– Комнату и коридор каждой семье нужно выделить. Скоро дети пойдут у молодоженов, негде будет ноге ступить, да и в тесноте дружно жить невозможно, – рассуждал сам с собой Илья Пантелеевич и вместе с сыновьями взялся за дело. Надо сказать, что в деле строительства новых комнат для сыновей посильную помощь оказывала и сторона невесток, сваты Габо. В этих местах существовал такой негласный порядок: девушка, выходя замуж, брала с собой приданое без недвижимости, тряпки разные, даже корову, а чтобы зять пришел в дом невесты и жил там – никогда, считалось, что это могли позволить или очень слабые во всех отношениях женихи, или очень бедные. Женихи нормальные, умные, знающие, что для молодого человека самое главное – его молодость и здоровье, никогда не могли даже помыслить об этом. Однако помощь от тестя, в любых размерах и в любом виде, даже самый гордый жених принимал, а потому, когда Илья Габо строил своим сыновьям дома, хорошую, огромную помощь оказали сваты. Они не только деньгами, тогда очень скудными, помогали новым родственникам, но и работали от начала до конца стройки. Практически новое жилье молодоженам строили родители с обеих сторон, а почести получала только одна сторона – отец парня.

В зятья Илье Пантелеевичу попались крепкие и уверенные в себе парни. На вопросы, где и как собираются жить молодые, оба зятя, словно сговорившись, ответили: «Без крыши над головой не останемся, но и у тещи жить не будем». Парни были, как и все в Джиниси, трудолюбивые, и через несколько лет, когда колхоз выделил новым семьям земельный участок для огорода и дома, начались стройки у зятьев. И вся семья Габо включилась в работу, даже невестки помогали обустраиваться новым родственникам.

Пока сыновья и дочери Ильи Пантелеевича обзаводились новыми семьями, домами и домашней скотиной, на страну обрушилась самая настоящая и большая беда – началась Великая Отечественная война. Сыновья Ильи Пантелеевича Филипп и Василий служили в армии, их забрали еще в тридцать девятом и сороковом годах соответственно, а теперь на войну вместе со многими односельчанами – Ваней Никифоровым, Сергеем Ильичевым, Борисом Каракозовым, Авелем Эминовым, Стефаном Атмаджевым, Василием Кокозовым, Алексеем Баязовым и еще многими другими пошли Терентий и Емельян. Половина молодых призывников были женаты, некоторые сыграли свадьбу только что. Провожая женихов на войну, невесты, естественно, плакали. Женихи, соответственно, успокаивали, просили не убиваться зазря, дескать, мы еще живы, прогоним немца и вернемся. И вот, сказанные в этот момент неудачные выражения потом стали в селе крылатыми словами, вспоминая их, сельчане по-доброму смеялись. Ваня Никифоров, красивый молодой колхозный чабан, чуть ли не на руках нес беременную жену Тому по селу, когда призывников всем селом провожали на войну. Чересчур ее оберегая неизвестно от чего, Ваня от избытка чувств обронил тихо жене: «Не плачь, Томочка, могут воды отойти, на улице родишь моего первенца». В тот день вроде никто не услышал сказанные Ваней слова, но на следующий день в селе обсуждали бережное отношение Вани к молодой жене и повторяли Ванины слова, удивленно задавая вопрос: «Откуда Ваня знает, что, прежде чем родить, воды должны отойти»? Парень по образованию и профессии чабан – не врач и не ветврач. «Да вы что, – отвечали другие, – он что, не видел, как коровы рожают». Вот так, временами и до сегодняшнего дня, вспоминают тот случай, оброненную Ваней не к месту фразу. Уже Ваня Никифоров стал Иваном Климентьевичем Никифоровым, вокруг него бегают внуки и правнуки, а в селе говорят про этот случай так, словно вчера произошло. Не успели уйти на войну одни да написать по письму своим невестам, как подошло время и младшим сыновьям Ильи Габо, Володе и Варнаве.

Володя был болезненным мальчиком, часто кашлял в детстве, простужался быстро – только секунду на сквозняке постоит или в холоде окажется. Хотя чем взрослее он становился, тем вроде бы и здоровье крепчало, однако родители, зная его состояние с детства, уже думали, как сделать, чтобы Володю не забрали в армию: парень армейские условия жизни не выдержит, здоровье не позволит, полагали отец с матерью. За Варнаву родители не очень переживали: парень рос здоровым, кулачищи точно кувалды, зимой без головного убора и куртки ходит и хоть бы хны, ни разу даже, Господи, помилуй, не чихнул. Пойдет в армию, и если к этому времени немцев не прогонят, то все фашисты через Варнавины кулачищи-то и погибнут. «А Володю надо спасать» – рассуждали Илья Пантелеевич и Мария Варнавовна. И спасали. Когда, через год с небольшим, работники сельсовета принесли Володе повестку, то не смогли ее вручить предпоследнему сыну Ильи Габо. Не нашли его. Родители позаботились, чтобы Володя не расписался на повестке. Расписаться на повестке и не идти в армию – грозило по законам военного времени очень большими неприятностями, а так – не расписался, значит не нашли парня, а на нет и суда нет. Потому Илья и Мария Габо все делали, чтобы Володя не попался на глаза сельсоветским работникам. У Ильи Пантелеевича был там даже свой информатор, с которым он расплачивался пятикилограммовой головкой овечьего сыра и большой бутылью самогона-первача. Когда собирались посетить дом Ильи Пантелеевича, тот сразу сообщал, и Габо прятали сына. Более того, Мария Варнавовна до полуночи каждый день не спала, караулила, не идут ли нквдешники за ее златокудрым Володей. Из окна дорога к дому была видна как на ладони, она бы первой заметила, как идет в дом чужой, и успела бы спрятать сына, если понадобится. Но однажды зимой, среди глубокой ночи, два представителя сельского Совета вошли в дом через открытые двери. Хозяева на этот раз забыли закрыть входные двери на засов. В результате Володю обнаружили спящим на печи.

– Одевайся, молодой человек, пришли по твою душу, до райцентра довезем на самых лучших санях, – улыбаясь, сказали сельсоветские и, усевшись поудобнее на свободные табуретки, вынули кисеты, стали самокрутки заворачивать. Представители власти были в годах, курили табак, выращенный в своих огородах.

Родители Володи, пойманные врасплох, стали делать вид, что очень рады пришельцам, стали предлагать то самогон, то чай, одновременно собирая вещи сына. Дорога длинная, теплые вещи и хлеб с сыром из дома не будут лишними. Молодой Владимир, спавший вместе с братом Варнавой на широкой печи, понял, что попался бесповоротно, покрутился несколько раз в постели, потом спустился на пол и стал одеваться. Натянул на ноги связанные матерью из овечьей шерсти носки, так называемые чорабы. Сунул ноги в шаровары и вдруг, на глазах у всех, обулся в отцовские огромные резиновые калоши и, подмигнув представителям власти, вышел с их разрешения на улицу. Чиновники кивнули в знак понимания, мол, парень, не одевшись, как следует, в зимнюю стужу никуда не денется, выходит по нужде. Собирая вещи сына, Мария Варнавовна то и дело всхлипывала, вытирала краем платка разбегающиеся слезинки, а Илья Пантелеевич, ростом чуть ниже жены, искривив круглое лицо гримасой, то и дело на жену при людях смотрел грозно, слегка покрикивал и замахивался клюшкой, которую любил носить с собой.

– Молчи, баба, чего ради слезы распускаешь в два ручья, так и беду накликать в дом нетрудно. Слава Богу, парень возмужал, прогонит фрицев и вернется.

Представители власти кивком головы поддерживали Илью Габо и принимались даже рассказывать, как в один дом, хозяйка которого часто любила по поводу и без повода голосить, пришло большое горе – получили похоронку. Как только Мария Варнавовна услышала про похоронку, сразу прекратила свои всхлипывания. Сельсоветчики были разговорчивыми чиновниками. Чувствуя, что завтра их ждет похвала от начальства, а может, и небольшой ценный подарок, стали еще рассказывать истории, самые страшные, которые якобы произошли в их сельсовете, но в соседнем селе, в семье, где к выполнению закона относятся не очень уважительно. Рассказывая истории, чиновники забыли, зачем пришли, начали уже и чай пить, просить другую чашку, и только к утру вспомнили, зачем здесь оказались, и, глядя то друг на друга, то на родителей Володи, в недоумении спрашивали: «А где же Владимир?» Спохватившись, уважаемые чиновники почти бегом кинулись на улицу, за ними вышли и родители. Окликнули парня. Ответа не было. Начали идти по следам от калош на свежевыпавшем снегу, следы были четкие и шли они к дороге. По дороге, перемешавшиеся с другими следами, но еще отчетливо заметные, следы Володи потянулись в сторону речки Корсу, которая находилась на расстоянии двухсот метров от дома Габо. Надо было спуститься по небольшому холму, а потом сделать десятка два шагов – и ты на речке. Следы от калош на льду не были видны. Чиновники и родители посмотрели по сторонам… Поняв, что молодой человек их перехитрил – вышел на улицу вроде как по нужде, а скрылся основательно, и не просто будет поймать его во второй раз, сельсоветчики всю свою злость стали вымещать на родителях беглеца.

– Военное время, родители за сына отвечают по полной программе, сейчас вас обоих отвезем в район и скажем, что вы умышленно скрываете сына, за это полагается вам тюрьма, – покрикивали на чету Габо чиновники. А те, радуясь в душе, что сын оказался молодцом и обманул этих дураков, не перечили, слушали угрозы работников сельсовета. Чета Габо понимала, что после произошедшего человеческие нервы могут и не выдержать, а потому пусть сельсоветчики успокоятся, ведь так была близка награда и вдруг – на тебе, пшик оказался в руке. Жаль потерянную ночь – ни сна, ни дела серьезного. Однако, прошагав вместе до подножия холма, откуда дорога, как лучи солнца, разбегалась в разные стороны села, работники сельсовета, недовольно процедив сквозь зубы: «Бывайте», направились в сторону конторы, там, видимо, их ждали сани.

А Владимир, петляя дворами, заметая следы, пришел к себе во двор и, спрятавшись за большой кучей кизяков, ждал, когда выйдут чиновники и будут искать его. Потом он слышал их разговоры с родителями, удаляющиеся в сторону центральной сельской дороги шаги, хрустящие на свежем снегу. Когда те, дойдя до дороги, повернули в сторону речки, Володя вошел в дом, и, как ни в чем не бывало, поднялся на печь. После часов, проведенных в одной нательной рубахе на холодной улице, теплая печь была ой, как хороша.

Еще много раз убегал Владимир от сельсоветских чиновников, им не удавалось вручить ему повестку. Однако он сам решил получить повестку и пойти в армию. Причиной стал разговор еще не ушедших в армию одноклассников и одноклассниц, пожалевших Володю за его серьезную болезнь.

– А чем я болен, что вы меня так жалеете? – спросил удивленно Владимир.

– Как чем? – в свою очередь изумились одноклассники. – Все село говорит, что Володе Габо нельзя служить. Его родители прячут от армии потому, что он весь больной, не вытерпит армейские условия жизни.

– Понятно, – сказал Володя и больше не стал обсуждать этот вопрос, уверив одноклассников, что его здоровье не хуже, чем у других, а прячется он потому, что в метрике у него стоит дата, которая дает ему право идти в армию только весной этого года, а не раньше. – А властям все равно – кто и когда пойдет служить. Лишь бы они план перевыполнили. Я буду служить так же, как и все, – сказал он и перешел на другую тему.

Весной сорок третьего года дела наших войск в войне улучшались. Советские войска, добившись больших успехов на Курской дуге и в битве под Москвой, пошли в наступление по всем фронтам военных действий и начали постепенно освобождать захваченные села и города от немецко-фашистских захватчиков. Явившись в райвоенкомат, Володя Габо вытащил свою метрику и, показывая год и месяц рождения представителю военкомата, сказал:

– Я должен идти в армию, дайте мне повестку и отправьте на войну хоть сейчас, а то без меня этих фашистов прогонят, – улыбнулся он, – а я хочу некоторым фрицам тоже башку оторвать.

Представители военкомата, внимательно прочитав записи в метрике, улыбнулись, покачали головой и тут же выписали повестку, а спустя пять дней отправили Володю на военные сборы.

В поселке Храми, что расположился на глубоком дне Храмского ущелья, недалеко от Цалки, находились казармы так называемого рабочего батальона. В это время в Цалкском районе шли стройки большой государственной важности. Строили ХрамГЭС, шоссейную дорогу из Тбилиси в Ахалкалаки, где квартировали пограничные войска, защищавшие наши южные рубежи. На этих стройках в основном работали заключенные и солдаты так называемого рабочего батальона, сейчас их называют военными строителями. Отслужив без замечаний вместо трех лет четыре года, Владимир Ильич Габо вернулся домой, в родное село Джиниси и пополнил ряды колхозников. К этому времени, отпраздновав Победу в войне, страна начала подниматься из руин. Полуразрушенная великая страна, как только приступила к мирной жизни, буквально в считанные годы обрела былую свою красоту и даже стала лучше. Как в сказке, из пепла поднимались города и села и становились еще краше, отстраивались по последнему слову строительной науки и техники. Народ, окрыленный Великой Победой в Отечественной войне, в буквальном смысле сворачивал горы, работал не покладая рук от зари до зари, чтобы осуществить свои мечты о лучшей жизни. В колхозе села Джиниси подъем народного духа выражался в том, что люди работали без сна и отдыха, получая за свой труд так называемые «палочки» – трудодни, за которые осенью в урожайный или неурожайный год получишь мешок зерна вперемешку с воробьиным пометом и полподводы – в лучшем случае – картошки. Колхозники и за эти крохи были благодарны Великому Сталину, партии и родному правительству. Понимали, что, слава Богу, закончилась война и стране нужна крестьянская поддержка. Зато как отстроимся, в душе мечтали крестьяне, будем жить припеваючи, по-людски. Семья Ильи Пантелеевича Габо страну свою восстанавливала меньшим количеством, чем защищала в войне. Получили похоронки в конце войны на Емельяна и Терентия. Без вести пропал Василий.

По словам вернувшихся с войны солдат, Василия видели в Белоруссии в конце сорок четвертого года, а потом его след пропал. В этот же период и письма от него перестали приходить в село. Что случилось, почему без вести пропал Василий – никто не знал. Но родители, ежедневно подолгу вглядываясь в фотографии погибших и пропавшего без вести сыновей, тихо прослезившись, тут же вытирали глаза, оглядываясь по сторонам, чтобы дети не видели, про себя произносили: «Вы для нас живы и ждем не дождемся вашего возвращения». Тем не менее, шло время, проходили годы, молодые вдовы Терентия и Емельяна, смазливые лицом, не стали хоронить себя зазря, нашли новых мужей, освободили комнаты, забрали и приданое. Вернулся с войны Филипп, женился и привел красавицу Варвару из рода Пасеновых. Родители после свадьбы выделили им хоромы Терентия. На очереди были Володя и Варнава.

Шел пятидесятый год, колхоз села Джиниси получил в этом году невиданный урожай картофеля. На трудодень выделили, к удивлению всех колхозников, по целому пуду. Заработанный урожай, по несколько подвод на каждый крестьянский двор, развозили неделю. Картошки – крупной, рассыпчатой – у джинисцев было столько, что казалось, будто пришли времена, когда и простому человеку солнце стало светить по-настоящему.

Председатель колхоза, Николай Ефремович Эминов, бывший учитель русского языка и литературы, был выдвинут на должность председателя исполкома района и награжден орденом Ленина. Изо всех районов Грузии учиться у Николая Ефремовича – как получить высокие урожаи – приезжали большие чиновники. Однако не успел Николай Ефремович получить свой орден и пересесть в высокое районное кресло, как бедного учителя среди ночи вдруг забрали нквдешники. В районной газете писали, что из-за халатности председателя Джинисского колхоза десятки тысяч тонн нужного для страны продукта не были получены. Если бы колхоз третий раз обработал картофельные плантации, то, по мнению специалистов, урожай был бы куда выше. Именно председатель Джинисского колхоза дал безграмотное распоряжение не проводить окучивание подросших плантаций отдельно, как положено наукой, а совместить вторичную обработку и окучивание. О том, что колхоз получил урожай, невиданный в этих краях, никто и не вспомнил. И о том, что за всё время существования советской власти ни одно хозяйство в районе не получало столько первосортного картофеля, никто не сказал. В районе, на собраниях в коллективах, в печати все только ругали Николая Ефремовича. Доводы бывшего председателя Джинисского колхоза были такие: картофельные плантации поднялись неожиданно из-за обильных дождей и солнца, и лучшим способом обработки было совмещение вторичной обработки с окучиванием, сделанное своевременно, иначе в поля было бы войти невозможно без ущерба для растений: ботва поднялась высоко, стебли были такие толстые, что при нечаянном прикосновении ломались. Может быть, эта совмещенная обработка и привела к такому высокому урожаю, ведь ни одно хозяйство в районе не получило и половины того, что получили джинисцы.

Резонные, умные, основательные доводы председателя колхоза никем не были услышаны. По большому счету, ни большим начальникам районного масштаба, ни простому народу судьба председателя колхоза, сумевшего вырастить такой обильный урожай, не была интересна, а голоса заботливых родственников никто на высоком уровне не захотел услышать. По анонимке недоброжелателей, был выведен из строя оказавшийся на своем месте талантливый организатор. Крестьянский сын, сам с детства знавший, почем фунт изюма, любивший и знавший сельское хозяйство, в первый же год своего председательства он показал великолепные организаторские способности и профессионализм, подобно своему отцу, Ефрему Николаевичу. Оказавшийся в царской армии перед первой мировой войной, Ефрем Николаевич воевал так умело и усердно, что вернулся домой полным кавалером Георгиевского креста и в звании поручика. Теперь же, как понимал Николай Ефремович, страна была другая и находилась она на такой стадии своего развития, что, при желании, по анонимным сигналам человека можно было запросто посадить в тюрьму, невзирая на посты, заслуги и прочие его способности, тем более, если это сын офицера царской армии.

Первый секретарь райкома, видимо, не до конца поверив анонимке, всё-таки пожалел бывшего литератора и предложил ему написать добровольный отказ от должности со словами искреннего признания вины и раскаивания в содеянном, а также просьбу о возвращении его на учительское поприще. Николай Ефремович так и сделал, понимая, что если люди не хотят слышать веские доводы, то свою правоту в кабинетах сегодняшней власти не доказать. «Лучше остаться без партийного билета и должности, с которой могут всегда спихнуть, да так, что больно ударишься о землю. Лучше честно делать свою учительскую работу, выводить собственную семью на более высокий уровень жизни, чем идти против власти, зарабатывать инфаркт и в зоне гнить» – решил бывший председатель колхоза. После полугодового отсутствия он появился в селе и стал вновь учить детей русскому языку и литературе.

– Что обидно, – иногда вспоминал Николай Ефремович, – колхозники получили столько картошки, что, продав её, многие не только впервые в жизни деньги увидели, у них в руках появились живые деньги. Но не заступились они за своего председателя. И против ничего не сказали, и явной защиты не было.

Впоследствии в колхозе никогда такого урожая не было, и все вспоминали добрым словом тот год. Но защитить своего председателя от клеветы тогда никто не осмелился. И это было самое обидное, это задевало бывшего учителя так, что не смог он дальше преподавать детям русский язык и литературу, а, окончив курсы в Тбилиси, переквалифицировался в географа.