5. Костя. Звукорежиссёр, 30 лет, Ростов-на-Дону, в маршрутке

Охреневший, вообще. Звук говорит, плохой. Не летает говорит. Пздц. Да что значит, не летает. Гусь московский. Бард, блядь. Звук не ворона, чтоб летать. Не знаю я, что это – летает. Артист. Выдумал ещё. По-человечески говори. Я таких вещей не понимаю. Летает-не летает. Ну, конечно, не летает. Тут акустика – всё панелями обшито. Не будет он летать. Как он будет летать-то? Я же не дурак, я понимаю, что такое – звук не летает. Это же кофейня! Кто будет в кофейне выступать? Какой идиот? С гитарой и песнями! Зачем он кофейню выбрал? Ещё тащить всё это – кейсы, пульт, кабло, моники. Два моника надо, говорит. Ха-ха. Два, ага.

Говорит, голос погромче. Я сначала просто потянулся, обычно срабатывает. Делаешь вид, а они уже довольные головой машут, да, так лучше. А, этот, профессионал, блядь. Гусь. Не унимается, прибавь голос. То добавь высоких, то убери, то низких, то средних, мне вот оно надо вставать, всё равно – кофейня, звук летать не будет, тут что с моником, что без – всё одинаково. Лепс что ли, Шевчук? Не летает ему. Пальто ещё такое пидорское.

Ладно б, он петь умел, манера такая, на надломе, ввысь куда-то летит. «Ах, как поёт Александр Даль». Да как он поёт. Неумело, епты. Ненавижу таких. Гонора как у звезды. А у самого 8 тысяч подписчиков в группе, ну или сколько там, не помню, вот мне ещё, запоминать сколько у него подписчиков, восемь тысяч семьсот шестьдесят четыре подписчика у него, откуда у их группы столько, вот у нашей группы, еле доползло до полутора тысяч, а он – играет фолк-рок какой-то. Гусь.

Мы играем настоящий индастриал, а не эти три аккорда, ну да, у нас жёстко иногда, ну бывает, что каша, и не выстроено нихрена, да и пишемся на коленке, да, бывает говённый у нас звук, странно, что мы вообще полторы тысячи набрали, говнорокеры, неудачники, зачем мы вообще этим занимаемся, можно же просто ездить с гитаркой и тремя сраными аккордами, и собирать по кофейням двадцать человек, сраных двадцать человек пришло, так-то, гусь московский, потому что мы другое делаем, мы делаем настоящий и мощный индастриал, жёсткий, да, у нас пока полтора косаря, но мы делаем концептуально, мы вообще ёбанные гении, просто этого никто ещё не понимает, мы классно играем, да хер знает, что мы там играем, но народу нравилось, Светке нравилось, когда мы вместе были, зря я ей так мозг выносил, у нас что ни разговор о моём творчестве, то скандал был. Я ей говорю – ну у меня плохие песни. Плохие песни, некрутые, говорю. Я неталантлив. Неталантлив. Талантлив, но не так, как надо всем. Массам. Ну понятно, что я хочу, чтобы она сказала. Тёлке тем более должно быть понятно. Скажи – ты талантлив. И дело с концом.

А она говорит, ты талантлив. Талантлив ты.

На отъебись как будто.

Нужна мне твоя жалость. Сука. Ну и завожусь сразу – чё ты меня жалеешь. Довёл её. Не рассчитал. Вечно я края не вижу. Если бухать – так бухать. Всё по-настоящему должному быть. По-честному. Светка-то, вся так и извелась, на него глядя. Надо было к ней подойти после концерта. Трубку не берёт.

Это всё он. Говно своё сентиментальное пел. Нытьё на три аккорда. Только чтобы баб цеплять. Скукота. То-то Светка извздыхалась. Особенно на той, в конце, ну во второй половине, где там иди, что ли, там храня все, эти, как их в груди, раны что ли, и типа иди вперёд, несмотря ни на что, банальная такая песня, и аккорды там простенькие аэм дэ эм, простецкая песня вообще, иди, мол, потому что тебе так предназначено – идти, и типа выбора даже нет, ну да, это прям как у нас с нашей группой и индастриалом, мы же по-другому не умеем, я только так и умею, я края не вижу обычно, если любить, так любить, и со Светкой так, иду и всё, зацепила меня эта песня, прям за нутро, сука, гусь московский, этими двумя аккордами, текстом этим, не знаю как сказать, зацепил, сука такая, хороший же парень, я сразу подправил ему там по средним, по высоким, чтобы там летало всё нормально, ну насколько можно в этой кофейне, зачем его сюда притащили, ему стадион надо такой песней пронзать, ох и зацепил он меня.

6. Машенька. Поклонница. 24 года, Ростов-на-Дону, после концерта

Какую выбрать, так всё здорово прошло, так глубоко, так тонко, вот на этой он смазанный, и неловко улыбается, натянуто. Но зато я получилась, нужной стороной и улыбка. Но он смазан, и улыбка не очень искренняя. Хотя в нём столько искренности и света, он как бы весь светится искренностью, он как бы излучает искренность и свет, свет и искренность идут из него в каждой песне из самой его глубины. А на этой он не такой искренний; улыбка не светится; я просто попросила сделать фото, потому он так улыбнулся, но света нет. Надо другую, где он светится как на концерте.

Он завладел залом постепенно, постепенно присвоил его, он постепенно сделал зал своим; он пел и пел; и к концу зал был его. Он как бы наполнил зал светом, наполнил собой; и на секунду – всего на секунду – мне показалось, что мы стали им. Потому мне надо выбрать вторую, где он весь светится искренней улыбкой из самой своей глубины, правда, я не получилась – складка под подбородком, и нос большой, но он же пел так правильно и светло; я была там, в его песнях, потому неважно, какая я получилась, если получился он, если я получилась в песнях, я – получилась; правда, он не узнал меня, когда давал автограф.

Я подходила к нему в прошлый раз, два года назад, и в позапрошлый, и когда он приехал первый раз; и один раз ходила в Москве; он меня сначала не узнавал, но постепенно начал, и даже запомнил моё имя. Он улыбался мне и говорил, привет, Машенька, потому что за раз до этого назвал меня не Машей, а Мариной, но потом всегда говорил, привет, Машенька, не-Марина, ты опять сфотографироваться хочешь, и всегда шутил, что по этим селфи можно будет проследить, как он стареет, а я шутила, что когда он станет известным, я продам его автографы за миллион, но в этот раз он меня не узнал. Он спросил, кому подписать, раньше он спрашивал только в шутку, ну как бы разыгрывал меня, как будто опять не знает, если не считать первых раз, когда спрашивал это всерьёз, когда действительно не знал – кому, но потом он знал; а сейчас спросил, рассеяно, всерьёз, неужели он опять забыл моё имя; Машенька; не-Марина; после всего, что между нами было. Между нами ничего не было, несколько селфи и автографов, но было столько света в его песнях, я была ими, я жила в его песнях, и раз он не помнил моё имя, я выберу первое фото, где я получилась хорошо, а он немного размазан и натянуто улыбается, без своего поразительного света.

Сходила на концерт любимого Александра, да-да, любимого, хотя любимого звучит как-то слишком громко, ладно, любимого артиста; или певца; или музыканта; или поэта; или барда, он не любит, когда его называют бардом, я это помню, хотя он не помнил, как меня зовут; не-Марина; напишу просто – светлого человека. В нём столько света, он пел как-то без надлома, особенно в начале, но надлом был где-то внутри, где свет; это таилось где-то в нём, свет и надлом, в самой его глубине; и, не знаю, как сказать, но его свет и надлом как бы лечили надлом других. Поэтому я выберу другую, где я получилась похуже, но он весь светится, и чтобы передать его свет, я подчеркну его фильтрами; и сглажу нос и складку; да бог бы с ней, я получилась в его песнях, и это главное.

Да, сегодня вначале его надлом был где-то в глубине. Он стал каким-то сдержанным, он пел как-то в себе, в общем, я не чувствовала его в первой части; я не чувствовала ничего, может, дело во мне, но мне казалось, что ничего не происходит, ничего, и потом новые песни. Так здорово, что он спел новые песни, его новые песни были прекрасны, это был новый уровень, но я ничего не чувствовала в новых песнях, ничего, как будто он пытается угнаться за модой, а хочется старого, где надлом; но может, я много прошу, может, я чего-то не поняла в новых песнях, всё-таки я возьму первое фото, где он размазан и неискренен, но я хороша. Я напишу: поэт, музыкант и бард, Александр Даль, спасибо за свет и искренность, дари его нам почаще, пожалуйста. И парочку хэштегов #искренность #свет. Вот так.

Вот он приобнял меня, как обычно, ничего такого, а я – его, ничего такого, он положил мне руку на талию; в этом не было ничего такого, на талию и чуть ниже; нет-нет, ничего такого; ничего, но всё же что-то такое; немного на грани; на грани такого и не такого, хотя я сама к нему прижималась, всё то же старое пальто. Я всегда так делаю; ничего такого; просто ощутить свет и тепло, но он положил руку; на мою талию; и потом ещё он так в посмотрел на меня; точнее, на моё тело; точнее, прямо на; грудь; а когда я сказала – спасибо, он сказал, что для таких красивых девушек ничего не жалко, наверное, я удалю хэштеги, я удалю весь текст, да, я удалю вообще фото, я оставлю только фото автографа, без этих двусмысленных нас с рукой на границе такого и не такого. Это даже не было ниже приличного, его рука; и сколько у него таких, неужели надо помнить имя каждой не-Марины; и неужели он не может пофлиртовать с одной из таких, он же человек, тем более, теперь, в разводе. Не было же ничего такого, нет, просто он пел нам песни, опять забыл моё имя, и положил руку, может, случайно, даже не ниже; я ещё подшучу над ним – опять забыл моё имя, мы ещё посмеёмся над этим, он ещё приедет и подарит свет, с первой и до последней песни, он чудо, я просто так и напишу. Свет. И выложу, где я хуже, а он – светится, не надо никаких фильтров и хэштегов – свет.

7. Саша Даль, Ростов-на-Дону. Концерт

Я не спел им про кофе-машины. Эти ебучие кофе-машины. Эти ебучие выступления в кофейнях. Звукачи, которые бесплатно. Плохая организация и неудобные площадки. Отсутствие денег и зрителей для хорошей организации. Песни, которые не привлекают достаточно зрителей. Вот что надо было спеть. Но вместо этого я пел те самые песни.

Я не спел им про фотографов. Просил же Ирку и Светку без фотографов. Нет, им нужен фотоотчёт. Сорок одинаковых фото Александра Даля с гитарой, открытым ртом, прикрытыми глазами. Как будто таких нет в инете. Нет, обязательно надо именно здесь, в Ростове-на-Дону, на фоне плаката с их логотипом, чтобы выложить в группу. Плевать, что зеркалка клацает и не даёт сделать танец, и поперёк хрупких линий – фотограф, и рвёт всё к чертям. Я не спел им, что это была охота. И она получилась. Я поймал их. Поймал.

Да, охота. Я стал танцевать перед ними, я вязал как сеть, заманивал, начал с «Колосьев». Старая, сплетённая из бабушкиных напевов. Звук не летал, трескался, спалённая засухой рожь. Но пел, плёл сеть, танцевал в поле, и все кинулись за ним, провалились. Всё кафе. Это ещё ничего не значит – первую всегда внимательно, вникают в чужака. Но чувствовал – затянул их. Раскидывал зёрнышки, и шли за мной. Танец! Но в середине песне пилой по горлу:

В-ж-ж-ж-ж-ух!

Полноватый бариста виновато улыбнулся. Кофе-машина.

Он мог сделать вид, что ничего не происходит. Или поменять танец. Но он был на середине песни. Он бы показал – его можно сбить. Поменять танец надо было после песни. Но он не знал, как поменять. Ещё два куплета и припева. Он пел как ни в чём не бывало. Будто ничего не развалилось. Он не сбился. Просто ощущения, думал он. И сразу после песни, пока они смущённо хлопали, нагнулся к микрофону:

– Можно чуть громче гитару и голос. Общий мастер. – он мог сказать это Косте вполголоса, вбок. Но боялся, что Костя может назло выкрутить до свиста. И Костя сделал как надо. Неохотно – но сделал. Саша сказал, сейчас будет новая. И запел «Говорю Ом». Эта была лёгкая, где герой на все проблемы говорил «Ом». Сочинил её недавно, речитатив в куплете с рефреном «Говорю Ом», и протянутое «Ауум» в припеве. Хотел развеселить, заплести в это даже кофе-машину, чтобы поверили – они все заодно, им всё нипочём.

Южная публика, обычно готовая отдать сразу, сидела молча. Прямо поперёк – фотограф, самоуверенный парень. Саша нервничал, пел, закрыв глаза. Попытался продавить, отдавая больше, но все взрывные «б», «п», резко отдавались в колонку, пугали. Ударился ртом о микрофон. Отпрянули. Жидкие аплодисменты. Тишина. Вот такая новая. А можно чуть меньше общий мастер? Убавил. Стал тянуть их внутрь. Стал тянуть на себя, запел новую «Море», запел тише, чтобы фотограф и первые из перешёптывающихся наткнулись сами на себя, смокли. Фотограф отодвинулся в сторону, но продолжал щёлкать. Замолчали. Бариста – в телефон. Девушка с длинным каре за баром – смотрит внимательно, украшение на шее. Пара – внимательно. Они все – внимательно. Он – ещё пару тихих, он – тихо, чтобы попасть, но звук и фотограф, не давали увести в глубину леса. Кружево натянулось и беззвучно лопнуло. Паутина меж веток. Не цепляло. Вот-вот потеряет их. Звук угловатый, сухой, сложно забрать таким. Начинает заново, последняя попытка. Затягивает старую «Плач», чтобы знакомый мотив повёл, вот-вот он поймает, поёт «Не успел», «Малыша», «Перрон», «Рыб» – старых, но медленных, плетёт невесомое кружево, тянет легко-легко, забирает их, видишь, человечек в чёрном окне почти забирает их, он забирает, они уже не дышат, они его, они почти его, я почти их забрал…

В-ж-ж-ж-ж-ух.

Кофе-машина. Всё разлетелось на части. Растерянно моргают. Мимо.