Рассказ второй

Долго я странствовал по разным местам с сопутствовавшей мне Иисусовой молитвой, которая ободряла и утешала меня во всех путях, при всех встречах и случаях. Наконец стал я чувствовать, что лучше бы где-нибудь остановиться на одном месте, как для удобнейшего уединения, так и для изучения «Добротолюбия», которое, хотя и понемногу, я читал, приютившись на ночлегах, или при дневном отдыхе; однако же было сильное желание, чтобы постоянно углубляться в оное и с верою почерпнуть из него истинное наставление ко спасению души через сердечную молитву. Но как, согласно сему моему желанию, я нигде, ни в какую посильную работу наняться не мог по причине совершенного невладения левой моей ру кой с самого малолетства, а потому, будучи в не возможности иметь постоянный приют, я пошел в сибирские страны к святителю Иннокентию Ир кутскому с тем намерением, что по лесам и степям сибирским мне идти будет безмолвнее, след ственно, и заниматься молитвой и чтением удоб нее. Так я и шел да беспрестанно творил устную молитву. Наконец через непродолжительное вре мя почувствовал, что молитва сама собой начала как-то переходить в сердце, то есть сердце, при обыкновенном своем биении, начало как бы выговаривать внутри себя молитвенные слова за каждым своим ударом, например: 1) Господи, 2) Иисусе 3) Христе и пр. Я перестал устами говорить молитву и начал с прилежанием слушать, как говорит сердце, помня, как толковал мне по койный старец, как это было приятно. Потом на чал ощущать тонкую боль в сердце, а в мыслях такую любовь ко Иисусу Христу, что казалось, что если бы Его увидел, то так и кинулся бы к ногам Его и не выпустил бы их из рук своих, сладко лобызая, до слез, но благодаря, что Он такое уте шение о имени Своем подает, по милости и любви Своей, недостойному и грешному созданию Своему.

Далее начало являться какое-то благотворное растепливание в сердце, и эта теплота про стиралась и по всей груди. Сие обратило меня в особенности к прилежному чтению «Добротолю бия», чтобы как поверять мои ощущения, так и изу чить дальнейшее занятие внутренней сердечной молитвой; ибо без сей поверки боялся, дабы не впасть в прелесть, или не принять естественных действий за благодатные, и не возгордиться ско рым приобретением молитвы, как слышал я от покойного старца. А потому я шел уже более но ночам, а дни преимущественно провождал в чте нии «Добротолюбия», сидя в лесу под деревами. Ах, сколько нового, сколько мудрого и доселе неве домого открыло мне сие чтение! Упражняясь в нем, я вкушал такую сладость, какой до сего вре мени не мог и вообразить. Правда, хотя некото рые места были и непонятны при чтении глупому уму моему, но последствия, происходящие от сердечной молитвы, разъяснили мне непонимаемое; к тому же изредка видывал во сне и покой ного старца моего, который многое толковал мне и более всего наклонял несмысленную душу мою ко смирению. С лишком два летних месяца я так блаженствовал. Путешествовал более лесами да проселочными дорогами. Если приду в дерев ню, попрошу себе сумку сухарей да горсть соли да налью бурачок воды и опять пошел верст на сто.

По грехам, что ли, окаянной души моей, или по потребности в духовной жизни, или лучшему наставлению и опытности под конец лета нача ли являться искушения. А именно: вышел я на большую дорогу, в сумерки нагнали меня два че ловека, похожие с голов на солдат; стали у меня требовать денег. Когда я отозвался, что не имею ни копейки, они сему не верили и дерзко крича ли: «Врешь! Странники много набирают денег!» Один из них, сказавши: «Да что с ним много гово рить», – ударил меня дубиной в голову так, что я упал без памяти. Не знаю, долго ли я лежал без чувств, но, очнувшись, увидел, что я лежу у леса близ дороги весь раздерганный и сумки моей нет, одни только перерезанные веревки, на коих она была несена. Слава Богу, что не унесли паспорт, который лежал в ветхой моей шапке, на случай скорейшего показания, где требуют. Встав, я горько заплакал, не столько от головной боли, сколько о том, что лишили книг моих, Библии и «Добротолюбия», бывших в унесенной сумке. Ни день ни ночь не переставал я скорбеть и плакать. Где теперь моя Библия, которую я с малых лет чи тал и имел всегда при себе? Где мое «Добротолюбие», из которого я почерпал и наставление, и утешение? Лишился я, несчастный, и первого, и по следнего сокровища в моей жизни, еще не насы тившись оным. Лучше бы меня совсем убили, не жели жить мне без сей духовной пищи! Не могу уже теперь опять приобрести их!

Два дня я едва передвигал ноги, изнемогая от сего горя, а на третий, совсем выбившись из сил, упал под куст и заснул. Вот и вижу во сне, будто я в пустыни в келлии старца моего оплакиваю свое горе. Старец, утешая меня, начал говорить: «Это тебе урок беспристрастия к вещам зем ным для удобнейшего шествия к небу. Тебе это попущено для того, чтобы не впал ты в сластолюбие духовное. Бог хочет, чтобы христианин совершенно отвергался своей воли, хотения и вся кого к оному пристрастия и совершенно предал ся бы в Его Божественную волю. Он все случаи устраивает к пользе и спасению человека. Всем хощет спастися (1 Тим. 2, 4). А потому ободрись и веруй, что со искушением сотво рит Господь и избытие (см. 1 Кор. 10, 13). И ты вскоре утешишься гораздо более, чем теперь скорбишь». При сих словах я проснулся, почувство вал укрепление в силах и в душе как бы какой-то рассвет и успокоение. Да будет воля Господня, сказал я, перекрестился, встал и пошел. Молитва опять начала действовать в сердце по-прежнему, и дня три я путешествовал спокойно.

Вдруг нагоняю по дороге этап колодников, ведомых за конвоем. Поравнявшись с ними, я увидел двух человек, которые меня ограбили, и так как они шли с краю прочих, то я упал им в ноги и убедительно просил их сказать, где мои книги. Сначала они не обратили на меня внимания, а по том один из них начал говорить: «Если что-нибудь дашь нам, то скажем, где твои книги. Дай нам цел ковый». Я побожился, что дам, непременно дам, хоть Христа ради напрошу по миру; вот, коли хо тите, возьмите под залог паспорт мой.

Они ска зали, что книги мои в обозе везутся с прочими обысканными у них воровскими вещами. «Как же я могу получить их?» – «Проси капитана, который нас провожает». Я бросился к капитану и объяснил все подробно. Между прочим он спросил меня: «Не ужели ты умеешь читать Библию?» «Не только умею все читать, – ответил я, – но даже и писать: вы уви дите на Библии надпись, что она моя, а вот и в паспорте моем означено то же имя и прозвание». Капитан начал говорить: «Эти мошенники беглые солдаты, они жили в землянке и многих грабили. Их вчера поймал ловкий ямщик, у которого они хотели отбить тройку. Пожалуй, я выдам тебе твои книги, коли они тут есть, но ты иди с нами на ноч лег; тут недалеко, версты четыре, а то не останав ливать же этап и обоз для тебя». Я с радостью пошел около верховой капитанской лошади да разговорился с ним. Увидел, что он человек добрый и честный и уже не молод. Он спрашивал меня, кто я, откуда и куда иду. Я все отвечал по сущей правде; и так мы достигли до ночлежной этапной избы. Он, отыскав мои книги, мне отдал да и говорит: «Куда ж теперь ночью тебе идти, ночуй вот у меня в прихожей». Я остался.

Получив книги, я так был рад, что не знал, как благодарить Бога; прижал книги к моей груди и держал до тех пор, что руки даже окостене ли. Слезы лились из глаз моих от радости, и серд це сладко билось от восторга!

Капитан, смотря на меня, спросил: «Видно, ты любишь читать Библию». Я от радости не мог ни чего на сие ответить, только плакал. Он продол жал: «Я сам, брат, аккуратно читаю каждый день Евангелие. – При сем расстегнул мундир и снял маленькое Евангелие киевской печати, все окован ное серебром. – Сядь-ка, я расскажу тебе, что к это му меня привело. Да подайте-ка нам ужинать!»

Мы сели за стол, капитан начал рассказывать: «Я с молодых лет служил в армии, а не в гарнизоне; знал службу и любим был начальством как исправный прапорщик. Но лета были молодые, приятели тоже; я по несчастью и приучился пить, да под конец так, что открылась и запойная болезнь; когда не пью, то исправный офицер, а как закурю, то недель шесть в лежку. Долго терпели мне, наконец за грубости шефу, сделанные в пьяном виде, разжаловали меня в солдаты на три го да с перемещением в гарнизон; а если не исправ люсь и не брошу пить, то угрожали строжайшим наказанием. В сем несчастном состоянии я сколь ко ни старался воздержаться и сколько от сего ни лечился, никак не мог покинуть моей страсти а потому и хотели переместить меня в арестантские уже роты. Услышав сие, не знал я, что с собой делать.

В одно время я с раздумьем сидел в казар мах. Вдруг вошел к нам какой-то монах с книж кой для сбора на церковь. Кто что мог, пода ли. Он, подошедши ко мне, спросил: “Что ты та кой печальный?” Я, разговорившись с ним, пересказал мое горе; монах, сочувствуя моему поло жению, начал: “Точно то же было с моим родным братом, и вот что ему помогло: его духовный отец дал ему Евангелие да и накрепко приказал, чтобы он, когда захочет вина, то нимало не медля прочел бы главу из Евангелия; если и опять захо чет, то и опять читал бы следующую главу. Брат мой стал так поступать, и в непродолжительном времени страсть к питию в нем исчезла, и теперь вот уже пятнадцать лет капли хмельного не бе рет в рот. Поступай-ка и ты так, увидишь пользу. У меня есть Евангелие, пожалуй, я принесу тебе”. Выслушав это, я сказал ему: “Где же помочь твоему Евангелию, когда никакие старания мои, ни лекарственные пособия не могли удержать ме ня?” Я сказал сие так, потому что никогда не чи тывал Евангелия.”Не говори этого, – возразил мо нах, – уверяю тебя, что будет польза”. На другой день действительно монах принес мне вот это Евангелие. Я раскрыл его посмотрел, почитал да и говорю: “Не возьму я его; тут ничего не поймешь; да и печать церковную читать я не привык”. Мо нах продолжал убеждать меня, что в самых сло вах Евангелия есть благодатная сила, ибо писано в нем то, что Сам Бог говорил. “Нужды нет, что не понимаешь, токмо читай прилежно. Один святой сказал: если ты слова Божия не понимаешь, так бесы понимают, что ты читаешь, и трепещут; а ведь страсть пьянственная непременно по воз буждению бесов. Да вот тебе еще скажу: святитель Иоанн Златоуст пишет, что даже та самая храмина, в которой хранится Евангелие, устрашает духов тьмы и бывает неудобь приступна для их козней”. Я не помню, что-то дал оному монаху, взял у него сие Евангелие да и положил его в сунду чок с прочими моими вещами и забыл про него. Спустя несколько времени пришло время мне за пить, смерть захотелось вина, и я поскорее отпер сундучок, чтобы достать деньги и бежать в корчму. Первое попалось мне в глаза Евангелие, и я вспом нил живо все то, что говорил мне монах, развернул и начал читать сначала первую главу от Матфея. Прочитав ее до конца, именно ничего не понял; да и вспомнил, что монах говорил: нужды нет, что не понимаешь, только читай прилежно. Дай, думаю, прочту другую главу; прочел, и стало понятнее. Дай же и третью. Как только ее начал, вдруг зво нок в казарме: к местам на койки. Следовательно, уже идти за ворота было нельзя; так я и остался.

Встав поутру и расположившись идти за вином, подумал: прочту главу из Евангелия – что будет? Прочел и не пошел. Опять захотелось вина; я еще стал читать, и сделалось легче. Это ме ня ободрило; и при каждом побуждении к вину я стал читать по главе из Евангелия. Что дальше, то все было легче, наконец, как только окончил всех четырех евангелистов, то и страсть к питию совершенно прошла и сделалось к ней омерзение. И вот ровно двадцать лет я совершенно не употребляю никакого хмельного напитка.

Все удивлялись такой во мне перемене: по прошествии трех лет опять возвели меня в офицерский чин, а потом в следующие чины и, наконец, сделали меня командиром. Я женился, жена попалась добрая, нажили состояние и теперь, сла ва Богу, живем да бедным помогаем, по силе мо чи, странных принимаем. Вот уже и сын у меня офицером и хороший парень.

Слушай же, с тех пор, как я исцелился от запоя, дал себе клятву: каждый день во всю мою жизнь читать Евангелие, по целому евангелисту в сутки, невзирая ни на какие препятствия. Так теперь и поступаю. Если очень много бывает де ла по должности и утомлюсь очень сильно, то ве чером, легши, заставлю прочесть надо мною це лого евангелиста жену мою или сына моего и так неопустительно выполняю сие мое правило. В благодарность и во славу Божию я это Евангелие оправил в чистое серебро и ношу всегда на груди моей».

Со сладостью я выслушал сии речи капитана да и сказал ему: «Такой же пример видел и я. В на шем селе на фабрике один мастеровой был очень искусный в своем деле, добрый и дорогой мастер, но, по несчастью, тоже запивал, да и часто. Один богобоязненный человек посоветовал ему, чтобы он, когда захочется ему вина, проговаривал по тридцать три Иисусовых молитвы в честь Пресвятой Трои цы и по числу тридцатитрехлетней земной жизни Иисуса Христа. Мастеровой послушался, стал это исполнять и вскоре совершенно кинул пить. Да еще что? Через три года ушел в монастырь».

«А что выше, – спросил капитан, – Иисусова молитва или Евангелие?» «Все одно и то же, – отвечал я, – что Евангелие, что Иисусова молитва, ибо Божественное имя Иисуса Христа заключает в себе все евангельские истины. Святые отцы гово рят, что Иисусова молитва есть сокращение всего Евангелия».

Наконец мы помолились. Капитан начал читать Евангелие от Марка с начала, а я слушать и творить в сердце молитву. Во втором часу за полночь капитан окончил евангелиста, и мы разошлись на покой.

По обыкновению моему, я встал рано поутру; все еще спали, и как только начало светать, я ки нулся к моему любимому «Добротолюбию». С ка кой радостью я раскрыл его! Как будто увиделся с родным отцом, бывшим в далекой стороне, или как бы с другом, из мертвых воскресшим. Я ло бызал его и благодарил Бога, возвратившего мне оное. Немедленно я начал читать Феолипта Фи ладельфийского во второй части «Добротолюбия». Удивило меня его наставление, в котором он предла гает в одно и то же время одному и тому же чело веку отправлять три разнородные дела: сидя в трапезе, говорит он, телу давай пищу, слуху чте ние, уму же молитву. Но воспоминание о прошед шем всерадостном вечере опытно, на самом деле разрешило мне мысль сию. И мне открылась здесь тайна, что ум и сердце не одно и то же.

Когда встал капитан, я вышел, чтобы поблагодарить за его милости и проститься с ним. Он напоил меня чаем, дал мне целковый и простился. Итак, я пошел в путь мой, радуясь.

Пройдя с версту, вспомнил, что я обе щал солдатам целковый, который неожиданно те перь у меня есть. Отдать ли мне его им или нет? Одна мысль говорила мне: они тебя побили и ограбили, да и употребить его им в свою пользу нельзя, ибо они под стражей. А другая мысль представляла другое: вспомни, что в Библии на писано: аще убо алчет враг твой, ухлеби его (Рим. 12, 20). Да и Сам Иисус Христос говорит: любите враги ваша (Мф. 5, 44) и еще: хотящу ризу твою взяти, отдаждь ему и срачицу (см. Мф. 5, 40). Убе дившись сим, я вернулся, и только что подхожу к этапу, всех колодников вывели, чтобы гнать на следующую станцию; я скоренько подбежал, су нул в руки бывший у меня целковый да сказал: «Кайтеся и молитеся. Иисус Христос человеколю бив, Он вас не оставит!» и с сим удалился от них и пошел в другую сторону по своей дороге.

Пройдя верст пятьдесят по большой дороге, вздумал я для большего уединения и удобнейшего чтения свернуть на проселок. Долго я шел ле сами, изредка кое-где попадались и небольшие деревни. Иногда по целому дню просиживал в ле су, прилежно читая «Добротолюбие»; многое и див ное познание почерпал я из него. Сердце мое рас палялось к соединению с Богом посредством внутренней молитвы, которую изучить я стремил ся при руководстве и проверке «Добротолюбием», и вместе с сим скорбел, что не нахожу еще пристанища, где спокойно можно было бы посто янно заняться чтением.

В сие время также читал я и мою Библию и чувствовал, что начал понимать ее яснее, не так, как прежде, когда весьма многое казалось мне непонятным и я часто встречал недоумение. Справедливо говорят святые отцы, что «Добротолю бие» есть ключ к отверзению тайн в Священном Пи сании. При руководстве оным я стал отчасти по нимать сокровенный смысл слова Божия; мне на чало открываться, что такое внутренний потаен ный сердца человек, что истинная молитва, что поклонение духом, что царствие внутрь нас, что неизреченное ходатайство совоздыхающего Духа Святого, что – будете во Мне, что – даждь Ми твое сердце, что значит облещися во Христа, что зна чит обручение Духа в сердцах наших, что взыва ние сердечное «Авва! Отче!» и пр. Когда при сем я начинал молиться сердцем, все окру жающее меня представлялось мне в восхититель ном виде: древа, травы, птицы, земля, воздух, свет – все как будто говорило мне, что существует для человека, свидетельствует любовь Божию к чело веку и все молится, все воспевает славу Богу. И я понял из сего, что называется в «Добротолюбии» «ведением словес твари», и увидел способ, по коему можно разговаривать с творениями Божиими.