Солнце припекало и жгло шею. Ксантипп окинул взглядом словно расширившееся вдруг море и, сбившись с шага, врезался в идущего впереди, тот споткнулся и выругался. Некоторые уже вытягивали руки, привлекая внимание к появившимся в поле зрения кораблям. Ксантипп с усилием сглотнул, сожалея, что водонос не побежал обратно.

В темных водах появился флот. Корабли не были изящными, как у эретрийцев и афинян, или более мелкими, как у Спарты. Любой, кто вырос в порту, мгновенно понял бы, что это нечто незнакомое, чужое. На развевающихся флагах были начертаны странные символы и буквы, которых никто не знал. Корабли двигались странно, в каком-то неспешном, рваном ритме, задаваемом гребцами, сидевшими ближе к носу. Неправильными были и размеры; обращали на себя внимание тяжелые широкие палубы. Ксантипп подумал, что суда наверняка плохо справляются с волнением, хотя, возможно, они избежали четырех месяцев зимы, когда только сумасшедшие и самоубийцы отваживались выходить на глубину. Большинство торговцев даже в летние месяцы старались не удаляться от побережья. И все же это были военные суда, перевозившие армию. И потому, что их было слишком много, они никак не могли оказаться чем-то другим.

Дорога, по которой двигалась колонна, приблизилась вплотную к морю и лишь затем стала постепенно уходить в сторону. Ксантипп попытался сосчитать корабли, которых было больше, чем он когда-либо видел прежде. Зрение у него было хорошее, хотя суда смещались и расплывались вдалеке, затрудняя его задачу. Все равно что просить мальчишку сосчитать солдат, с усмешкой подумал он. Сколько из этих крошечных пятнышек были триерами, уходившими после высадки войск? Сколько из них еще не успели разгрузиться? Доставили ли они лошадей для конницы? Каменные блоки для укреплений, оружие? Корабли двигались, сбивая с толку, путая, мешая сосчитать их.

Марширующая колонна повернула от моря. Проходя под сенью скал, Ксантипп ощутил понижение температуры, но оно осталось почти незамеченным. Болтовня и нервный смех в колонне смолкли, теперь каждый размышлял о том, что могло означать появление такого огромного флота. Не более двух часов отделяло их от встречи с армией, которую доставили эти корабли, а она только что одержала победу в Эретрии, за проливом.

Все чаще Ксантипп ловил взгляды солдат. Людей нужно было успокоить, иначе у них могли сдать нервы. Возможно, справиться с собственным страхом не мешало бы и ему самому. Насколько он знал, это было единственное, что хорошо получалось у Фемистокла. Впервые за весь день Ксантипп улыбнулся. Нет. Конечно, он не станет со смешком похлопывать по спине своих ребят, как это делал Фемистокл. Он не станет раздавать им обидные прозвища, которые могут привести к тому, что люди начнут хвататься за ножи. У него был другой стиль. Но Ксантипп все равно чувствовал на себе их взгляды. Он знал, что Аристид поговорил бы с ними и ободрил. Они не были золотыми автоматонами, которые, как говорили, прислуживали в Олимпии, творениями из металла, созданными для удовлетворения любой прихоти богов. Нет, это были обычные люди, в животе у которых, словно проглоченная гадюка, скручивался кольцами страх.

– Я видел, как персы сражались в Ионии, – сказал Ксантипп.

Он старался говорить четче и понятнее. Агариста как-то заметила, что у него хороший голос, глубокий, выразительный и сильный, каким и должен быть голос мужчины. Теперь он воспользовался природным даром.

– Персы отдавали предпочтение пращникам и лучникам, которых было очень много, столько же, сколько же пехотинцев. Их военачальники были храбры и носили чистые одежды. Я сам это видел. Но вот остальные… они плохо обучены. Они бегут, если сражение складывается не в их пользу. Они ломаются, как гнилое дерево. Я видел спины тех, с кем мы столкнулись в Ионии. Сегодня я снова увижу их спины.

Он сделал паузу и был вознагражден одобрительными смешками тех, кто его слушал. Получилось, конечно, не идеально – кто выступает с речами на марше, фактически в процессе движения? Из-за топота ног и скрипа доспехов его слышали только ближайшие гоплиты. Но на них его слова произвели впечатление, и Ксантипп продолжил, повысив голос, чтобы услышали и дальние.

– Все, кто служит персидскому царю, – рабы, кроме ближайших родственников и нескольких избранных любимчиков, остальные для него ничего не значат. Он расходует их так, будто они ничего не стоят. Запомните это. Мы – свободные люди Афин. Мы – бронза, мы – золото и серебро. Величайшие воины Греции, потомки Тесея, возлюбленного Афины, который принес нам оливу. Никакие необученные рабы не могут победить нас. Мы выносливее, быстрее, сильнее всех, кого они могут выставить на поле боя. Помните об этом, когда вам скажут держать строй. Они выбьются из сил, выдохнутся, как забегавшиеся собаки, а мы будем стоять, свежие и готовые продолжать.

Сказанное было верно в отношении него самого и всех стратегов. Мог ли он быть уверен, что каждый из афинских гоплитов провел в гимнасии столько часов, сколько требовалось? И все-таки люди остались довольны. Не более двоих из десяти раньше сталкивались с персами. Некоторые были вдвое моложе и только-только начали двухлетнюю военную подготовку после восемнадцати лет. Если ветераны-стратеги говорили, что персов можно победить, решимость новобранцев только крепла.

– Прекрасные слова, – произнес чей-то голос.

Ксантипп оглянулся и удивленно моргнул при виде Фемистокла, идущего вдоль марширующей колонны. Конечно, такой человек не считал себя обязанным оставаться на одном месте. Правила не распространялись на Фемистокла! В этом он походил на Агаристу, подумал Ксантипп. Ее дядя создал основополагающие структуры Афин, отбросив при этом многовековые традиции. Человек он был дальновидный, и его нововведения служили теми связующими нитями, которые привлекали новых людей к участию в управлении городом, в работе судов, в составлении законов. В мире не было ничего похожего на афинскую демократию. Но в частном порядке Ксантипп знал, что его жена считает свою семью стоящей выше законов, защищенной от воли народа способом, который он с трудом мог понять.

Фемистокл обладал такой же странной уверенностью, когда дело касалось правил. Ксантипп задавался вопросом, боится ли он подвергнуться остракизму – десятилетнему изгнанию, для которого требовалось всего шесть тысяч голосов жителей города. Этот закон разработали и ввели, чтобы предотвратить появление тиранов, но с его помощью можно было так же легко остановить такого, как Фемистокл.

– Спасибо, стратег, – сказал Ксантипп, осознав, что пауза затянулась.

– У тебя больше опыта, чем у кого бы то ни было, за исключением, возможно, Мильтиада. Ты должен быть рядом с ним, давать ему советы. Этот Каллимах ничем ему не поможет.

– Я служу на его фланге, – ответил Ксантипп. – Этого достаточно.

Пытался ли Фемистокл польстить ему или просто подводил к тому, чтобы он сказал что-то такое, о чем будет сообщено позже и что может быть использовано против него? Ксантипп не знал, но понимал, что доверять Фемистоклу не стоит.

Эту манеру поведения Ксантипп перенял у Аристида. Он не поддастся искушению улыбнуться или рассмеяться и не допустит, чтобы его вынудили высказать опрометчивое и необдуманное мнение. Выбранный им оборонительный стиль стоял твердой стеной против живого, быстрого ума того, кто с блеском в глазах наблюдал за ним.

– Я рад, что ты видел спины персов, – сказал Фемистокл, повернув голову так, чтобы его услышали не только в ближайших шеренгах. (Интересный прием, подумал Ксантипп.) – Мы увидим такое снова, возможно, сегодня до захода солнца. Знаешь, я сначала разозлился, когда услышал, что спартанцы не собираются в поход. Представляю, как они сидят там, размахивая своими дымящимися миртовыми ветками, в то время как мы защищаем побережье. Это оскорбление! Какой праздник может быть важнее матери всех городов? Позволить персам пройти маршем через Пелопоннес, потому что спартанцы ждут новолуния?

Некоторые засмеялись, но Ксантипп нахмурился, чувствуя себя неловко оттого, что другой стратег так легко допускает богохульство. Богов слишком легко обидеть, уж он-то знал это очень хорошо.

– Но потом, – продолжил Фемистокл, – я подумал: как будет приятно, если спартанцы опоздают к сражению, в котором мы уже победили!

При этих словах Ксантипп посмотрел на Эпикла. Его друг ухмыльнулся, услышав эхо своих собственных чувств.

Фемистокл усмехнулся и покачал головой:

– Я провел утро, размышляя, что бы такое сказать им в этих обстоятельствах! Можете представить себе их физиономии? Говорю вам, я предпочел бы сражаться рядом со своими братьями, афинянами, нашими гоплитами…

Его голос слегка посуровел и зазвучал чуть громче, привлекая все большее внимание. Ксантипп поймал себя на том, что его собственное сердце забилось быстрее вопреки всем сомнениям.

– …ради нашей победы. Я бы не променял свое место в этих шеренгах на дворец в Спарте или где-либо еще в Греции. Клянусь Аресом и Аполлоном, победа будет за нами! Слава будет за нами! Мы не будем делиться этим ни со Спартой, ни с Фивами, ни с Коринфом, по крайней мере сегодня. Потому что мы – одно целое. Мы Афины. Один народ, один язык, одна культура!

К удивлению Ксантиппа, люди поддержали эти слова восторженными криками. Он даже заметил, что Фемистокл бросил взгляд в его сторону, словно хотел посмотреть, как другие оценивают представление. Этот человек сделал нечто важное. Все они ощутили холодок внутри при виде огромного флота, напоминающего рой водных насекомых. И вот теперь Фемистокл поднял им настроение, ободрил и даже вернул легкость шагу. Ксантипп понимал, что это не мелочь. Он склонил голову в знак признательности, и Фемистокл моргнул от удивления и вроде бы даже удовольствия от такого ответа. В следующее мгновение здоровяк повернулся и пошел дальше, похлопывая ладонью молодых гоплитов, отчего те кивали и улыбались.

Продолжая молча наблюдать за удаляющимся Фемистоклом, Ксантипп заметил, что стратег устроил еще одно точно такое же представление, совершенно не смущаясь тем, что идущие сзади могли его слышать. Ксантипп также обратил внимание, что люди рядом с ним улыбаются и вытягивают шеи, чтобы еще раз услышать то, что они уже слышали. Он покачал головой и криво усмехнулся. Фемистокл был жизненно важной частью их сил, но Ксантипп не мог проникнуться теплым чувством к человеку, который так легко всем нравится. Такому человеку нельзя доверять. Хорошо бы, подумал в какой-то момент Ксантипп, чтобы Аристид тоже прошел вдоль колонны и показал людям настоящее достоинство. Но конечно, Аристид никогда так не сделает, а значит, воины запомнят, что перед сражением рядом с ними шел и говорил Фемистокл.