурного и судить о поведении граждан, потому что тот, кто терялся при вопросах, вроде: "Кто хороший гражданин?" или "Кто не заслуживает уважения?" – считался умственно неразвитым и неспособным совершенствоваться нравственно. В ответе должна была заключаться и причина, и доказательство, но в краткой сжатой форме. У отвечавшего невнимательно ирен кусал в наказание большой палец. Вместе с тем, мальчики приучались никогда не раскрывать рта без нужды и говорили только то, что заключало в себе мысль, заслуживающую внимания. На хоровое пение обращалось столько же внимания, как на точность и ясность речи. В самих спартанских песнях было что-то воспламеняющее мужество, возбуждающее порыв к действию и призывающее на подвиги. Слова их были просты и безыскусны, но содержание серьезно и поучительно. То были большей частью хвалебные песни, прославляющие павших за Спарту, или порицавшие трусов.
Ирен часто наказывал детей в присутствии стариков и властей, чтобы они могли видеть, за дело ли и правильно ли он наказывает их. Во время наказания ему не мешали, но, когда дети расходились, с него взыскивали, если он наказал строже, чем следовало, или если, напротив, поступал чересчур мягко и снисходительно.
Воспитание юношей было уже не таким строгим – им позволялось ухаживать за своими волосами, украшать оружие и платье. В то же время Ликург установил, что юноши для достижения высшей степени доблести должны были состязаться в добродетели. Устраивалось это следующим образом: выбирали из людей, достигших зрелости, трех человек, которых называли гиппогретами. Каждый из них набирал себе 100 человек, разъясняя всем, по каким причинам он предпочитает одних и отвергает других. Те, кто не попали в число избранных, начинали враждовать с теми, кто их отверг, и с теми, кого выбрали вместо них. Они подстерегали друг друга, чтобы захватить соперника за совершением поступка, который считался предосудительным. Так возникало это соперничество, возбуждающее гражданские чувства в людях. Три группы соперников старались показать превосходство друг перед другом и, когда возникала необходимость, каждый всеми силами защищал государство. Им также необходимо было заботиться о поддержании своего здоровья в хорошем состоянии, ибо их соперничество приводило к тому, что где бы эти группы юношей не встретились, они вступали в кулачный бой. Однако каждый прохожий имел право разнять дерущихся. Если в этом случае кто отказывался повиноваться разнимающему, то его сурово наказывали, поскольку гнев не должен был пересиливать уважения к законам.
Одно из предоставленных Ликургом своим гражданам преимуществ, которым можно было завидовать, состояло в том, что у них было много свободного времени, – заниматься ремеслами им было строго запрещено, копить же богатство им не было никакой надобности. Землю обрабатывали им илоты, платившие определенный оброк. Простота жизни имела своим следствием беззаботность. Танцы, пиры, обеды, охота, гимнастика, разговоры в народном собрании поглощали все время спартанцев, когда они не были в походе. Если им не давали других приказаний, они смотрели за детьми, учили их чему-либо полезному, или же сами учились от стариков. Большую часть дня спартанцам следовало проводить в гимнасиях и «лесах». Здесь они собирались для мирной беседы друг с другом. Ни о денежных, ни о торговых делах там никогда не шло речи, – главным предметом их разговора была похвала хорошему поступку и порицание – дурному; но и это было облачено в шутливую, веселую форму и, не оскорбляя никого, служило только к их исправлению.
Никто не имел права жить так, как он хотел, напротив, город походил на лагерь, где были установлены строго определенный образ жизни и занятия, которые имели в виду лишь благо всех. Ликург приучал сограждан не желать и не уметь жить отдельно от других. Они должны были, как пчелы, жить всегда вместе, собираться вокруг своего главы и вполне принадлежать отечеству, совершенно забывая о себе в минуты восторга и любви к славе.
Итогом подобного воспитания и такого образа жизни была несокрушимая мощь лакедемонского войска. Когда оно выстраивалось в боевом порядке в виду неприятеля, царь приносил в жертву козу, приказывал всем солдатам надевать венки и сам начинал военную песнь, под которую спартанцы шли в бой. Величественное и в то же время грозное зрелище представляла эта линия людей, шедших в такт под звуки флейт! Их ряды были сомкнуты; ничье сердце не билось от страха; они шли навстречу опасности под звуки песен, спокойно и весело. Ни страх, ни чрезмерная горячность не могли, конечно, иметь места при таком настроении; они были спокойны, но вместе с тем воодушевлены надеждой и мужеством, веря в помощь божества.
Одержав победу и обратив неприятеля в бегство, спартанцы преследовали его только на таком расстоянии, чтобы укрепить за собой победу, и затем немедленно возвращались. По их, мнению, было низко, не достойно грека – рубить и убивать разбитых и отступающих. Их обычай был не только благороден и великодушен, но и полезен, так как их враги, зная, что они убивают только сопротивляющихся и щадят сдающихся, считали выгоднее бежать, нежели оказывать сопротивление.
Прекрасными во всех отношениях древние греки считали законы Ликурга относительно погребения покойников. Чтобы с корнем уничтожить суеверие, он не запрещал хоронить умерших в черте города и ставить им памятники вблизи храмов, – он желал, чтобы молодежь, имея с малых лет у себя перед глазами подобного рода картины, привыкла к ним; чтобы она не боялась смерти, не находила в ней ничего страшного, не считала бы себя оскверненною, прикоснувшись к трупу или перешагнув через могилу. Похороны устраивались самые простые. Умершего обвивали в красный плащ и клали на листья маслины. Не позволялось надписывать на могиле имя усопшего, если только он не был павшим в битве воином, или если умершая не была жрицей. Траур продолжался всего одиннадцать дней. На двенадцатый день следовало принести жертвы Деметре и перестать плакать.
Особые законы были приняты о путешествиях и иноземцах. Ликург запретил спартанцам уезжать из дому и путешествовать без определенной цели, перенимая чужие нравы и подражая образу жизни, лишенному порядка, и государственному устройству, не имевшему стройной системы. Мало того, он даже выселял иностранцев, если они приезжали в Спарту без всякой цели или жили в ней тайно.
Если в остальных государствах каждый распоряжался сам своими детьми, рабами и имуществом, то Ликург, желая устроить так, чтобы граждане не вредили друг другу, а приносили пользу, предоставил каждому одинаково распоряжаться как своими детьми, так и чужими: ведь если всякий будет знать, что перед ним находятся отцы тех детей, которыми он распоряжается, то неизбежно он ими будет распоряжаться так, как он хотел бы, чтобы относились к его собственным детям. Если мальчик, побитый кем-нибудь посторонним, жаловался отцу, считалось постыдным, если отец не побьет сына еще раз.
Ликург также дозволил в случае необходимости пользоваться чужими рабами и учредил общее пользование охотничьими собаками; поэтому не имеющие собак приглашали на охоту других, а у кого не было времени самому идти на охоту, тот охотно давал собак другим. Также пользовались и лошадьми: если кто заболеет или кому необходима была повозка, или кто хотел поскорее куда-нибудь съездить, он брал первую попавшуюся лошадь и по минованию надобности ставил ее в исправности обратно. Если же люди задерживались на охоте и имели нужду в припасах, то они могли открывать запоры, брать то, что им нужно, и оставшееся снова запирать. Таким образом, благодаря тому, что спартанцы делились друг с другом, у них даже бедные люди имели долю во всех богатствах страны.
Ликург учил граждан предпочитать прекрасную смерть постыдной жизни. Поэтому в Лаконике не было большего позора, чем проявление трусости. Человека, замеченного в трусливом поступке, подвергали своего рода бойкоту: его не принимали в общие игры, отказывались с ним бороться, в хороводах его отправляли на последние места, на улице он должен был уступать дорогу, а в кругу сидящих – вставать с места даже перед младшими. Девушек-родственниц ему приходилось держать дома и нести вину за то, что их не берут замуж. Приходилось мириться с тем, что очаг его оставался без жены и еще за это платить штраф. Ему нельзя было ни ходить разодетым, ни брать в чем-нибудь пример с людей безупречных, иначе лучшие могли его побить.
Законы Ликурга вызывали живейший интерес и одобрение в Древней Греции. Единственное, что осуждалось всеми, были криптии, также, как говорят, введенные Ликургом. Криптии состояли в следующем. Время от времени спартанское правительство посылало нескольких молодых людей, выдававшихся своими умственными способностями, за город, без всякой цели. С ними не было ничего, кроме короткого меча и необходимых съестных припасов. Днем они скрывались, рассеявшись по тайным местам, и спали, ночью – выходили на дорогу и убивали попадавшихся им в руки илотов. Часто они бегали по полям и умерщвляли самых сильных и здоровых из них. Древнегреческий философ Аристотель говорит даже, что время от времени спартанцы объявляли илотам войну, чтобы иметь возможность убивать их, не делаясь преступниками. Спартанцы вообще обращались с илотами сурово и жестоко. Между прочим, они заставляли их напиваться допьяна чистым вином и затем приводили к сисситам, чтобы показать молодежи, до чего может довести пьянство. Иногда им приказывали петь неприличные песни и исполнять, непристойные, безнравственные танцы. Тот, кто говорил, что в Спарте свободные пользовались высшей мерой свободы, а рабы были рабами в полном смысле этого слова, хорошо понимали разницу между ними. Впрочем, илоты, по свидетельству древних историков, платили своим господам той же монетой и «жили, подстерегая беды спартиатов».
Когда важнейшие из законов Ликурга успели войти в жизнь сограждан, он захотел насколько возможно сделать их бессмертными и незыблемыми в будущем. С этой целью Ликург созвал всех граждан в народное собрание и сказал, что данное им государственное устройство во всех отношениях приведено в порядок и может служить к счастью и славе их города, но что самое важное, самое главное он может открыть им только тогда, когда вопросит оракул. Все согласились и просили его ехать. Взяв клятву с царей и старейшин, а затем и со всех граждан в том, что они будут твердо держаться существующего правления, пока он не вернется, Ликург уехал в Дельфы. Войдя в храм и принеся богу жертвы, он вопросил его, хороши ли его законы и в достаточной ли мере они служат к счастью и нравственному совершенствованию его сограждан. Пифия отвечала, что его законы прекрасны и что государство его будет находиться на верху славы, пока останется верным данному им государственному устройству. Ликург записал этот оракул и послал его в Спарту, а сам принес богу вторичные жертвы, простился со своими друзьями и сыном и решил добровольно умереть, чтобы не освобождать сограждан от данной ими клятвы. Он уморил себя голодом в том убеждении, что и смерть общественного деятеля должна быть полезна государству.
О проекте
О подписке