– Ах, – Сергей сделал многозначительную паузу, давая понять, что прозвучавший вопрос глуп и уместен. – Нет, конечно. Ведь мой работодатель – не вы. Кто? Вы знаете не хуже меня кто. И поэтому посмею напомнить вам, что все ваши прошлые заслуги – не в счет. Для меня вы просто кандидат. Не более. Не губернатор, не почетный житель этого города и кто вы там еще есть, а кандидат. И при этом – не фаворит.

Максим Порфирьевич молчал.

“Корчит Большого Босса? Пусть, – думал он, слушая монолог Сергея. – Пусть! Я и в самом деле не знаю пока, чего он стоит. А он не знает одного – за все плачу я! И ему, и Олигарху, и всем остальным. Я плачу! Потому что все, что есть на этой земле, мое: и нефть, и газ, и банки, и заводы, и больницы. Мое!”

Ему вдруг захотелось ударить кулаком по столу и закричать – выкрикнуть грубые матерные слова, оглушить. Не стоящего перед ним человека, нет. Всех! Ни черта не смыслящих, возомнивших о себе, профессионалов различных мастей, мать их! Специалистов. Ублюдков. Пустобрехов. Но стола рядом не было. Они стояли среди колонн, поддерживающих широкий и длинный балкон, что тяжелой скалой висел над парадным входом в помпезное здание, ставшее для Максима Порфирьевича родным за какие-то три года. В стороне, шагах в двадцати от них, два сержанта из охраны, переминаясь с ноги на ногу, наблюдали за ними. Четыре служебные «Волги», конечно, черные, были припаркованные ниже, у первой ступени широкой пологой лестнице, прямо на тротуаре, и смотрелись речными порогами, когда не плотный людской поток с опаской огибал их. И он вдруг обиделся: и на Олигарха, бросающего подачки из Парижа, и на гладко выбритого щеголя, чей дорогой парфюм доносился до него сейчас, и на собственную жену – каждый вечер, встречая его дома, она, не стесняясь в выражениях, корила его за то, что он опять пришел пьяным…

“Потешаются? Пусть! Вот когда он опять станет… А вдруг не станет? Нет! И мысли такой он не допускает. Во что бы то ни стало необходимо выиграть! Стать! Добиться! Любой ценой! Скажет ему щелкопер “Подставляй” – и он подставит свой зад; скажет “Оближи чужой” – оближет. Но потом он за все со всеми расквитается. Обязательно”.

– Я не испытываю по отношению к вам ни чувства благодарности, ни чувства восхищения, – откуда-то издалека, словно через слой ваты, доносился до Максима Порфирьевича чужой незнакомый голос. – Я в некотором роде субъект независимый. И тем лучше. Я буду заниматься конкретным делом и ради выполнения поставленной задачи не буду соблюдать условности. И терпеть меня – цена, что вам придется платить из собственного кармана. Терпеть и слушаться. И через десять месяцев я за ручку приведу вас к тому креслу, что вы с такой неохотой покинули несколько минут назад. Эй, губернатор, вы меня слушаете?

– А? Да, конечно.

Он вздрогнул, будто его внезапно окатили ледяной водой, и, наконец, понял, что замерз по настоящему.

– Ваше переизбрание возможно в единственном случае – если ваше поведение будет адекватным. Сегодня оно прискорбно не отвечает этому требованию, – продолжал говорить Сергей.

– Позвольте! В первую очередь мне бы…

– Не перебивайте! – цыкнул Сергей. – И не спорьте! Не отвечает, не соответствует! Ну что означает выражение убрать?

– Мне бы хотелось знать ваши планы в деталях, – твердо произнес Максим Порфирьевич, будто и не слышал последних слов.

– Зачем?

– Разумеется, я полностью доверяю вам, но…

“Первое впечатление – странная вещь, – подумал Сергей. – Лицо – в раскоряку. Именно этот эпитет подходит больше всего. Губошлеп. Глазки свинячьи и сизый нос. Но воля в нем есть. Это, пожалуй, важная черта. И хотя внешний вид плох, но определенно, что он тот, кого трудно столкнуть с места. И это и в самом деле так! И хорошо! Речь косноязычна? Двух слов связать не может? Ничего. Ироничные манеры у лидеров хороши для стран благополучных. Хм, возможно, все не так скверно, как показалось поначалу, потому что… да он вылитый вождь застойного времени! Честный. Решительный. Работоспособный. Какой же еще? Умный? Да кто голосует за умных? Никто! Главное не ум, а характер. А что такое характер? Упрямство. Кабанячье упрямство. Глупое свойство ломиться напролом. А народ любит своих шутов!”

– Спасибо. Мне приятно это слышать, – вежливо обронил Сергей, все еще поглощенный своими мыслями. – Мне бы хотелось знать, как вы сами оцениваете ситуацию на текущий момент?

– Что вы имеете в виду? – после довольно длительной паузы спросил Максим Порфирьевич.

– Как вы сами оцениваете собственные шансы? Один из ста? Десять из ста? Фифти – фифти? Откровенно. На кого, например, вы рассчитываете? На какой электорат? Кто будет за вас голосовать? Почему они будут за вас голосовать? Какие силы вы реально контролируете? Профсоюзы? Военные части? Пенсионеров? Коммунистов?

– Военные части, – обрадовался подсказке Максим Порфирьевич. – И профсоюзы. И коммунистов.

– Но вы уже не столь любимы, как были некогда – это придется признать. Репутацию бескорыстного ленинца вы подмочили? Да?

– Ну, – замялся Максим Порфирьевич. – Не знаю. Возможно, что-то было сделано не так. Но я душой…

– Да это и не главное, – смягчился Сергей. – Главное, Партия снова решила вас поддержать! И в сложившейся ситуации на это решение можно положиться – Партия не передумает, тупого упрямства Партии не занимать. Таким образом, у нас неплохие шансы.

– Я тоже так думаю, – вставил Максим Порфирьевич, приободрившись.

– Но при условии, что мы начнем доверять друг другу.

– Начнем. Как же без доверия-то?

Максим Порфирьевич поежился. Он снова ощутил волну холода, не порыв холодного ветра, на этот раз нет. Нечто, что скопилось внутри его собственного тела, большого, тяжелого, прочного, некая не овеществленная субстанция поднялась вдруг на поверхность его кожи, вынесенная донным ледовитым течением, и захолодила, заморожила.

– И поэтому я настаиваю… Я хотел бы услышать вашу концепцию в целом, – произнес он глухо. – Детали меня не интересуют.

– Концепцию? Что-то вроде моего личного отношения к тому, чем мы с вами будем заниматься? Или я неправильно понимаю значение этого термина? Или речь идет о стратегии – стратегии предвыборной компании?

– Давайте не играть в слова, – произнес Максим Порфирьевич нервно. – Я сказал то, что хотел. И повторю. Извольте. Расскажите о своей… – на последнем слове он все-таки запнулся и произнес его уже не так уверенно, – концепции.

– Хорошо! Вникайте! – сохраняя веселые нотки в голосе, откликнулся Сергей. – В своей концепции я руководствуюсь логикой… нового города!

– Не ясно.

– Объясняю, – Сергей задумался лишь на мгновение. – Буйство цвета и красок, и непредсказуемое многообразие оттенков, что природа, мешая в своей фантастической палитре, щедро плещет, как из банной шайки, на неисчисляемое количество форм жизни – я не люблю. Но люблю города. Воплощение живого – в неживом, в мертвом, в камне, в песке – города. Города – суть геометрия. Числа, возведенные в пропорции; их соразмерность и эстетика, их красота и уродство, их подчинение долговечному рационализму и хаос временных целесообразностей; числа, преобразованные в звуки, в шум – города. Многомиллионные столицы – древние, как история Христианства или еще древнее, и крошечные поселения на побережье, забытые Богом, и неприступные крепости, чьи стены не раз бывали потревожены зычными звуками боевых фанфар – люблю. Потому что у каждого города есть душа, а в ней – симфония. Знаете, как строится город? Сначала – много, и больше, чем нужно, и все по правилам, и все по прямой. Потом начинают добавлять. И появляются новые улицы и переулки, площади и проспекты, банки и больницы, рестораны и кладбища – застройки ни к месту и невпопад, и где придется. И все меняется, перекраивается, возводится, достраивается и, одновременно, рушится, превращаясь в пыль и прах. И вот, в какой-то непредсказуемый момент времени степень энтропии перехлестывает через край, и процесс становится неуправляемым и… В итоге хаос, крах, смерть. И возрождение, что неминуемо следует за смертью. Вот концепция моей жизни, а значит и всего того, что я в ней делаю.

– Абсурд! Выдумали, да? – сердито бросил Максим Порфирьевич. – А я ведь о серьезном!

– А я повторю: не знать – в ваших интересах! И в моих. Хотя всего, конечно, не скрыть. О многом узнаете и скоро. Как без этого? Но помните, это знание будет давить на вас. Оно навалится на вас грузом, – Сергей сделал характерный жест – он будто сдавил меж ладоней воздушный шар, – тяжелым! Непомерным! Возможно, непосильным. Особенно он будет ощутим в последние дни. Но девять месяцев вы будете спать спокойно!

– Девять?

– Я без намека. До выборов осталось десять месяцев. Первые девять – спите спокойно. А потом – начнем!

– Что?

– Низвергать кумиров и идолов, рушить иллюзии – эти мыльные пузыри нашего воображения.

– А-а.

– Вы, вообще-то, спокойно спите, Максим Порфирьевич? – спросил Сергей, легкая улыбка тронула его сухие жесткие губы.

– Спокойно, – буркнул Максим Порфирьевич в ответ.

– Зря, – весело расхохотался Сергей. – Шучу, конечно. Спите! А я уж постараюсь, чтобы ваш светлый образ остался бы незапятнанным.

– Надеюсь, что постараетесь, – вяло процедил Максим Порфирьевич.

– А если случится… – Сергей не растерял веселое расположения духа, что внезапно вселилось в него, – и кто-то наложит кучу дерьма посередине дороги, сворачивать не будем. Покрыть дерьмо кремом, облить глазурью… Торт! И попробовав его, половина из тех, кто только что кричал: “Ах, какое дерьмо, ах!”, скажет: “Ой, как вкусно!”

Мимо шли люди, направляясь по делам: в конторы и офисы, по магазинам и в кафе, в поликлиники и в аптеки. Студенты спешили в университет, расположенный на этой же стороне Ленинского проспекта через квартал, мамы, толкающие перед собою коляски, направлялись в сквер – люди шли мимо, словно призраки, без имен и пола, зябко подергивая плечами, и через тридцать шагов исчезали из поля зрения. Прохожие. Горожане. Электорат.

Они вернулись минут через двенадцать. В дверях Сергей посторонился и почтительно пропустил губернатора вперед. Тюрбанов предупредительно и, пожалуй даже, подобострастно пододвинул Максим Порфирьевичу кресло. Группа провинциалов облегченно вздохнула. Группа варягов – не обратила внимания.

Лора с усердием раздавила сигарету. В большой черной пепельнице за время отсутствия Сергей и Максима Порфирьевича прибавилось три окурка. И подняла глаза и, всмотревшись, узнала человека, сидящего по левую от губернатора руку. Она еще раз огляделась и узнала второго! Они оба тут, воскликнула она мысленно. Благополучные! Здоровые! Жирные! Но, может быть, она ошибается? Прошло столько лет!

Вихрь, овладевший её разумом, не был похож на гнев. Это был приступ ледяной ненависти. Она не ошибалась! Она прекрасно это знала. Она их узнала и не подала виду.

Ах, почему именно в Волгогорск, простонала она мысленно. Хоть на край света! Хоть за полярный круг! И на Урал, и в Магадан, и на Шпицберген. Куда угодно! Но в этот город ей приезжать не следовало. В этом городе все её легенды – пшик! Они развалятся как песочные замки, обнажив под собою голые серые камни. Пшик – как только подует ветер. А он подует, подсказывали ей все её чувства. Слишком много ждет её предсказанных и не предсказанных встреч.