Я тебя убью, если ты не дашь мне разрисовать дом божьими коровками.
«Они были в тёмных широких одеждах, большие, без лиц, били камнями, стоя за спиной, уже дырка, камень торчит в голове, а он стоял и смотрел на меня ужасными глазами».
Госпожа с Шёлковым Горлом.
Расшифровка переговоров экипажа самолёта, разбившегося в Иркутске. Последние слова командира: «Эх, пиздец».
В шесть утра Вася, вытащив на тротуар крымской улицы баян и украденный в кафешантане пластмассовый столик, решает с приятелем проклятые вопросы. Васина закуска под красное вино: гнилое яблоко, рваный хлеб, непочатая головка чеснока.
Просыпайся, пора на море!
– Посмотрела в глаза действительности. Очень хочется плакать, – это способ безжизненной фразой сказать то, что уже не выговаривается.
Раннее утро в Киеве. Вымытый Крещатик, старуха и девочка, обе в лавровых венках с асимметрично приклеенными к лицам глазами. Старуха прошла мимо, девочка протянула ладонь, я положил монетку.
Одна латышка, мне десять лет, ей, может быть, 16, красные свежие щёки, толстые губы, которые я хотел поцеловать, влепиться в эту свежесть между её прохладных щёк, уезжая, написала записку: «Трагедия – изумительная вещь!»
Я берёг эту бумажку, но так и не прочитал ни одной книги из её списка.
Вначале был вдох.
Полотенце на вишне уже высохло.
Люблю смотреть, как дорога уходит, как уходит дорога, как она на тебя накатывается.
Одно из жутких видений
представить что может случиться
ты не захочешь или не сможешь
умрёшь (шутка)
запускать в мои волосы пальцы
ночью наснилось
в комп-клубе
чёрный панковский
кофе
мех ламы
если облить
промокает противно топорщится
потому всё-таки мех
внутренний ужас мой личный
я помню то что сам ты наверное помнишь
(извени за безграмммотность) что цытирую ф.
в другой раз воскресный стишок ещё хочешь
мой нежный тревожный любимый ревнивый
я в яяяярости
я в исступлении
руки ломаю
(словарь Достоевского
созвучен
моему негодованию)
я до тебя доберусь и убью
в письме ты кажется скрыл
тем более что английского ты не знаешь
будешь поджариваться на медленном огне
муки тебе обещаю
разнообразные
помнишь
«утро в курятнике»
и ещё те которые мы на тебе испытывали
так это шалости были
и я настаиваю
на 25 часах в сутки
не
8+2+полтора
пора уходить
получайте скидки в магазинах и ресторанах – до 50
я не смогла прочитать
твои мои любимые письма
и мне никто никогда не захочет помочь
когда я искала
последнюю букву
названия писем
были без «тел»
из-за какого то «сервера»
с песнями с плясками
я на грани истерики
периодически
я разговариваю с любой
она видя моё лицо предлагает сочинить и написать стих
иронический ребёнок
там есть такие наблюдения
«слегка бровки приподняв
нажимает клавиши»
или
«красивое письмецо»
«выходит из клуба
еле дыша»
что вовсе не вежливо с её стороны
между прочим моя фамилия полностью помещается в твою
только без заглавной буквы
«д»
обдумываю стратегию закапывания тебя в снег когда ты
приедешь
это очень важно
я всё ещё рассчитываю на победу
летом и осенью не получилось
может зимой
мы всей семьёй
ходили на вокзал
шумной толпой по-цыгански
и некоторым грустно
в такой же пропорции в которой весело внешне
вечера
собачий мороз называются
или
компьютерный клуб
закажите клубную карту мnogo.ru абсолютно бесплатно!
последние вымерли нервные клетки
компьютер
выдаёт письма раз в полчаса я и то соображаю быстрее потому что о главном
…….. плохо
\ где ети буквы х ж \
тоскую
для общества я как индивидум утеряна
говорить со мной не о чем
круг ограничен
всех и папу тоже называю тобой
мир сжался
в неконтролируемом тобою пространстве
я плачу
конечно ревнуй
это нужная штука
желательно и до конца
какого-нибудь
но только не злись на меня никогда и не оставляй
лучше письма в конвертах как в старину
это всё-таки я как тебе пишется если ты дома и пишешь если в муках значит эффективно
если без мук то наверное ты в состоянии болезни и забытья я честно признаюсь иногда я вижу как ты выбрасываешь всё написанное в… в…за неимением печки в доме в мусоропровод я за тобой подозреваю такую импульсивность
я расстроена снова
письмо с архиреем если не путаю не дошло и пропали
письма
1-я не скажу тебе не к кому ревновать
и 2-баназям и со скрепочками
ты обещал очень прочитать хочется
постоянно что-нибудь портится
вот тебе адрес
и ещё возникли вопросы
что за размер архирей
очень надеюсь архи не означает допотопный
а хирей
не озн. тоже ничего
какие выводы из того что человек сообщается с миром
посредством архирея и каким
размером
пользуется например путин
я серьёзно
но если тебе вопросы глупыми покажутся просто
не отвечай
ты самый лучший
у меня есть воображение сердце душа
(возможно в другом порядке)
прочие аксессуары
не надо меня так пугать
про слёзы и прочее
отвечаю на запитання падлюк никаких не вези
своих тут хватает
если не побреешься наверное буду смеяться
но уж точно это не испортит наших отношений и не вспугнёт эстетическую часть
меня
но обманет
пасажиров поезда
и они оставят тебя наедине со своими мыслями
где диканька не знаю
едь смело и радостно
я буду о тебе там заботиться
как хочется
чтобы всё хорошо
всё трагичней
но
я конечно
обхохоталась
а в тебе смотрю бесконечные запасы сарказма
много разного рода запасов и все они какие-то бесконечные
целую люблю
и дышать без тебя не могу
из головы у тебя уходить не собираюсь и не проси и оставим
этот вопрос
это жизнь такая
P. S.
Разбредается стая небесных собак,
видишь, сыплются звёздочки, блядь!
У зелёной беседки
стрекочут цикады.
Не приду в город Киев!
не приеду к тебе никогда!
Тихо-то как.
Клочья пены на Млечном Пути
Из Петропавловского собора вышел мужик в фуфайке, подпоясанной бельевой верёвкой.
– Опять зима, пока в соборе был. О-бал-деть! И на выходные
обещают мокрый снег. Совсем уже с ума сошли.
Апрель.
Оно смотрит на меня и прежде всего за мной. Оно не пишет
стихи, не любит.
Мы ходим друг к другу в гости. И друг от друга прячемся.
Язык нового времени: первыми пострадали самые прекрасные: Вермеер и орангутанг. У одного отсекли е, у другого г. Один стал Вермером, второй орангутаном.
Стали считать не как мы, расправляя кулак с большого пальца, а с мизинца: дотрагиваясь до собственных пальцев пальцами другой руки.
– Они готовы верить во всё, даже в синеголовых гупертонов.
«Воскреснут трупы и будут строить прекрасное будущее». Старуха звонила в дверь. Я не открыл.
На скамейке, запрокинув головы, целуются дети, ее рыжие волосы льются в грязный снег, в подоле букет серебряных, словно вырезанных из фольги, цветов.
Масляный луг покрыт коркой льда. Прелые коконы прошлогодних листьев.
– Где папа?
Белобрысый малыш ткнул в меня пальцем и пошёл прочь, тарахтя об асфальт пластмассовой машинкой.
Покачивая перьями, шли три старухи.
– Девочки, весна!
Девица читала брошюру «Из тех ли ты, кого любит Бог?» и грела на холодном солнце блестящие коленки.
Робко ещё, ещё очень робко, только первое после зимы: чуть свет не так, тротуар чуть суше.
– Мне вас рекомендовали как очень талантливого и совершенно сумасшедшего.
– Я очень тихий и очень несчастный человек.
– Это видно.
Запись в приёмном покое: «Говорит, что не пьёт, но habitus соответствует».
Старухи смотрят на воробьёв на снегу.
– Они не синицы, лапками не умеют цепляться.
– Как дела на воле? – старик в больнице.
– Дела к весне. Воздух уже такой…
– Мимозы, наверное, продают, тюльпаны.
– Не видел ещё.
Весеннее утро, на берегу озера Принц Зигфрид, Бенно и друзья Принца веселятся, танцуют с крестьянками, пируют.
Царевна-лебедь, самка совершенных форм, прекрасное тело, помноженное на самолюбование, глаза полузакрыты, полные губы полуоткрыты.
– Вы уже уходите? – сказала красивая гардеробщица.
– Да, – сказал я.
Она улыбнулась.
Баркас на тяжёлой Неве, шар-камень, стёкла шампанского, волны идут вспять.
Зыбка – колыбель. Рамо – плечо. Рамена – плечи. Рамень – римская ромашка, аптечная римская ромашка.
Ооцит – женская половая клетка в период её созревания, оолиты – округлые камни.
Опалесценция – рассеяние света мутной средой, фантастический балет в трёх действиях.
Тени моста и людей на гранитной стене. Тени людей сходят вниз по тени моста и уходят в чёрную воду. Тени других выходят из чёрной воды и идут по тени моста вверх. Крылья не отражаются.
Склоняясь над Зигфридом, угасает Одетта. Бурные волны разбушевавшейся на озере стихии поглощают Одетту и Зигфрида.
Мне больше нечего тебе сказать.
И, простое, у окна (холод ещё за ним):
– Птичка поёт.
Окно, лестница, ребёнок и его слово:
– Птичка поёт.
И правда, пела всего одна птичка.
– Мы привяжем скот, закроем курятники, будем молиться и ждать, – сказало ТВ.
Интернет сообщает: в Китае обнаружили холм, по которому вода течёт вверх.
В метро говорят, что метрополитен требует соблюдения правил, установленных метрополитеном. О стоимости одной ступени эскалатора и невинно пострадавших пассажирах. Каждое новое сообщение дикторша начинает с междометия «А…».
«А внимание…»
А содержащий прелюбодейку безумен и нечестив.
А день начался.
– Ты наш?
– В каком смысле?
– Из цирковых?
– Нет, не из цирковых.
– Бывает не наш, но роднее наших.
Этот обычай называется чичвара. […] У нас, у грузин, нет харакири, мы не можем зарезать себя, тогда мы будем изменниками. Поэтому ударом острого кинжала мы оскопляем себя и уходим в горный монастырь думать о высоком и петь песни богу. […]
Задолго до рассвета женщины уходят из селения. Мужчины встают в круг и поют хвалебные песни мужчине, его гордости, достоинству и древнему обычаю чичвары. В центре – тот, чьё достоинство он сам. […] Когда первый луч солнца блеснёт над туманной лощиной, ударом острого кинжала он отсекает свой мужественный побег. Уд падает в корзину, сплетённую из виноградных прутьев. В корзине сверкает самый чистый горный снег с вершины. […] С заходом солнца женщины вынимают его из снега и готовят к пиршеству. Секрет утерян. Он как живой, он сахарный, как мёд. […]
И вот чичвара на досках, накрытых белоснежной скатертью. С кровавым пятном в паху. Она – вся в чёрном – во главе стола… Стол длинный, как дорога, уходит за край села. Она должна попробовать первой… […]
Птичка с жёлтым горлом учит птенца летать.
Матери душат в колыбелях своих новорождённых дочерей, потому что нечего есть.
Дни, дни мои, утра и дни. Май-июнь.
Иду к исповеди, пиная камешек.
Евреи ушли из Египта. В Египте без евреев стало спокойно. Евреи родили Христа. А потом распяли.
(Чтобы было спокойно.)
– Кто-то хорошо говорил: если ты стоишь на пороге церкви – не надо вот тут это… колыхаться.
Ich bin, du bist, Er ist.
– Бабочки летают.
Бывают тонкие сновидения. Ещё не спишь, а картинки уже показывают. Аквариум, в нём живут не рыбы, а деревья с жёлтыми плодами. Они падают медленно, как в воде. Но тот, кто показывает это сновидение, хочет, чтобы не только я, но и другие его смотрели. Смотрят не люди, а растения, стоящие у стенок аквариума. У них тоже жёлтые плоды, и плоды выворачиваются, раскрываются и смотрят на тех, похожих на них, которые в аквариуме.
– Давай, – робко, – поцелуемся?
– Давай.
Старик в чёрном, звеня медалями. Как ёлочка, которую несут выбрасывать вместе с игрушками.
«Gott soll allein main Herze haben!..» – поют Баха под окнами на весь переулок Антоненко и бьют пивные бутылки.
– Плюм-бум, плюм-бум, – говорят колокола.
«Великому русскому художнику слова Ник. Вас. Гоголю от правительства Советского Союза. 2 марта 1952 года».
– Николай Васильевич в накидке, а как меня изобразят? – говорят на Гоголевском бульваре.
Улицы не знают, как их зовут: Тверская-Ямская. Уж ты реши сама: Тверская ты или Ямская. Или: Рождественка улица. Где ещё две буквы?
Ул. Крылатые Холмы. Красиво. Женщина – мужчине:
– Он тоже без грехов? – Нет, – отвечает.
Этот город с миру по нитке. Изба с хомутом, который надевает Ванька из сказки. Волки голову отъели, приготовляя барыню к естественному её употреблению.
Арбат. Из толпы просили «Подмосковные вечера». Трубач кивнул и сыграл «Город над вольной Невой».
– Мавзолей. Там прикольно, там уже 80 лет лежит зелёный человек, не портится и не воняет.
– Он единственный среди них оказался живой, и ещё играет с живыми.
– Да, правильно, нельзя же всё время изображать своё несуществование.
На Лубянке золотая табличка: «Приёмная ФСБ. Приём граждан круглосуточно».
– Я предпочёл бы поперёк картонную: тары нет.
– Я маленький нездешний человек. Пойду и плюну в Москву-реку.
Мама и мальчик, 1935 год:
– Мама, а почему у дедушки синее ушко?
Теперь там восковая маска работы скульптора М. Остальное – солома. Не похоронят. Никогда. Потому что его там нет.
«Что касается до грязных выходок, то мы видели их слишком достаточно». В. И. Ленин.
Фарфоровые туркмены. Композиция «Обсуждение конституции», 1935 год.
Девочка в тёмных очках. Мальчик в галстуке.
– Слушай, ты меня – э-э-э – (я поравнялся, пока прошёл, э-э-э длилось…) – развратил, – услышал уже за спиной.
Соловьи кричат, как дерущиеся кошки.
«Соловьи – почему они поют? – Они хотят жениться. – Как четыре собаки, сегодня, бегающие – жениться?» У Пушкина, поставленного здесь от городского попечительского управления, сцена изнасилования собаки Альмы четырьмя кобелями, на пьяной скамейке компания трезвых старух:
– Ты ж когда гуляешь, тоже аться хочешь.
– Я шесть лет не усь-усь.
– Это щас. А по молодости?
– Да не бей ты её…
– Может, укусит тебя пару раз за задницу.
– Альмочка, умеешь делать минет?
– Не умеет. Даю ей сардельку, а она её – хрум!
– Он вообще, знаешь, – как её – он её передними лапами подгрёб под себя, а задние у него нависают прямо ей на лицо.
– Какие задние?..
– Альмочка, девочка, иди сюда!
– На Лиговском гуляли. Догу не дала.
– Дура!
– А кто будет роды принимать?
– Вон их сколько. И ещё один на Московском вокзале, жених.
«В столице нашей чухонство. В вашей купечество, а Русь только посреди Руси».
Гоголь – Погодину, 11 генварь, 34.
Заседание …ской академии. Кувшинное рыло говорит о спасении России. Повсюду поставить надзирателей.
Когда выслушивал вопрос, из почтения к собеседнику с понимающей улыбкой опускал голову: дескать, что ж ты сам не знаешь ответа на такой детский вопрос, но если бы ты знал то, что знаю я, то и вопроса бы такого не задавал. Он выслушивал молча, замерев в сладком полупоклоне, а отвечая подробно и долго, делал перед собой жесты, будто задвигает и выдвигает ящички невидимого комода, в которых лежали ответы. Иногда ящики были миниатюрными, он открывал их двумя толстыми пальцами, беря нежно. Когда хранимые в ящиках идеи бывали сложными и, на его взгляд, трудными для нашего понимания, тащил с небольшим усилием, но, вызволив на свет, выдыхал в воздух сложноподчинённую конструкцию, которая летала над залом лёгкая и недоступная; невидимый комод был натёрт салом, ящики скользили легко, и спасительная идея рождалась без мук, и вот, извлечённая на свет божий, уже трепещет в его нежной лапе – на радость нам и государству российскому. Мысль-то была убога – к каждому государственному институту приставить зеркальный институт общественных надзирателей и оплачивать их труд из казны.
Когда выступающий задвинул на место последний ящичек, лицо его стало суровым, паноптикум зааплодировал, а старенький председатель собрания, расплакавшись, предложил оратору стать академиком, на что Первый Надзиратель ответил полным достоинства лёгким поклоном, почти невероятным по своему изяществу для его медвежьего сложения.
– Иди, посмотрим, как птички щебечут.
Идут две улитки с шёлковыми рогами.
Прилетел маленький серый соловей, и чёрный дуб наполнился музыкой.
– У вас очень красивая попа, и (её?) голубизна придаёт (ей?) целомудренность.
Голубые дни сменяются сиреневыми, как шарики на Невском…
«Сестра Прасковья, с крепкими толстыми ногами, чистый её мальчик, мечты…»
Девица прошла по набережной, улыбаясь: «Идём со мной». Человек с лапой тигра, барышня с воспалёнными от сифилиса веками, взгляд: «Что?» «Жди меня, я не вернусь». Спроси у яндекса, кто написал.
Каждый день вижу ангелоподобных, как цитаты из книжек Тургенева, майских девушек. Но с порванными носами, губами, руками, платьями. А те, кто не изодраны, – беременны. Что там зимой с ними делают?
«…За рисом на кладбище прилетели голуби. Нас посвящают в монахи. Стою перед шаром, – шар большой, с меня ростом, прозрачный. На мне красное, как колокол, платье. Я шагаю в овраг и тоже лечу счастливый и лёгкий.
Был мой разорённый дом, сквозь который росли деревья. Ходил за три поля. Слушал птиц под мокрым дождём. Лес такой дымчатый, в нём цветут цветочки синенькие и беленькие, и все приметы говорят о том, что ничего не будет…» Рассказ философа.
«Ехал я однажды в Самару. Пили водку. На второй полке лежал мужик. Слушал, свесив голову, терпел. Потом слез, решительно налил себе водки и сказал:
– Пошёл я однажды за стаканом на кладбище… Если я когда-нибудь, не приведи господи, буду писать роман, я начну его именно так: «Пошёл я однажды за стаканом на кладбище».
Мальчик в метро играет с водяным пистолетом.
Старуха:
– Во время войны с оружием не играют.
– Похороны, где?
– В большом зале крематория.
– Какого крематория?
– Крематорий у нас один. Знай и люби свой город.
Мама рассыпала пуговицы, чтобы пришить к моему плащу.
– Она такая… Красиво-коричневенькая.
По радио сказали, что Тутанхамон умер в 18 лет.
– А-яй, как жалко, какой молодой! – сказала мама.
Воспитательница:
– Не плачь, жизнь вообще сама по себе штука тяжёлая, страшная, но, к счастью, короткая.
Мальчик перестал плакать.
Ларёк, старая и пьяная продавщица в очках:
– Молодой человек, вы не знаете, как прожить следующие двадцать минут?
И двадцать минут пройдут, и жизнь пройдёт, как следующие двадцать минут.
Я подумал и не ответил.
60 процентов школьников на вопрос «Как вы относитесь к Пушкину и Гоголю?» ответили: я их ненавижу.
Утро белой ночи, девочка в окне, крик в мокрую и свежую пустоту двора:
– Хочу мужика!
Книжка. «Под удовольствием мы понимаем отсутствие умственной и физической боли, а не оргии, пьянство и разврат с женщинами, мальчиками или рыбами».
Моховая, девочка лет семи в яркой красной куртке под руку с чёрной старухой.
– А моя мама умерла, – нараспев сказала девочка.
– Да, – нараспев ответила старуха.
Июньские дни, все уже на дачах, парикмахерская пуста, одна парикмахерша от скуки стрижёт другую.
Мешки путешествуют по городу и играют прохожими.
Один слетел с набережной, лёг, замер, опустил ухо, слушает. Плохо слышно, ветер? прошелестел и прилёг к самым ногам.
«Вы, цветущие девушки, прыгающие с зелёного неба на синие луга аэродрома от избытка сил и радости, оглянитесь на пройденный путь революции…» – граф А. Толстой, речь на дискуссии о Добычине.
«Превращение воды в китаянку и исчезновение китаянки в воздухе. Феерический аттракцион», – Леонид Добычин, письмо 141, афиша.
«Не забыть написать комментарий к Апокалипсису». Стерн.
Ул. Печальная, 1.
Хожу, пою на мотив враждебных вихрей:
– Всё это печальное так изначально, как изначальное это печально!
«Zu früh «1831–1874.
Монах в оранжевой футболке пускает с каменного балкона мыльные пузыри.
Радужные пузыри летят над улицей Савушкина и лопаются в трамвайном вихре.
Летней ночью на Аничковом мосту, розовая прозрачная кофта, тонкая талия, чёрный лифчик, тонкий профиль.
– Вы такая красивая, что страшно подойти.
– Вам нужны проблемы? – удаляясь.
Голос, как у консервной банки, когда её открывают. Шпротной банки с режущим масляным язычком.
Зеленогорск, ЗПКиО, как сказала одна барышня – парк с насморочной аббревиатурой. Девочка ревёт в голос:
– Где я теперь па-а-а-пу возьму?
– У тебя есть бабушка и дедушка.
– Где я па-а-а-апу возьму!
Чёрные волны с белыми барашками. Девушка с огромной голой грудью, шатаясь, выходит из них. У бревна парень выжимает лифчик. Песок метёт, забивается в кроссовки и сечёт по ногам.
О проекте
О подписке