Цитаты из книг автора «Константин Коровин»

Послушай, не могу: тишина, таинственность, лес, травы райские!.. Но все это обман!.. Обман – ведь за всем этим смерть, могила.

Там неплохо жить – я люблю, так как там о тебе никто не заботится. Здесь как-то все хотят тобой владеть и учить взглядам, убеждениям. Это так скучно, надоело. Подумай, как трудно угодить, например, Льву Николаевичу Толстому. Просто невозможно.

Будучи славянином, Врубель был в отдаленности поляк по происхождению. Многое время жил за границей. Любил ли он заграницу? Я его спросил об этом. – Да, – ответил он, – мне нравится: там как-то больше равенства, понимания. Но я не люблю одного: там презирают бедность. Это несправедливо, и неверно, и нехорошо. А в России есть доброта и нет меркантильной

кто-то сказал при Врубеле, что в России – повальное пьянство. – Неправда, – ответил Врубель, – за границей пьют больше. Но там на это не обращают внимания и пьяных сейчас же убирает отлично поставленная полиция.

Дорого стоят государству художники, и всегда их мало. Как это странно, несмотря на огромную Россию. Что-то мешало, и мало было влюбленности в искусство и жизнь, в радость жизни и в искусство.

Оставшихся в Москве считали мучениками. Но странно, несмотря на довольство жизнью, многие из поместий и городов стремились уехать за границу. Меня это удивляло. Неужели лето за границей было лучше, чем в России? Нет. Я нигде не видал лета лучше, чем в России, и не знаю моря и берега лучше Крыма. Но Крым считался «не то», чего-то не хватало. Не рулетки ли, думал я, или баккара, которые были запрещены в России.

Когда будут думать о хлебе едином, пожалуй, не будет и хлеба.

Ко мне вошли в комнату и он, и она. – Ну, прощайте, – сказала супруга ласково. – Желаю вам наслаждаться здесь. А ты, может быть, остаться хочешь? – обратилась она к мужу. – Да, я бы денек-два побыл еще, – ответил он робко. – Уж очень вдали там елки хороши. Вон там! Я бы пошел посмотреть… Покраснев, она сказала быстро: – Ну, желаю вам смотреть на елку, а я еду. Подводы тронулись. Она не обернулась. За воротами мелькнула ее синяя шляпа с розовым шарфом. Сестра шла от ворот и тоже не взглянула на нас. Прошла молча к себе в комнату. – Уехала, – сказал приятель. И вдруг начал с диким топотом прыгать на одном месте, выходило вроде какого-то танца. – Что ты, что с тобой, чему радуешься? Но он продолжал прыгать все быстрей, притоптывая и выкрикивая: – Гоню, выгоняю. Выдыбай, выдыбай! И вдруг стал как вкопанный. Я подошел к нему: в голубых глазах Васи светились слезы.

Пришел мой приятель, доктор. Феб так обрадовался, прыгал вокруг, бурлыкал, визжал и лег на спину. – Он понимает, – сказал доктор, – я люблю собак. Он это чувствует. Хорош пес… молодой. Доктор взял свернул кусок газеты, плюнул на нее, бросил и сказал: – Апорт! Феб схватил газету и принес доктору. – Ученый, – сказал доктор…

Сижу дома один, дожидаюсь собаку. Все не ведут… Дворника послал купить молока, хлеба, колбасы – накормить собаку. Гляжу в окно. Уж поздно, сумерки… Вдруг слышу звонок на кухне. Отворяю дверь: стоит татарин, а на веревке большая собака, кофейно-пегий пойнтер. Дивная голова, уши длинные. Смотрит на меня. – Здравствуй, пес, милая собака… И сердце бьется от радости. – Такой умный собака, – говорит татарин, – толко хозяин нет. Тэбэ Бог молить будэт. – Скорее кормить… Налил молока, накрошил хлеба. Собака голодная, ест. Колбасу прямо глотает.