– Хорошо или плохо? Не уверен… Да, думаю, плохо! Следуя традиционному ассоциативному ряду, быть свидетелем – плохо, потому что…

– Потому что от них принято избавляться?

– Их принято устранять!

– Потому что их никто не любит?

– Не путай свидетелей с очевидцами.

– Никогда, – усмехнулась Лора. – Я так часто оказывалась в роли… как ты выразился… ах, да, в роли очевидца!

– Свидетелей ненавидят, их избегают, за ними охотятся.

– Ты меня пугаешь. Мне страшно.

– Мы – свидетели, – поморщился он, уловив в её словах изрядную долю сарказма. – Разве ты не чувствуешь этот отвратительный смрад опасности, что шибает в ноздри, а? Мы – в опасности.

– Ты? Я? Свидетель – тот, кто видел. А мы? Что-то слышали, что-то знаем. Или не знаем, а? – возразила Лора.

– Но ведь именно я выбрал его! – сказал Сергей с деланной усмешкой

– Выбрал?

– Выбрал! Ах, как это трудно – выбирать.

– Кого?

–Фришбаха.

– Забудь!

– Нет. Я нашел его – отыскал среди сотен, тысяч. Выбрал! Когда мне на ум пришла идея, возник первый вопрос: а где взять человека – человека, безоговорочно подходящего на эту роль? Чтобы отвечал всем требованиям. Каким? Первое, он должен быть похож! Рост, конституция, возраст. Второе, он должен был согласиться, понимая, чего от него ждут. И должен был убедить меня в том, что он согласился, и что он не переменит своего решение никогда – ни через неделю, ни через месяц, ни через два месяца, он должен был убедить меня в том, что не подведет! Как убедить? Тогда я этого не знал. Но я рассчитывал, что сумею это понять, и что моя интуиция не подведет меня в самый главный и самый ответственный момент. Да, эта идея была чистым безумием, но она уже заворожила меня. Я не желал отступать. Не мог. Я начал поиски. Требовался мужчина в возрасте от двадцати до сорока. Естественно, по началу мне показалась, что среди военнослужащих подыскать подходящего кандидатуру – несложно. За деньги. Ан, нет! Все оказалось непросто. Как мне выбрать своего героя? Единственного? Как его угадать? По каким признакам? Каким свойствам характера? А в какой форме сделать предложение? Наверное, некоторые личностные качества можно было выявить… определить, уточнить, используя специальные приемы и тесты из арсенала психологов и психиатров. Возможно! Но у меня не было на это времени. И я сместил свой интерес в иную среду. Места лишения свободы – зоны, тюрьмы. Выяснить психологический портрет заключенного оказалось проще. По крайней мере, на первый взгляд. Многое было отражено в выводах следствия. Но когда в поисках нашего будущего сотрудника, я просмотрел сотню или около того томов уголовных дел, доведенных до своего логического завершения – до приговора суда, я столкнулся с той же неразрешимой проблемой, только вывернутой наизнанку: кому довериться? Тем, кто сидит? Тем, кто охраняет? И те и другие соглашались на все заранее – не дослушав моего предложения, а лишь уловив легкий аромат выгоды. Начальники были готовы отпустить… то есть продать любого. И даже всех. Их готовность пойти мне на встречу поражала и удручала и зависела от суммы, извлеченной из квадратного корня от числа, что соответствовало сроку, висевшем на заключенном – году, двум, пяти, десяти. И не имело значения, кто он – тот, кто мне нужен: вор-рецидивист, маньяк-насильник, садист-убийца. А заключенные были готовы на все априори! Избавиться от меня – в первую очередь. После того, как я заплачу. Нет, решил я. Тяжелый контингент. Иметь с ним дело – чистой воды сумасшествие. Сумасшествие? С ума сошествие, повторил я. И пришедшая на ум ассоциация подтолкнула меня к новому направлению в поисках. Оно оказалось удачным! Среди душевнобольных нормальных оказалось больше чем в тюрьме, а умных – больше, чем в армии, и я подумал, что не ошибся. Я искал. Я встречался с людьми, разговаривал с ними, намекал на то, чего хочу, чего ищу. И нашел! Болванку, форму, матрицу. Требовалось отсечь лишнее и добавить необходимое. Я это сделал. Обрубив ветви и сучки, обтесав, обстругав, я создал нечто! Клон! Близнеца! Нет, скорее, злую куклу, ожившую под рукою Пигмалиона. И ты считаешь, что я ни при чем? Что я – никто? Я – тот, кто заварил эту кашу! Да, я – не свидетель! Я в этой пьесе главное действующее лицо!

Слушая себя, Сергею вспомнился диалог, состоявший почти год назад. Его собеседник – розовощекий здоровяк, облаченным в трещавший по швам под мощным полным телом белый халат – занимал должность заместителя главного врача психиатрической больницы.

– Пребывание в вашей больнице бессмысленно? Оно даже провоцирует его болезнь? – удивленно спросил Сергей.

– Нельзя сказать, что бессмысленно. Вы не совсем верно интерпретируете мои слова. Просто мы не лечим. А значит, и не вылечим никогда. Психиатрическая больницы – это, мой друг, заведение иного рода, чем обыкновенная больницы.

– Понимаю. Но в чем же заключается ваша роль?

– Она очевидна и в то же время не проста, – в этой фразе Сергей явственно почувствовал снисхождение к дилетанту, но промолчал, а доктор продолжал. – Мы изолируем! Потому что он, этот человек, опасен. Однажды он убил. Давно, ну и что? Он до сих пор не осознает, что тем самым нарушил некие правила. И это характеризует уровень его дезадаптации в целом! Он – за порогом, за границей того условного стандарта, что непременно существует в цивилизованном обществе на каждом конкретном этапе развития и подразумевает разделение норм человеческого поведения на плохие и хорошие.

– Кажется, я не совсем ухватил суть.

– Ничто в мире само по себе ни хорошо и ни плохо, – доктору не раз приходилось говорить на эту тему. – Все зависит от точки зрения – того мерила, что есть господствующая мораль.

– Поконкретнее.

– Пожалуйста. Ромео Монтекки. Помните? Тот самый, возлюбленный четырнадцатилетней Джульетты Капуллети. Насильник и растлитель! И место ему – в колонии! Ату его, ату! – доктор рассмеялся. – Лет через восемь вышел бы петухом – деградированным педиком. А Джульетта – нимфоманка. Закончила бы на панели. Вот такая история!

– Выходит, в другое время, в другом обществе кое-кого из ваших подопечных считали бы людьми здоровыми? Возможно, даже неким эталоном – человеками совершенным, идеалами своего времени? Я вас правильно понял?

– В эпоху позднего неолита? Голубчик, не стоит утрировать. Приведенный мною пример – просто пример. Они все все-таки больны!

– А в чем причина болезни пациента Льва Фришбаха? – Сергей ткнул пальцем в толстую потрепанную папку, в верхнем правом углу которой скрепкой была прикреплена черно-белая фотография пять на шесть. – Обусловлена ли она какими-то анатомическими особенностями его мозга?

– Конечно, нет. Его мозг ничем не отличается от наших с вами мозгов. В нем нет больного места. Не забывайте, мы имеем дело с болезнями душевными. Суть его болезни заключается лишь в том, что он абсолютно не способен понять, что хорошо, а что плохо. Не понимает. Не способен.

– Не понимает или притворяется?

– Не понимает, – с нажимом повторил он. – Тех, кто в этом разбирается, содержат в тюрьме.

– А ваше заведение – не тюрьма? – спросил Сергей с иронией в голосе.

– Побойтесь Бога, голубчик. Конечно, нет! – устало подтвердил врач. – Из больницы пациента можно выписать. В любое время! А из тюрьмы? – добавил он после короткой паузы.

– Вот как! – Сергей удивленно вскинул брови.

– При определенных условиях, разумеется. Здесь отсутствует понятие срок, – задумчиво, словно думал уже про что-то другое, сказал врач.

– Такие условия появились, – уверенно сказал Сергей. – Выписывайте!

– Вы его родственник?

– Да, – ни на секунду не запнувшись, соврал Сергей.

Сергей прошелся по комнате. Загасил догоревшую сигарету, раскурил новую и сел в кресло, что стояло у окна.

– О чем молчишь? – оборвала паузу Лора насмешливой репликой.

Сергей ответил.

– Я – боюсь. Немного, чуточку, – начал он задумчиво. – Я не потерял от страха рассудок и бессонница не будет мучить меня, но я понимаю, что события вышли из-под контроля. Чувство неудачи уже поразило меня своим жалом. Оно – как болезнь.

– Как триппер или ринит. Не то чтобы беспокоит, но мешает. Не смертельно, но неприятно.

– Не шути, – уныло попросил Сергей.

– Почему? – с искренним удивлением, спросила Лора. – Что в том плохого?

– Двое – убиты. Два человека исчезли. Вот о чем следует подумать.

– Кто исчез? Куда?

– Фришбах и второй… Ты должна его помнить! Уголовник! Беспокоиться о нем, конечно, не стоит. Куда он денется?

На мгновение Лора напряглась: плотно сжатые губы, пульсация вен на шее, взгляд… взгляд-напряжение, взгляд-выстрел, взгляд-вечная-мерзлота. Но Сергей, поглощенный собственными мыслями, не заметил его.

– А вот о Фришбахе стоит потревожиться. Кто знает, что придет ему в голову?

– Он испугался и убежал. И спрятался. И скоро найдется.

– Ты так считаешь? Не забывай, он – сумасшедший. Он – непредсказуемый безумец. Он десять лет провел в психушке.

– И за что его, такого милого, упекли туда?

– Было за что. О, это жуткая история. И смешная. Как он попал туда и почему остался. Я расскажу как-нибудь. Потом.

– Ладно, – не стала настаивать Лора.

– О, Господи, как же все не ладится у нас! – воскликнул Сергей, давая выход своему раздражению.

– Перестань! – резко, сухо, гася своим тоном этот всплеск эмоций, оборвала его Лора. – Вспомни-ка, ты говорил: пятьдесят на пятьдесят. Вероятность успеха – половина, и неудачи – тоже половина.

– Да, – не отрывая взгляда от её голых коленей, подтвердил Сергей.

– И план у тебя был у-мо-по-мра-чи-тель-ный, – подобрала Лора слово и произнесла его без иронии. – И все еще уладится. И все – удастся.

– Надеюсь! – взбодрился Сергей. – План мой – полет фантазии! Правда?

– Да, – твердо подтвердила Лора, не раздумывая над ответом ни секунду.

Сергей рассмеялся искренне и весело.

Неужели смешно, подумала Лора и спросила:

– Что с тобою?

– А что?

И она подумала, что он смеется, потому что знает нечто важное. А еще она подумала, что Сергей считает себя невольным убийца, и справится с этим – ему не легко. А он подумал, она права, если считает его убийцей. Невинно или злонамеренно, но именно он и никто другой создал подобную ситуацию. Предусматривал ли его дальний умысел все, что случилось? Все! Чужие смерти, свою больную совесть и тревогу, противную, надоедливую, поселившуюся под сердцем. Или обстоятельства оказались выше и сложнее его разумения? Так невинно или злонамеренно? А какая собственно разница, пришла ему в голову мысль и обескуражила своею примитивной прямотой. Какая разница? Простой вопрос. Но на него, оказывается нет ответа.

– Жестокая мысль, – опустила Лора ресницы.

– Что?

– Та, что показалась тебе смешной, дуралей, – прочтя его мысли, ответила Лора.

– Я смеюсь над неудачником, – ответил Сергей.

– Поменьше эмоций. Дело – есть дело, – произнесла Лора сердито.

– Жизнь не простая и мерзкая штука, – произнес он упадшим голосом.

Он вдруг показался ей старым.

– Жизнь – разная, – обронила она, протянув ему свою руку.

Он мягко сжал её пальцы в своих, но лишь на секунду, а потом – отпустил, позволив её ладони выскользнуть. И обречено вздохнул: – И все-таки провал?

– Нет. И не переживай. Еще неизвестно, что да как, – мягко произнесла она.

– Известно. Задействуем административный ресурс, набросаем в урны столько бюллетеней, сколько потребуется, и наш кандидат снова окажется в кресле, что уже согрел своим задом, но…

– В этом не будет твоей заслуги, – договорила за него Лора.

– Да! – указательным пальцем, вертикально торчавшим из сжатого кулака, словно ствол пистолета, Сергей ткнул в стену. – Только посмотри на него!

На стене висел плакат размером в полроста. Человек, изображенный на нем, улыбался и смотрел в небо. В голубой дали отсвечивал серебром реактивный самолет. Его белый и слишком плотный хвост совпадал с контуром чуть приоткрытых губ.

Да, не шедевр. Улыбка подвела, – бросив короткий оценивающий взгляд на полиграфический ширпотреб, признала Лора. – Бессмысленная какая-то. И вот эта белая пена изо рта. Создается впечатление, что он – плюет. Неудачный ракурс. Но это не его вина, а фотографа.

– Всмотрись в это лицо!

– Брось! Нормальное лицо.

– Нормальное?

– Да.

Их глаза встретились. Ей не стоит быть строгой, подумала Лора, и серьезной, и требовательной, ей не стоит рисковать потерять… что?

“Влюблена. Вот что! – призналась она себе честно. – Влюблена без оглядки! Сергей – любовник-хакер, взломал её защитный код. Или она сама отдала ему ключ? Сама! Классический случай первой влюбленности. Или второй? Второй – не бывает! Влюбленность – она всегда первая. Первая влюбленность, но во второй раз! Теперь, кажется, сформулировано правильно, – усмехнулась про себя Лора. – А все, кто были прежде, блеф! И любовник-бомбардировщик. Он рвался в неё неистово и сбрасывал фугасы, уходя в пике. И любовник-лепесток – тот прикасался нежно и распускался в облаке её дыхания. И любовник-Арлекин. И любовник-Пьеро. И любовник – щекочущее перо. И любовник-осколок гранита. И заводной механический мишка с ключиком в боку. И любовник-аттракцион: то ли качели, то ли чертово колесо”.

Воспоминания промелькнули и ушли, оставив после себя только одну навязчивую мысль – когда же все началось?

Лора любила вспоминать детство. Точнее, она любила воспоминания из детства: горячие пирожки – внутри каждого было совсем не много мясного фарша, но не начинка создавала вкус, а мягкое тесто и поджаренная, обмазанная прогорклым маслом, корочка; пирожные эклеры, что выпекала бабушка по субботам; сладкая вода “Буратино”; сахарная вата; карусель в городском саду; зверинец, что раз в год наведывался в город, традиционно занимая один из пустырей, расположенных на берегу Реки за пром.зоной.

Зверинец! За высокими заборами и наспех вырытыми рвами обитали горные козлы, слоны, бегемоты, бурые медведи, настоящий бенгальский тигр и две рыси, а пара белых медведей со стеклянными, потускневшими глазами ютилась в тесной, два метра на два, клетке и жизни в них было не больше, чем в плюшевом мишке, что Лора, лежа в постели, каждую ночь прижимала к своей груди. Но особой популярностью всегда пользовался обезьянник: огромный чудо-куб с мутными стеклами. С той стороны – разнопородные приматы, с этой – толпа, состоящая исключительно из приматов рода гомо сапиенс.

Лора помнила, как, затесавшись в толпу наблюдала за двумя черными обезьянами, похожими на длинноруких карликов. Они совокуплялись, тесно прижавшись друг к другу. Они ритмично двигались в бешеном темпе, не переставая гримасничать. Их щеки, похожие на два одинаковых комочка грязи, раздувались, как у саксофонистов. Они раскрывали и закрывали рты, демонстрируя крупные желтые зубы, морщили покатые лбы, а на их узких, как прибрежные полосы, висках вздувались валиками напряженные вены.

Люди наблюдали. Они тоже гримасничали и хохотали. Карикатура, гротеск, пародия? Что может быть более узнаваемо с точки зрения физического сходства, чем карикатура? А черты скопированные, выверенные в повторение до миллиметра, идеально правильные, создают порою непохожий облик…

Нет, сцена, что ей довелось случайно подсмотреть, не поколебала её в веру в изначальную непорочность. Она увидела в ней иное: доказательство существования различия между человеком и животным, между разумом и неразумением, между благородной любовью и похотью, присущей дикому зверю.

И она продолжала жить в предвкушение любви.

Это свойственно девочкам в тринадцать лет – думать о любви, мечтать о ней, о самой первой, и представлять, как все случится! И запретные слова и запретные мысли врываются по ночам в прелестные головки и не дают уснуть. Это кажется высоким, таинственным и… практически стерильным. И мысли нет о солоноватой липкой влаге, крови, поте.

Когда же все началось, подумала она и испугалась – ну, вот, опять её достает эта сука-память. Нужно отвлечься, забыться! Поздно! Когда же все началось? Эта мысль эта уже пристроила где-то в глубине её мозга отбойный молот. Может быть, все началось восемь месяцев назад? В апреле? И не раньше?