Ничейный мальчик

В тот день в детском саду меня сильно обидели. Дима из нашей группы бросил мне за шиворот червяка. Не очень мне нравятся червяки, тем более – у меня за шиворотом! Я обиделась и спряталась за кустами сирени, у самого забора.

И тут увидела: за забором мальчик. Он тоже меня заметил и уставился, словно я вся чумазая и лохматая. Он точно был странный. И очень грязный.

– Привет, ты что тут делаешь? – начала я разговор.

– Смотрю, что за вашим забором делается.

– Тут скукота, ничегошеньки не делается. Я, наоборот смотрю, что на улице происходит.

Он удивился:

– Зачем тебе?

– Так интересно. У нас только глупые игры, а снаружи все по делам спешат. Я тоже хочу куда-нибудь идти, а не сидеть без дела. Хочешь со мной наблюдать?

Он чему-то очень обрадовался:

– Хочу, но я же – за забором. Как же я наблюдать буду?

– Так ты лезь сюда.

– Как же я к тебе попаду? Забор высокий.

– Тут в одном месте есть дыра, я покажу. Ты в неё пролезай.

Он пролез между сломанными досками, и мы вместе сели у кустов сирени. Минут через десять он заметил:

– Отсюда смотреть интереснее. Все куда-то спешат, и вид у них деловой. И даже таинственный.

– Все спешат к кому-то, – глубокомысленно заключила я.

– Почему ты так решила?

– Так ясно же: с портфелями – к начальникам на работу, с пакетами – к детям с подарками. А без всего – из сада и школы детей забирать. Моя бабушка всегда за мной приходит мимо забора, во-о-он в ту калитку.

Он помолчал с минуту, потом сказал грустно:

– Я бы тоже хотел к кому-нибудь идти.

Тут удивилась я:

– Так ты же оттуда. Ты разве ни к кому не шёл?

– Нет, мне некуда идти, – сказал он совсем печально. – Я ничейный.

Я выпучила глаза от изумления:

– Как ничейный? Такого не бывает.

– А вот бывает, – вздохнул он. – Вот ты чья?

– Бабушкина.

– А я ничей.

– Врёшь! Все мамины или папины, или бабушкины! – рассердилась я.

– Вот и не вру, – обиделся он. – Ты же мне друг, а друзьям не врут. Мой папа занят всё время, и я ему не нужен. Значит, я совсем одинок.

– И чем таким важным он занимается?

– На диване лежит и говорит, что занят.

– Моя бабушка тоже бывает занята: она пирожки печёт и конфеты покупает, или дурацкую кашу варит. Но это не значит, что я не её!

Мы помолчали.

– А ты в школе учишься, да? – спросила я из жалости, уж очень грустно он молчал. – И я в следующем году иду в школу, здорово, правда?

– Совсем не здорово. Скучно, надо уроки делать и таблицу умножения учить. Мне надоело.

– А что тебе нравится делать?

– Смотреть, как вы играете там, за забором.

Тут нашу группу позвали на обед.

– Ты сейчас уйдёшь? – расстроился он.

– Да, мы сейчас обедать будем. Потом спать, и опять гулять.

– Принеси мне что-нибудь поесть, – попросил он.

Я обрадовалась:

– Так ты меня будешь ждать?

– Конечно. А ты скоро придёшь?

– Часа через три. Ты только дождись меня.

Я ушла на обед, а мальчик остался сидеть у кустов сирени.

На обед давали борщ, кашу и апельсины. Апельсин я припрятала для мальчика.

Во время тихого часа я всё лежала и думала: неужели бывает, что бы кто-то был ничейный?

После сна я очень ждала прогулки. Но начался дождь, и прогулку отменили. Я смотрела в запотевшее окно, пытаясь разглядеть мальчика. Но его уже не было видно, наверное, он не дождался меня.

Вечером я спросила бабушку:

– Бывает, чтобы кто-то был ничейный?

Бабушка удивилась:

– Как это – ничейный?

– Вот я же – твоя, а ты – моя. А тот мальчик сказал, что ничейный. Ему даже идти не к кому там, за забором…

Тема разговора бабушке явно не нравилась. Но она ответила:

– Человек может быть ничейным, если ему самому никто не нужен. Если ты что-то делаешь для других, то ты всегда будешь кому-то нужен… А что за мальчик?

И я рассказала о своём знакомом, о том, что припрятала для него апельсин, а он меня не дождался…

Всю следующую неделю я собирала для него апельсины и яблоки. И всё смотрела в сторону забора. Где же он? Я ведь его жду, а он даже не знает, что он больше не ничейный…

Но мальчик больше не пришёл.

Мила Ба-Юда

Бабкины дети

Внукам моим, родным и не родным, посвящается.

Часть 1

Симпатичное личико Мишки было сосредоточенно напряжено, что случалось нечасто, но сейчас под упрямым его пальцем, соскабливающим плёнку с наклейки, появлялось изображение синей-пресиней машины такой красоты, что дух захватывало. Однако нетерпение подвело: на месте колеса машинки появилась дырка, она увеличилась, и наклейка была испорчена окончательно. Мишка расстраиваться не стал, из кармана шорт достал новую, благо бабка его не обижала и накупила ему несколько наклеек разных цветов.

Жил Мишка с бабкой. Отца своего он не знал, и никто его не знал: он, отец, как-то в природе растворился, так и не проявившись, а мать, пьяницу и наркоманку, отбывавшую срок, к семи годам забыл совершенно. Мишка, называя бабку матерью, чувствовал себя превосходно, ведь имелось столько наклеек; куцую свою семью (из бабки и себя) любил, бабке не перечил, в меру сил помогал и чётко был уверен в том, что так и должно быть.

Попал Мишка к бабке не сразу: от рождения он жил с матерью в однёрке в гостинке, и пока мать пила, кололась и хороводилась с мужиками, представленный сам себе, прошёл все «гостинкины университеты» – и к трём годам умел браниться, драться, кусаться, ломать свои и чужие игрушки, делать из палочки сигарету и отбирать у других хлеб. Нельзя сказать, что в это время он не был знаком с бабкой, но бывал у неё неохотно, тяготился неволей, называл её «дурой» и кидался драться, если что не по нему. Да и бабке, по правде, было не до него: она выплачивала долги за свою непутёвую дочь, прятала поценней вещи, спасала гостинку (оплачивая квартплату), таскала им сумки с продуктами, чтоб с голоду не замерли (как говорила она), скрывая своё горе от деда, который уже не вставал, пыталась дочку лечить, но тщетно.

По младости лет всего этого Мишка не знал, как и не знал, как плачет бабка по ночам (сама военное дитя), не понимал, конечно, что только одна она думает о его будущем, и не догадывался что эту семейную «войну» бабка проиграла окончательно и бесповоротно. Всё случилось разом: умер дед (смерти Мишке не показали), однёшку потеряли за долги, а Мишку прописали на бабкину площадь и замели мать надолго, чего Мишка совсем не понял, привыкший к её отлучкам. Бабкино поражение было предрешено (не помогли ни умение работать с утра до ночи, ни умение экономить и выживать) и было столь мучительным и постыдным, что бабка осунулась и поседела.

Тщательно скрывая свою боль, она сосредоточилась целиком и полностью на внуке. Мало зная о макаренковских приёмах, бабка попыталась было ладом: отмыла, накормила, приодела замурзанного внука и тут только поняла – как она его любит и как он на Гошеньку (так она деда в юности называла) похож, уж он-то не обманет её надежд! Мишкино «гостинкино» образование давало о себе знать, и бабка потащила его в церковь, а потом и вовсе взялась за ремень. Памятуя поражение в семейной войне, бабка лупцевала его жёстко за что ни попадя, и вскоре все соседи не узнали Мишку – сытый, чистенький, ласковый: он знал всех бабок в подъезде по именам, здоровался сто раз на дню, умел говорить «спасибо», когда какая-нибудь сердобольная соседка совала ему гостинчик (печенье, сушечку). А самое главное, Мишка работал вместе с бабкой – с ней вместе вставал раным-рано, без нытья деловито одевался и раньше неё был уже у двери каптёрки мусоропровода. Всякий раз Мишка открывал дверь, когда бабка выталкивала тележку с мусором из каптёрки. Наверное, бабка справилась бы и одна, подпёрла бы дверь каптёрки, чтобы она не закрывалась, но вместе с Мишкой (так она говорила ему) ей работать легче и быстрей. Не слонялся Мишка и когда бабка дворничала, у него был даже свой участок, – он подметал закоулки маленьким веником. Свято выполняя дворовую традицию, он подкармливал дворовых кошек и котят, которые бессчётно плодились в подвале дома. Мишка окончательно покорил сердца бабок подъезда. Почти все они его любили, порой журили, но Мишка, воспитанный своей бабкой-матерью, умел не огрызаться в ответ на замечание, и всеми это качество очень ценилось. Доставалось и Мишкиной бабке-матери по поводу работы внука; на что бабка резонно отвечала: «Ему уже шесть годов, пора и к делу приставлять!»

Часть 2

В новенькой школьной форме, в кроссовках со всякими наклейками, с ярким рюкзаком, с астрами, купленными по случаю, гордый Мишка с бабкой явились в первый класс. В глазах принаряженной бабки светилась надежда, она почему-то волновалась и ежесекундно поправляла ему съезжающий набок синий галстук. Когда Мишка звонко рассказал четверостишие и пошёл с учительницей и другими ребятишками в класс, бабка прослезилась.

Гром грянул неожиданно. Гуляя, Мишка услышал бабкин призыв; приученный к порядку, он явился сразу же и не узнал бабку: постанывая, она корчилась на диване и велела позвать соседку, бабку Нину. Мишка поспешил к соседям. Бабка Нина в молодости работала медицинской сестрой и теперь в подъезде была кем-то вроде профессора в медицинских и житейских вопросах. На глаз бабка Нина подтвердила опасения Мишкиной бабки – что так просто боль не пройдёт и без «скорой» не обойтись. Машина скорой помощи увезла Мишкину бабку в больницу, а он, Мишка, получил от неё наказ: слушать бабку Нину, у которой он теперь будет жить. Мишка хотел что-то возразить, но выразительный взгляд бабки-матери на ремень, который висел теперь больше «для порядка», прекратил все его возражения.

Впрочем, пожить немного у бабки Нины было даже интересно. У них был большущий телевизор, дед Иван, высокий и загорелый, и внучка Варька, Мишкина одноклассница, рыжая и бедовая. Вообще-то у бабы Нины и деда Ивана было много внуков и внучек, но они жили у себя дома с матерью и отцом и время от времени проведывали стариков. Варька же жила у них постоянно. Почему это так, Мишка не знал, да и не задумывался.

И тогда только все в подъезде узнали про «тётку с каблуками», так её Мишка называл.

Она и раньше к ним с бабкой являлась из опеки (Мишка думал, что это дом, где что-то пекут, ведь они с бабкой тоже пекли пироги и блины и замораживали к случаю). Всякий раз, как она являлась, бабка её ждала, готовила заветную тетрадочку и, волнуясь, рассказывала тётке, что купила своему ненаглядному: то булочку, то рубашку, то книжку. Тётка с каблуками слушала, что-то писала в тетради, а иногда разговаривала с Мишкой. Мишка не любил эти разговоры, но бабка велела, и он вежливо отвечал тётке: «Да, нет». Обнаружив Мишку у бабки Нины, тётка с каблуками начала кричать: «Почему не сообщили», но узнав, что бабка Нина воспитывает Мишку за свои «кровные», она успокоилась, а попив чайку, подобрела, разоткровенничалась и рассказала бабке Нине, что своих детей и внуков не нажила и теперь как «треклятая» по работе вынуждена мотаться по адресам и приглядывать за чужими внуками. В конце беседы тётка даже помогла бабке Нине написать объяснительную, чтоб «наши не доставали». Потрепав Мишку по загривку, она удалилась, громко стуча каблуками.

Мишка, немой свидетель происходящего, решил, что тётка в общем даже неплохая, а кричала на бабку Нину потому, что та не приготовила вовремя ту нужную тетрадку.

Бабка Нина с дедом Иваном и Варькой стали собираться на дачу и Мишку обещали взять с собой. Получив приглашение на дачу, Мишка засомневался, забеспокоился: ведь он никак не мог определить, как его пригласили (шибко-шибко или так себе) и «ведь ехать на автобусе – это дорого», – размышлял он.

В коротенькой Мишкиной жизни случались истории, к которым память его возвращала всегда неожиданно и не всегда к месту, не зря они зовутся жизненным опытом. Вот и сейчас Мишка вспомнил, как прежде отпросился у бабки поиграть в соседнем дворе и сам не заметил, как оказался в гостях у Руслана, знакомого дворового мальчишки. Дверь им открыла бабушка Руслана – Мария Васильевна – и сразу же приказала: «Лапы мыть и за стол!»

К сожалению, давно прошли те времена, когда окружающие благоговели перед учителями, но Марию Васильевну, переучившую многих ребят двора, помнили и уважительно звали Васильевной ещё и потому, что она отдала свою квартиру преуспевающей дочери с мужем и переехала в однокомнатную, на краю города, откуда она и ездила каждый день «водиться» с внуками. Сама же Мария Васильевна, зная наследие Макаренко, Сухомлинского и прочих именитых педагогов, считала, что порой результативным является вовремя данный подзатыльник. Обедали втроём: Мишка, Руслан и его младший брат Марк, не очень владеющий ложкой. Васильевна успевала следить за Марком и подкладывать еду мальчишкам. Раззадоривала их, совсем немного строжилась, и как только всё было быстро съедено и тарелки составлены аккуратной стопочкой, отпустила детей играть. В игровой горы игрушек, собака, кошка с котятами, черепаха, музыкальные книжки и прочая всячина, являющаяся мальчишечьим счастьем, не так удивили Мишку, как то, что Руслан, уже сидевший за компьютером, кричал кому-то невидимому: «Кидай, кидай! Мяч кидай, да не кольцо, а я поймаю». Проезжающий верхом на машине Марк объяснил: «Руська по «скайффу» разговаривает». «Сегодня книжку или историю?» – спросила вошедшая в игровую Васильевна. Решили: «Историю», – и чинно расселись на матрац, покрытый меховым покрывалом. «Однажды, – начала Васильевна, – мы поехали на дачу…»

Чудесная рассказчица – шутка ли, сорок лет в школе, – рассказывая эту историю не единожды, она всякий раз наблюдала, как присмиревшие мальчишки покатывались в нужном месте со смеху, даже младшенький Марк, подражая старшим, валился на матрац, дрыгал ногами и, захлёбываясь, просил: «Ещё, ещё, баба, расскажи!»

Это была известная история, как Руслан был у неё в гостях на даче и старательно красил водой нижний венец беседки. Взрослые (Васильевна и её подруга) спешили покрасить верхний венец в синий цвет, не выпуская помощника из виду, подхваливали его. Закончив работу, прибрали инструменты. Руслан копался в просматриваемой со всех сторон песочнице, когда взрослые хлопотали в бане. Всего через минуту Васильевна обнаружила Руслана, старательно красившего в синий цвет бетонную дорожку, так как нижний венец на беседке был уже готов и растерянно блестел буро-синими разводами. Досталось и выходному турецкому костюмчику, и башмакам. Васильевна охнула и кинулась спасать внука: вымазала его подсолнечным маслом с головы до ног и отмыла в бане.

Как истинная учительница Васильевна закончила историю назиданиями и выводами. История имела продолжение, но его знали только взрослые: недовольный процедурой отмывания, зарёванный Руслан в бабушкиной блузке сумел-таки набрать нужную комбинацию цифр на бабушкином сотовом и позвонил матери. Явилась рассерженная мать, к неудовольствию мужа прервавшая отдых, выговорила Васильевне и забрала сына. Руслан целое лето проходил потом в детский сад с синими руками и лицом.