Глава 11

Его подвело колено. Оба – и Ксантипп, и Фемистокл – неслись едва ли не на разрыв сердца. Когда в поле зрения показалась городская стена, и тот и другой рванули по грунтовой дороге из последних сил. Капли пота летели во все стороны. В какой-то момент Ксантипп почувствовал, как колено дернулось, будто в него вонзили железный шип. Он вмиг потерял скорость и захромал, но заставил себя продолжать, хотя Фемистокл уже ушел вперед, не оборачиваясь. Люди, ехавшие из порта в город на запряженных волами повозках, приветствовали героев Марафона, без сомнения узнав Фемистокла.

Соперники встретились у городских ворот, закончили, пыхтя и отдуваясь, под любопытными взглядами стоявших на стене скифских лучников. Эти метеки были наняты для поддержания порядка на улицах, а иногда и на холме Пникс. Когда там собиралось до двадцати тысяч человек, горячие дискуссии становились слишком бурными и спор нередко перерастал в драку с кровопролитием.

Оба бегуна раскраснелись, но быстро восстановились, хотя, чтобы создать такое впечатление, им пришлось изрядно постараться.

– Ты хромаешь, – заметил, усмехнувшись, Фемистокл. – Я и победил-то только благодаря этому. Я уже начал сдавать, когда ты сбавил.

– Пустяки, – сказал Ксантипп.

Он не хотел искать причину для оправданий. Фемистокл выиграл забег. Мужчинам жаловаться не пристало.

– Я знаю гимнасиарха у реки Илисс – всего в нескольких стадиях отсюда. Новое место. Примут нас радушно. Хозяин из филы Леонтиды – он стоял со мной на Марафоне.

Вместо того чтобы отказаться, Ксантипп заколебался. Он знал, что если собирается ходить на следующий день, то должен натереться маслом. Колено горело, и мышцы вокруг него подрагивали. Но он предпочитал гимнасий либо в Академии, на севере, либо в одном из восточных районов города. Более того, он не хотел чувствовать себя обязанным Фемистоклу. Пот капал с кончика носа, и Ксантипп вытер лицо ладонью. А потом, повинуясь импульсу, кивнул, и Фемистокл пошел впереди, уже справившись с одышкой.

– Возраст – жестокая штука. Отнимает понемногу все, что у нас есть.

Ксантипп почувствовал, как в нем нарастает раздражение.

– Просто старая рана, – натянуто сказал он.

– Это приходит ко всем нам, – пробормотал Фемистокл почти про себя.

Ксантипп поднял глаза к небесам, моля о терпении.

Гимнасиарх горячо приветствовал Фемистокла, будто давно потерянного брата. Окликнул его по имени, как только они миновали ворота и прохладные внешние галереи, чтобы выйти на главное поле. Река неподалеку протекала через тихие рощи, беговая дорожка была новой и чистой. Никакого сравнения с той, что в Академии, с ее облупившейся краской и сорняками. К ним отнеслись со всем вниманием и заботой, что произвело на Ксантиппа немалое впечатление. Гостей уложили, намазали маслом и как следует помяли, а потом выскоблили кожу затупленными бронзовыми и костными лезвиями. Грязное масло вылили в котел, где оно разделилось на темные и золотистые спирали. Запах был немного неприятный, и Фемистокл попросил раба убрать котел подальше.

– Знаешь, Аристид не желает платить за новое масло. Ты об этом слышал? – спросил Фемистокл. – Пользуется бесплатным, тем, что сливают, каким бы грязным оно ни было.

Ксантипп нахмурился и глубоко вздохнул. Он лежал на спине, наблюдая, как раб, державший его поднятую ногу, критически осмотрел больное колено и начал надавливать большими пальцами на поверхность сустава, разгоняя собравшуюся там жидкость. Боль была невыносимая, и разговор помогал Ксантиппу не кричать. Этого он позволить себе не мог – только не перед Фемистоклом.

– Значит, не любит расточительства. Возможно, это мудро, – процедил Ксантипп сквозь зубы.

Прозвучало это достаточно напряженно, и Фемистокл, переведя на него взгляд, спросил:

– Тебя беспокоит колено?

Ксантипп задержал дыхание и выдохнул:

– Все будет хорошо. Спасибо.

– Мне здесь нравится, – махнул рукой здоровяк. – Какой бы ни была цена, оно того стоит. Хочешь вина? Половина на половину? Или одну на треть?

Посомневавшись, Ксантипп согласился на последний вариант. Он сел, чтобы выпить, и вытянул ноги, а рабы продолжили их растирать. Его внимание приковала схватка двух борцов, терзавших друг друга с изощренной свирепостью.

Фемистокл следил за ними более опытным взглядом и выкрикнул поздравления человеку, жестко бросившему противника на землю, но проигравшему. Тот стоял, придерживая одной рукой другую, похоже сломанную. Услышав доброе слово в свой адрес и увидев, кто признал его способности, он заулыбался и отправился к лекарю – наложить шину и повязку.

– Интересно, оценишь ли ты это место так же, как я? – сказал Фемистокл.

Ксантипп допил вино и лег на живот.

Двое рабов все еще растирали его ноги, тогда как третий, здоровяк, мял мышцы спины. Судя по ощущениям, делал он это локтями. Ксантипп хмыкнул, проявляя терпение.

– Думаю, что да, – ответил он.

– Не знаю, – сказал Фемистокл. – Ты родился в благородной семье эвпатридов. У твоей семьи есть земля, а земля… Ну, это своего рода свобода. Имея землю, человек знает, что никогда не умрет с голоду. Ему есть где укрыться, когда мир оборачивается против него. Есть ворота, которые он может закрыть, рабы, чтобы охранять стены. У него есть покой. Твой отец ведь был богатым человеком?

– Да, – осторожно признал Ксантипп.

– А семья твоей жены – клянусь Афиной! – они богаты со времен «Илиады»! Ты знаешь, что Аристид работал с дядей твоей жены, Клисфеном? Ты знал об этом? Он восхищался им. Да и как иначе? Клисфен – человек, поименовавший десять племен, создавший собрание и совет. Какой великий след он оставил в этом мире!

– И ты хочешь того же? – спросил Ксантипп.

Вот бы здесь был сам Аристид, чтобы выслушать аргументы и ответить! Этот человек, казалось, никогда не терял дар речи, тогда как у Ксантиппа такое случалось.

Фемистокл лежал на столе с распущенными волосами, разбросав массивные конечности, как лев, наслаждающийся солнцем. Кожа еще не остыла после пробежки, и он развалился, чувствуя себя в высшей степени непринужденно.

– Я хочу лучшего для Афин, – ответил Фемистокл, поразмыслив.

Ксантипп чувствовал, что истина кроется за этими словами, а может быть, Фемистокл просто видел себя тем самым лучшим, что было в городе.

– Я родился недалеко отсюда, в деревне Фреарриой. Знаешь такую?

Ксантипп кивнул, но глаза открывать не стал. Ему вспомнилось небогатое чистенькое поселение в окружении ячменных и пшеничных полей. Афины местами были застроены настолько плотно, что солнце там никогда не достигало земли. Странно, что Фемистокл оказался выходцем с открытых просторов, когда он так хорошо вписывался в городские улицы. Ксантипп удивлялся, как из такого начала вырос тот, кто сейчас непринужденно лежал рядом с ним. Возможно, Фемистокл в придачу к рельефным мышцам груди и живота взял то, что дали боги, и создал из этого что-то новое.

С легким «фьють» старое масло излилось в новую деревянную ванну, оставив на земле грязные брызги. Принесенное свежее имело цвет чистого жидкого золота, и рабы-массажисты окунули в него руки. На бойцовских кругах атлеты шумно пыхтели, валяя в пыли потные тела соперников. Настоящих ударов они не наносили, хотя страсти порой и разгорались. Обычный кулачный поединок заканчивался более жестоко, чем борцовская схватка.

Услышав быстро приближающиеся шаги, Ксантипп подумал о том, чтобы снова сесть и понаблюдать за бегунами, но отказался от этой мысли. День был слишком ясный, воздух слишком сладкий. Он поднял кубок, чтобы ему налили еще вина, откинулся на деревянную, обтянутую кожей подставку и пробормотал слова благодарности человеку, который работал над его коленом. Боль ослабевала.

– Моим отцом был Неокл, – продолжил Фемистокл, – он не имел ни большого состояния, ни особых достижений. Родители отреклись от него, и он никогда не говорил мне почему, хотя я думаю, что причиной была его склонность к насилию. Моя мать боялась его, я помню это. Он умер, когда мне было одиннадцать лет, оставив мою мать растить меня без всякой помощи. Она привезла меня в Афины, и мы жили недалеко от Керамика. Ее звали Абротонон – маленькая светловолосая женщина из Фракии, одна в этом городе, без сестер или друзей. Можешь себе представить? Чтобы прокормить нас, она работала от восхода до заката. Помню, как однажды я разбил горшок – простую маленькую вещицу голубого цвета, обожженную в печи. Для меня это ничего не значило, но она плакала, убирая осколки. Ей нечем было его заменить, хотя горшки получше того выбрасывают каждый день!