Цитаты из книги «Блокада Ленинграда. Народная книга памяти»

Мама работала на железной дороге Витебского вокзала – вагонный участок № 6 (депо), обеспечивающий поддержание вагонов, дрезин и другого железнодорожного транспорта в рабочем состоянии. Поэтому иногда ее премировали кусочками столярного клея и олифой, на которой мы жарили лебеду и другую траву, годную в пищу. Иногда мать использовала машинное масло и солидол – все, на чем можно жарить, если что-то было. Лучшим подарком для нас была весточка с передовой. Но однажды мы узнали, что после ранения, с полуотмороженными ногами отца отправляют на

Я очень хорошо запомнила, как по Ленинграду вели пленных немцев. У них была рваная одежда и жалкий вид. Нам, детям, женщины передавали какую-нибудь еду – картошку, кусочек хлеба, чтобы мы отдали это

Я стала замечать, что Так мы остались с сестрой вдвоем. Пока у нас были карточки, я покупала все, что было возможно.

Потом мы уехали в Коломяги, где нам дали две комнаты в деревянном доме. Эвакуироваться мама и папа не хотели, нас они тоже держали около себя. Мама меняла все вещи на то, чем можно было нас прокормить.

переносили в одну из комнат, а потом увозили. Дядя Вася сильно мерз и постоянно плакал со словами, что пойдет на барахолку и поменяет икону Божией Матери на валенки. Мама его отговаривала, но он ее не послушал и поменял. Надеть их он не смог, так как у него отнялись ноги. Что с ним дальше произошло, я не знаю. Мама уходила на работу, а я на ночь оставалась одна. Я закутывалась в одеяло с головой, как в кокон. Мне казалось, что так я в безопасности.

Отец ушел на войну. Когда немцы вошли в Урицк, мы с мамой и сестренкой бежали в Ленинград и жили по разным адресам – сначала на ул. Шкапина, д. 6, а когда дом разбомбили, переехали на Фонтанку, д. 189. В многоквартирной коммуналке в центре мы прожили всю страшную блокаду.

Нашему поколению очень досталось: война, блокада, после войны тоже было голодно… Во время блокады мне было 10 – 11 лет. Мы жили в коммуналке, в двухкомнатной квартире на Петроградской стороне, все в одной комнате. Наша мама, как комиссар, распределяла кому что делать. Мне велели ходить на кухню, на Выборгскую сторону, за мучной болтанкой. Про нее говорили: «Крупинка за крупинкой бегает с дубинкой». Эту болтанку доставали по великому блату на крупяные талоны, поскольку мама познакомилась там с кассиршей.

Война нас застала в Ленинграде, когда я училась на третьем курсе института им. Герцена. Жила в общежитии на ул. Желябова, рядом с Театром миниатюр, где начиналась слава молодых, еще совсем не знаменитых Райкина, Шульженко, Коралли, Зеленой. Нас часто приглашали на представления – заполнить заметно пустеющие кресла, и мы с гордостью и студенческой наглостью хвастали: «Наш придворный театр!» Много лет прошло, а хорошо помню чувство недоумения: «Почему война? Почему внезапно?» Учили и твердо знали, что СССР непобедим, а если война, то только на чужой территории. Пустело общежитие: кто сумел или если было куда – уезжали. Шли в военкомат парни. Приходили прощаться. Недолго повоевав, погибали, и уже приходили извещения об их героической гибели.

Когда началась война, нам с двоюродной сестрой Людмилой было по 10 лет. Моя семья состояла из 6 человек – мама, папа и четверо детей, я – старшая. В Ленинград от немцев бежали бабушка, тетя и моя двоюродная сестра Люда. Все мы, 9 человек, жили в комнате площадью 20 м, в коммунальной квартире у Львиного мостика на канале Грибоедова, дом 95. Новый 1942 год встречали все вместе.

В январе 1942 года я была мобилизована военкоматом. Мне дали место в общежитии госпиталя, который находился в здании бывшей школы на ул. Восстания. Начальником 1-го хирургического отделения была Торкачева Мария Иванова. Это была знающая, опытная, уверенная в себе женщина, без особых эмоций, требовательно относящаяся к нам, медицинским работникам. Помню, как первый раз переливала кровь. Это было нелегко – тогда не было современных систем, а только воронка, резиновый сифон и толстые иглы. После этого врач подозвала меня к себе и спросила: «Ну как, хорошо прошло?» Я пожала плечами. А потом она вручила мне половинку шоколадки. Это было «что-то» в военное время.