Им нужен бог,

 
Им нужен бог,
                     у них свои резоны,
Встают чуть свет и пялятся в окно,
Подсказки ищут,
                     смысла по сезону.
Бессмысленно, но так заведено.
Погода портится.
Минздрав предупреждает,
Замалчивая суть,
                     не говоря всего.
Летальность птичьей стайкой налетает
И принимает вас
                     за своего.
 

Кривой забор красивее прямого

 
Кривой забор красивее прямого.
Покраски давней облупилась шкурка.
Он клонится замедленно, сурово,
Как почерневший человек к окурку.
Он клонится годами к почве, к смерти.
Никто не слышит, как он долго стонет.
И как-то летом пацанята, черти,
Запрыгнув на него, совсем уронят.
Там, за забором, бабка Пелагея
Хранит в себе великую эпоху.
Забор дощатый свалится скорее,
Уляжется в канаву на осоку.
 

Каждая кухарка может управлять государством…

 
Каждая кухарка может управлять государством…
Шесть кухарок отборных,
            шесть ражих стряпух
Колдовали по очереди надо мной.
Воцарялись на кухне. Котлеты от мух
Отделяли.
Одна была краше другой.
Сочиняли жаркое
                               в чаду и дыму
Из надорванных жил, и сердец, и пупков.
Доводилось и мне лезть в котёл самому.
И теперь я готов, совершенно готов.
Вилка входит меж рёбер легко, глубоко.
А казалось, вчера
                               был ещё сыроват.
Жизни долгой тягостное молоко
Пролилось поверх кружек и ртов невпопад.
 

Толпы иуд

 
Толпы иуд
Восстание масс порождает толпы иуд.
Хосе Ортега-и-Гассет
Стерпится,
           не переполнится чаша терпения,
Сотворена из того же рожна,
Что и небес узловатые хитросплетения,
И милой родины закрома.
 
 
Не ропщу.
Претерпеваю по всякому поводу:
Зиму счастливую, радостный снег
Лепит в лицо.
Прячу низко гудящую голову
В толпах иуд, перехожих калек.
Вольною нивой шумят,
                               расплодилось во множестве
Семя иудино,
                     в ширь площадей.
Гневом, обидами воздух дрожит и корёжится,
Выдохом самых несчастных людей.
 
 
Волей господней наследники и продолжатели
Тайного дела, торопит их страсть
Крови искать,
                     крови чёрной глубинной искатели.
Отворена чернозёмная пасть.
 
 
Сколько их?
Бродят, теснятся, измену предчувствуя,
Деньги берут, им без денег не быть.
Впрочем, всё зря,
           тот, не здешний,
                     не виден,
                               отсутствует.
Нету его,
           и нельзя ничего изменить.
 

Пьеса

 
Суверенность, последние дни,
                                                    времена победительной лжи.
Когда врут повсеместно, азартно, со вкусом,
                      смеясь и скорбя,
Когда знаешь заранее, что ни замысли,
                      о чем ни скажи,
Твоё слово используют неукоснительно
            против тебя.
Сторожить тебя будут, испытывать, брать на испуг,
                                на излом.
До копейки оценят нутро, подноготную суть,
                               нрав, кураж.
Как легко переносишь ты камень на сердце,
            смешки, в горле ком,
И насколько комфортно тебе в бесконечности
                      купли-продаж.
Эпизод поучительный, только урока, увы,
                      не извлечь.
Место действия – юность, колодки на старте, вокруг —
                                край земли.
Двое – он и она, полюбив, расщепляли
                      сращенную речь.
Извлекали себя из таблиц, расписаний.
Извлечь не смогли.
Все закончилось как-то невнятно, ненужно,
                      в толпе, в болтовне,
Уходя от погони, зашли далеко,
            да и спрыгнули ввысь.
Он ушел на минутку, в тираж, а она
                               прислонилась к стене
Разлучились, не веря,
                     остались вдвоем,
            одним словом спаслись.
 

Нина Агафонова

Родилась в Ленинграде.

Закончила Художественную школу номер 1. Стихи пишет с 14 лет. В 80-х посещала ЛИТО Резникова. Первая публикация в газете «СОРОКА» в 1996 г. Издано 9 книг.

Поездка за город

 
За четыре конца ухватились,
Встряхнули и растянули
Неба белое полотно
И вбили над головою
Синие гвозди звёзд.
Воткнули тёмные ели
Густо по горизонту,
И распахали поле
Широким гребнем своим.
А в правом углу декорации
Карминною краской раскрасили
И через всё написали:
«Время года – Весна».
Кто это сделал, не знаю.
Но меня туда поселили —
В пространство, где небо и звёзды,
Чёрные пашни и лес,
Наступающий от горизонта
Тревожным смятеньем своим.
И вентилятор небесный
Погнал над селеньем ветер,
И в сердце моё вселилась
Причастность к живущим здесь.
 

Мне с тобой, как ветру в поле

 
Мне с тобой, как ветру в поле,
И свободно, и легко.
Мне с тобой, как барке в море,
Уплываю далеко.
Мне с тобой, как ливню ночью,
Всё, что на сердце, пролью.
Мне с тобой… Без ставки очной
Дам признание – люблю!
 

Прекрасен дождь в ночи!

 
Прекрасен дождь в ночи!
Стучат, дробя по крыше,
Бессмертные ключи
От вдохновенья свыше!
Никто не повернёт
Моих шагов обратно,
И мой ночной поход
Озвучен им бесплатно!
Под дробное «Спеши!»
Под проливное «Тише!»
Стучат в ночи шаги
В аранжировке свыше!
 

Олег Ильин

Родился в Таллине 24 июля 1972 г. Работал мелким бизнесменом, учителем, преподавателем колледжа, вуза, гимназии и т. д., продавцом, охранником, курьером, техническим специалистом, дистрибьютором, менеджером по продаже канцелярских товаров, менеджером по продаже.

Окуная перо в инфернальную кровь

 
Окуная перо в инфернальную кровь,
Вывожу на тетрадном листке:
«Я уйду навсегда под покров облаков
С рюкзаком на плече налегке».
И под светом Луны
В серебристых полях
Буду трогать руками траву.
И с блаженной улыбкой на влажных устах
Я тихонько тебя назову.
И в сиянии лунном, в мерцании звёзд
В тишине многозвёздной ночи
Вдруг возникнет в руке виноградная гроздь,
И забьют вдохновенья ключи.
Твой божественный лик, мириады миров,
Лёгкий ветер в ночной тишине.
И течет по земле инфернальная кровь,
Тайным светом блестя при Луне.
 

Письмо

Оле Беловой

 
Искренне Ваш, с позволенья Юпитера, Бык.
Подписываюсь копытом.
Письмо принесёт енот
В коробочке из малахита.
(За вчерашнее дал ему втык…)
 
 
Коробочку можете взять себе —
Это подарок Вам.
Губернатор Айовы сказал:
«Гвод лицет Йови,
Нон лицет мне». Ну и пусть!
Подумаешь, грусть!
Я не Йови, и я не тоскую.
Но мечтаю о Вас, моя милая Божья Коровка.
 
 
Ты возьмёшь меня в небо?
Мы с тобой улетим в облака.
Дурака! Дурака – губернатора
Богом забытой Айовы
Мы увидим с разинутым ртом,
С запрокинутой вверх головой.
 
 
«Хватит пялиться в небо! Домой!» —
Заворчит ему вайф на крыльце,
Поварёшкой махая в руке,
Оправляя измятый передник.
 
 
И баптист-адвентист проповедник
Лишь тихонько вздохнёт, глядя
Через окно в наш полёт
Над полями Айовы.
 

Искренне Ваш, с позволенья Юпитера, Бык

 
Вороны каркали.
Листы роняла осень.
Будильник ставился на восемь.
 
 
И пара глаз девичьих вглядывалась в мглу.
Десятый класс. Незримая в углу
Остатка дня перебирала крохи.
 
 
Всё тяжелее, продолжительнее вздохи.
 
 
Бродяжка-кровь бесцельно в жилах бродит,
Сама себе чего-то говорит.
 
 
Незримых демонов ватага колобродит —
Мятежный сон девичий сторожит.
 
 
А ночь, как ткань, укутала сполна,
Опутала, укрыла, спеленала.
 
 
И в лабиринтах демонического сна
Блуждает девушка, предчувствием полна,
 
 
Спонтанно шевелясь под одеялом.
 

Вороны каркали

 
Унеси меня вдаль,
Как Харон, на последнем пароме.
Чтоб не видеть ни зги
В пустотелой ночной тишине.
 
 
Чтоб я чувствовал Ночь
Ничего не желающей – кроме
Моего восхищенья в душе,
Обращённого к ней.
 
 
Унеси меня в Ночь,
Убаюкана тёмным пространством,
Что мешает уснуть,
Пред глазами во тьме шевелясь.
 
 
И тяжёлая Вечность
С тяжелым своим постоянством
Воцарилась в пространстве,
И яблоку негде упасть.
 
 
Я люблю вспоминать
Первозданность в первичном наряде,
Ощущать невесомость
Осколков вселенского льда
 
 
И увидеть внезапно
В таинственном тихом обряде
Зарождение жизни —
Сейчас, насовсем, навсегда.
 
 
Расцветают цветы,
Улыбаются тихие зори.
Поднимается Солнце —
Глубокое море тепла.
 
 
И тихонько на луг,
Взявшись за руки, Первые Двое
Осторожно выходят,
Чтоб жизнью напиться сполна.
 

Унеси меня вдаль

 
Вот фарфоровая кукла
Мне кивает головою.
Канарейки пляшут танго
На краю пустых кастрюль.
 
 
Перезвон хрустальной люстры,
Дребедень сервиза в полночь
Музыкальным служат фоном,
Звукорядом до мажор.
 
 
И сквозь стену – еле видно —
К нам плывет Антуанетта
В платье пышном, и с лорнеткой,
И в перчатках до локтя.
 
 
Помавая головою,
Улыбаясь еле слышно,
Взглядом глаз Антуанетта
Нас пронзает навсегда.
 
 
И врезается звенящий брошен кортик
В древесину.
Постепенно затухают колебания его.
 
 
Но потом, с восходом солнца,
Мы внезапно замечаем,
Что не кортик, и не брошен,
Ни тем паче в древесину,
И никто не затухает —
А петух кукареку.
 

Вот фарфоровая кукла

 
Мы кормим рыб у кромки водоёма,
Бросая корки.
Берег еле-еле…
Заметно омывается прибоем
Миллиметровых волн.
Молчит Августа. Рядышком фон Дорн
Елизавета
Ломает булку нежными руками.
Порхает зонтик, обрамлённый кружевами.
Порхает локон, выбиваясь из-под шляпки.
По камышу ползёт задумчивый жучок…
Возница Шульц, присев на облучок,
Блаженно дремлет,
Трогая во сне
Внушительную талию Гертруды.
Гертруды, что в таверне «Вальд унд Химмель»
В огромных кружках пиво подаёт.
Неся в руках, как водится, двенадцать
Одновременно пенистых литровок,
Летя походкою своею меж столов,
Точь-в-точь как бабочка с цветочка на цветочек
Порхает на лугу у Дюссельдорфа.
Дополз до края камыша жучок…
Елизавета теребит рукою шляпку,
Давно уж сняв её зачем-то с головы.
И аромат её божественных волос,
Перемешавшись с запахом лаванды,
Кочует по долине Дюссельдорфа.