Дун Си
Жизнь без слов

Ван Лаобин и его глухой сын Ван Цзякуань пропалывали кукурузу на горном склоне. Стебли кукурузы вымахали выше человеческого роста, поэтому, наклоняясь и воюя с сорняками, они теряли друг друга из вида. Когда Ван Лаобин устраивал перекур, он мог лишь слышать, как работает Ван Цзякуань. По звонким и ритмичным ударам тяпки Ван Лаобин понимал, что сын вкалывает как надо.

Заполонившие всё и вся сорняки под натиском острой тяпки Ван Лаобина падали как подкошенные, мыши и другая живность только успевали разбегаться из своих нор на все четыре стороны. Вдруг Ван Лаобин заметил, что к нему ринулось нечто черное. Пока он сообразил, что разворошил осиное гнездо, его голову, лицо и шею уже облепили осы. От боли он повалился на землю, принялся кричать и кататься по кукурузному полю. Переместившись метров на двадцать, он увидел, что осиный рой по-прежнему кружится над его головой, осы преследовали его словно темная туча. Тогда Ван Лаобин принялся звать Ван Цзякуаня. Но тот был глухим, поэтому имени своего не услышал.

Ван Лаобин зачерпнул горсть земли, чтобы предпринять последнюю атаку на ос, но это дало ему передышку лишь на секунду, пока комья земли оказались в воздухе. Едва они шлепнулись вниз, осы опустились следом. Они покрыли глаза, нос и рот Ван Лаобина. Ван Лаобин чувствовал, что еще чуть-чуть и он ослепнет от их укусов. «Цзякуань, скорее на помощь! Цзякуань, твою мать, я сейчас помру!» – кричал Ван Лаобин.

После того как крики Ван Лаобина, подобно волнам, затихли, удары Ван Цзякуаня стали раздаваться все звонче. Прошло достаточно много времени, прежде чем Ван Цзякуань захотел пить. Он отбросил тяпку и пошел в ту сторону, где должен был работать отец. И тут Ван Цзякуань увидел целую прогалину, устланную сломанными стеблями кукурузы, а поверх стеблей лицом к небу лежал его отец Ван Лаобин. Его голову раздуло, словно тыкву, поверхность которой блестела словно зеркало, отражая солнце.

Ван Цзякуань обхватил голову отца и закричал в сторону гор: «Гоуцзы, Шаньян, Лао Хэй!.. Скорее на помощь!» Его крик еще долго витал между двух гор. Некоторые односельчане слышали пронзительный крик Ван Цзякуаня, но, решив, что тот просто подзывает к себе скотину, оставили его безо всякого внимания. Но когда к его крику присоединились рыдания, Лао Хэй почуял неладное и закричал в сторону кукурузного поля: «Цзякуань!.. Что там случилось?» Лао Хэй трижды повторил свой вопрос, но, так и не услышав ответа, продолжил работать. Вдруг Лао Хэй вспомнил, что Цзякуань глухой, и, замерев, прислушался к звукам со стороны поля Ван Цзякуаня. Он уловил смешанные с ветром причитания Ван Цзякуаня: «Мой отец помирает, отец проткнул осиное гнездо, его до смерти искусали осы…»

Ван Цзякуань и Лао Хэй притащили Ван Лаобина домой и позвали к нему лекаря Лю Шуньчана, который занимался традиционной медициной. Лю Шуньчан приказал Ван Цзякуаню стянуть с Ван Лаобина всю одежду. Лежащий на кровати Ван Лаобин напоминал жирного облысевшего хряка. Любопытные со всех сторон обступили его, наблюдая за действиями Лю Шуньчана. Пока Лю Шуньчан наносил лекарство на голову, шею, руки, грудь, пупок, ляжки и другие места на теле Ван Лаобина, зрители неотступно следили за его пальцами. Тут Ван Цзякуань заметил, что когда взгляды собравшихся достигли того места, откуда ноги растут, они стали о чем-то шушукаться, вроде как обсуждая то, что обычно хранят в тайне от чужих глаз. Ван Цзякуаню стало не по себе, словно на кровати лежал не его отец, а он сам. Тогда он взял с изголовья кровати полотенце и накрыл им причинное место отца.

Этот жест Ван Цзякуаня глубоко тронул Лю Шуньчана. Положив руки на тело пострадавшего, он замер и, глядя на собравшихся, захохотал: «Цзякуань смышленый малый, пусть он и не слышит, зато прекрасно понял, что мы говорили про его отца. Ему достаточно ваших глаз и выражений лиц, чтобы догадаться, о чем речь».

Лю Шуньчан протянул Ван Цзякуаню плоскогубцы и дал ему знак развести челюсти Ван Лаобина. Ван Цзякуань сначала взял кусок материи, как следует обмотал инструмент и только после этого осторожно засунул его отцу в рот, разомкнув зубы. Заливая в рот лекарство, Лю Шуньчан нахваливал Цзякуаня за деликатность: «Я вот не догадался обмотать плоскогубцы тряпкой, а он догадался, чтобы не причинить отцу боль. Не будь он глухим, я бы точно взял его к себе в ученики».

Когда лекарь залил целебный отвар, Ван Цзякуань убрал изо рта отца плоскогубцы и громко назвал Лю Шуньчана учителем. Лю Шуньчан на секунду даже оторопел. «Цзякуань, у тебя никак слух прорезался? Оказывается, ты все слышал. Ты правда глухой или притворяешься?» – спросил он. На эти вопросы Ван Цзякуань никак не отреагировал, по-прежнему оставаясь глухим. Тем не менее окружающие покрылись мурашками: им вдруг стало страшно, что Ван Цзякуань слышал все их насмешки.

Спустя десять дней Ван Лаобин почти поправился, однако его глаза совершенно перестали видеть, он стал слепым. Люди со стороны спрашивали его, как же так, имея нормальное зрение, он мог взять и ослепнуть. А он не уставал повторять: «Осы покусали». Поскольку слепым он был не от рождения, его органы слуха и обоняния не были сильно развиты, так что теперь Ван Лаобин оказался ограничен в передвижении, и если бы не его сын Ван Цзякуань, ему и шаг было бы трудно сделать.

У Лао Хэя одна за другой подохли все куры. Сначала Лао Хэй додумался ощипать павшую птицу, он старался так, что перья летали по всему двору. Однако после того как три дня подряд он ел мясо сдохших кур, у него возникло к нему отвращение. Тогда Лао Хэй захоронил оставшуюся падаль на склоне горы. Когда Ван Цзякуань заметил в руках Лао Хэя мертвые тушки, он смекнул, что именно его куры стали распространять чуму. Ван Цзякуань преградил ему дорогу и заявил: «Ах ты бесстыжий, почему никому не рассказал, что у твоих кур чума?» Губы Лао Хэя зашевелились, похоже, он оправдывался, но Ван Цзякуань ничего не слышал.

На следующий день Ван Цзякуань подготовил короб, чтобы нести на продажу своих куриц. Перед тем как он шагнул за порог, Ван Лаобин ухватил его и сказал: «Цзякуань, когда продашь кур, купи мне мыла». Ван Цзякуань догадался, что отец просит его что-то купить, но что именно, он не понял. «Папа, чего тебе купить?» – спросил он. Тогда Ван Лаобин изобразил на своей груди квадратик. «Сигарет?» – спросил Ван Цзякуань. Ван Лаобин замотал головой. «Кухонный тесак?» Ван Лаобин снова замотал головой. Тут он стал водить руками по голове, ушам, лицу, одежде, делая вид, что вроде как натирается, пытаясь подвести Ван Цзякуаня к догадке. Тот на несколько секунд задумался и наконец вскрикнул: «Папа, я понял! Ты хочешь, чтобы я купил тебе полотенце». Ван Лаобин изо всех сил замотал головой и громко сказал: «Да не полотенце, а мыло».

Но Ван Цзякуань, уверенный, что все уразумел, развернулся и направился на выход, и тщетный крик Ван Лаобина повис в воздухе.

Ван Лаобин на ощупь вышел из дома и присел на солнышке. Вскоре он почуял, как от его нагревшейся одежды исходит запах пота, а воздух вокруг был пропитан ароматом свежей травы и вонью коровьих лепешек. Ван Лаобин весь покрылся испариной, казалось, его кожа вот-вот обгорит, по его ощущениям, солнце можно было достать рукой, и этот день тянулся утомительно долго. До ушей Ван Лаобина долетал ярмарочный галдеж, в нем он хотел распознать голос Ван Цзякуаня, но, как он ни напрягался, это ему не удавалось. Тут он услышал, как кто-то из ребятишек распевает народную песенку, причем явно на бегу, поскольку очень скоро эти звуки умолкли.

Мало-помалу ощущение жара отступило, это подсказало Ван Лаобину, что день подходит к концу. Тут он услышал, как к нему приближаются звуки радиоприемника. Они заглушили шаги Ван Цзякуаня, поэтому Ван Лаобин не понял, что Ван Цзякуань вернулся домой.

Ван Цзякуань положил в руки Ван Лаобина полотенце и сто юаней. «Папа, вот полотенце, которое ты просил, и остаток, сто юаней, держи», – сказал он. «А что ты там еще прикупил?» – спросил Ван Лаобин. Ван Цзякуань вынул из-за пазухи радиоприемник, поднес его к уху Ван Лаобина и сказал: «Папа, я тут еще купил маленький приемник, чтобы ты не скучал». – «Ведь ты все равно ничего не слышишь, зачем было его покупать?» – откликнулся Ван Лаобин.

Радиоприемник в руках Ван Лаобина завывал на все лады, нагоняя на него печаль. Он держал в руках полотенце, деньги и приемник, отсутствовало лишь мыло, которое он просил купить. Он подумал: «Я, конечно, проживу и без мыла, но как мог Цзякуань перепутать мыло с полотенцем? Если он не понимает моих жестов, как нам жить дальше? Если бы мать Цзякуаня не умерла, было бы гораздо легче».

Спустя несколько дней Ван Цзякуань присвоил радиоприемник. Он повесил его на шею, включил на всю катушку и пошел по гостям. Куда бы он ни приходил, всюду собаки встречали его неистовым лаем. И даже глубокой ночью односельчане просыпались от того, что слышали голос неутомимого приемника. Раздающиеся из его нутра шутки-прибаутки сопровождались бранью Ван Лаобина: «Ведь ты глухой, даже половины слова не в силах разобрать, зачем включать его на всю громкость? Только впустую батарейки тратишь да отцовские деньги!»

После ужина Ван Цзякуаню больше всего нравилось ходить к Се Сичжу, там он наблюдал за игрой в мацзян. Заметив, что Ван Цзякуань, словно сокровище, прижимает к себе приемник и при этом поглаживает его обеими руками, Се Сичжу спросил: «Ты можешь услышать, что там говорят?» Ван Цзякуань на это ответил: «Слышать не слышу, но на ощупь чувствую». Тогда Се Сичжу удивился: «Странно, ты не слышишь радио, зато разобрал все, что я сказал». Ван Цзякуань вместо ответа лишь захохотал. Хохотнув несколько раз, он сказал: «Меня всегда спрашивают, могу ли я услышать, что там говорят. Ха-ха!»

Постепенно Ван Цзякуань превратился в своего рода магнит. Едва народ переступал порог дома Се Сичжу, как тут же усаживался вокруг Ван Цзякуаня. Однажды по радио передавали юмористический диалог, и Ван Цзякуань, глядя, как все вокруг, широко раскрыв рты, покатываются со смеху, стал смеяться за компанию. Се Сичжу спросил его: «Ты чего смеешься?» Ван Цзякуань непонимающе замотал головой. Тогда Се Сичжу приблизился к нему и изо всех сил заорал ему прямо в ухо: «Ты чего смеешься?» Ван Цзякуань, словно его оглушили, ошарашенно посмотрел на Се Сичжу. Выдержав долгую паузу, он сказал: «Вы смеетесь, я тоже смеюсь». Се Сичжу на это ответил: «Будь я на твоем месте, так вместо того, чтобы просиживать здесь штаны, лучше бы занялся кое-чем поинтереснее». С этими словами Се Сичжу сложил и красноречиво подвигал пальцы в непристойном жесте.

Заметив, что Ван Цзякуань покраснел, Се Сичжу подумал: «Вроде и глухой, а понимает, что такое стыд». Ван Цзякуань сердито поднялся, вышел в непроглядную ночь и с тех пор больше не переступал порога этого дома.

Покинув дом Се Сичжу, Ван Цзякуань почувствовал, что на душе у него стало так противно, словно в ней завелся какой-то червь. Погрузившись в себя, он сделал десяток шагов и вдруг натолкнулся на кого-то. Он почувствовал насыщенный аромат. Хотя удар был не таким уж сильным, человек повалился на землю, словно сноп рисовой соломы. Ван Цзякуань протянул руку, чтобы поднять упавшего, и вдруг разглядел, что это была дочь дядюшки Чжу – Чжу Лин. Ван Цзякуань хотел было пойти дальше, но Чжу Лин преградила ему дорогу.

Ван Цзякуань положил руки на плечи Чжу Лин, она его не оттолкнула. Тогда его руки медленно поползли вверх, пока не коснулись ее теплой гладкой шеи. «Чжу Лин, – произнес Ван Цзякуань, – твоя шея словно шелк». Сказав это, он приник к ее шее и поцеловал. Чжу Лин услышала причмокивания Ван Цзякуаня, который, словно отведав вкуснейшего лакомства, смаковал послевкусие. Чжу Лин про себя подумала: «Никогда еще не слышала таких приятных звуков страсти». Это настолько ее ошеломило, что она почувствовала, как земля уходит из-под ног. Казалось, еще чуть-чуть, и она упадет. Ван Цзякуань крепко сжал Чжу Лин в объятиях, ощутив на своем лице ее горячее дыхание.

Они напоминали двух упавших в воду людей, которые отчаянно цеплялись друг за друга, погружаясь с головой в омут ночи. В эту темную пору, которая их сблизила, любые звуки казались избыточными. Чжу Лин протянула руку и выключила приемник Ван Цзякуаня, но тот его снова включил. Чжу Лин считала, что приемник был для Ван Цзякуаня не больше чем обычным ящичком, он мог лишь ощутить его вес на шее, но не более. Чжу Лин снова отняла у него приемник, приложила к уху и медленно убавила громкость, и тут же все вокруг погрузилось в невозмутимую тишину. Ван Цзякуаня переполняла неудержимая радость, он расстегивал пуговицы на груди Чжу Лин и говорил: «Ты будешь включать мой приемник, а я – твой».

Одна за другой в деревне погасли все лампы. Ван Цзякуань и Чжу Лин, одурманенные друг другом, заснули прямо в стогу. То, что произошло с Чжу Лин, напоминало сон. До этой ночи родители всегда держали ее под надзором. Мать следила, чтобы дочь была занята нескончаемым рукоделием. Дома она усердно создавала семейную атмосферу, к примеру, просила дочь поджарить тарелку семечек, после чего усаживалась под лампой, щелкала их и собственноручно отправляла в рот Чжу Лин. Мать без устали твердила о том, какие подлые мужчины и как опасно взрослым девушкам ходить в одиночку.

Чжу Лин разбудил окрик отца. Проснувшись, она почувствовала на своей груди мужские руки и со всей силы залепила Ван Цзякуаню пощечину. Тот убрал руки, его щека онемела от боли. Глядя на Чжу Лин, которая, покачивая бедрами, демонстративно отправилась восвояси, он сказал: «Ах ты бессовестная!» Но Чжу Лин уловила в его голосе нотки удовольствия. Про себя она подумала: «Сегодня я устроила бунт, причем пошла не только против родителей, но и против Ван Цзякуаня. Своей пощечиной я ему показала, кто остался победителем».

На следующее утро Ван Цзякуаня, еще сонного, вытащил из постели дядюшка Чжу. Глядя, как он брызжет слюной и потрясает кулаками, Ван Цзякуань сообразил, что тот собирается выместить на нем злобу. Однако он увидел рядом с ним Чжу Лин. Сложив руки на груди, она, подергивая плечами, рыдала в голос. Из ее спутанных волос торчала солома.

«Вчерашнюю ночь Чжу Лин, судя по всему, провела с тобой, – начал дядюшка Чжу. – Если это правда, я, так уж и быть, отдам ее тебе в жены. Раз уж ей приглянулся глухой, я не буду за нее беспокоиться». Чжу Лин подняла голову, заплаканными глазами уставилась на Ван Цзякуаня и сказала: «Говори, говори правду».

Ван Цзякуань догадался, что дядюшка Чжу спрашивает его, переспал ли он с Чжу Лин. Напуганный до смерти, он почувствовал, что ноги задрожали, словно его босиком поставили в снег. И тогда он что было сил затряс головой и стал оправдываться: «Нет, нет…»

Тогда Чжу Лин, точно дрын, вознесла правую руку над своей головой и тяжело опустила ее на левую щеку Ван Цзякуаня. Раздался звонкий, как от разрыва хлопушки, шлепок, и она почувствовала, что ее ладонь онемела. Ван Цзякуань чуть не упал, его повело набок. Прижав руку к горящей огнем щеке, он ощутил, что эта пощечина была раз в десять сильнее, чем вчерашняя. «Похоже, я и правда чем-то обидел Чжу Лин, – подумал он, – над моей головой нависла беда. Но чем я ее обидел? Почему она бьет меня без всякого повода?»

Чжу Лин, закрыв лицо руками, развернулась и, потряхивая распущенными волосами, выбежала вон. Ван Цзякуань зашел в комнату к отцу, Ван Лаобину. «Почему она набросилась на меня?» – спросил он. Но не успел он закончить фразу, как Ван Лаобин тоже отвесил ему пощечину. «К чему было выставлять себя глухим? Что же ты ничего не ответил? Такая хорошая пара тебе нашлась, а ты упустил свое счастье».

Ван Цзякуань заплакал, а когда выплакался, взял нож и выбежал за порог. Он был готов кого-нибудь убить, но ему никто не попадался. Он несся по деревне, срубая ветки деревьев, и собаки с курами разлетались от него в разные стороны. Он был готов порешить сам себя, чтобы только никто другой больше его не тронул. Но, вспомнив, что дома у него слепой отец, он потихоньку умерил шаг.

Теперь по ночам Ван Цзякуань сидел взаперти. Выполняя волю отца, он щепил бамбук, чтобы потом сплести из него подстилку. Ван Лаобин считал, что для мужчин плетение из бамбука – это то же самое, что для женщин вязание или шитье подметок. Если руки будут чем-то заняты, то никаких бед никто не натворит.

Три вечера Ван Цзякуань драл бамбуковое лыко, после чего еще три дня плел из него циновку, которая к концу работы стала приобретать форму. Ван Лаобин, проведя по ней рукой, разочарованно покачал головой. Ван Цзякуань решил, что тому вместо циновки понадобилось сплести корзину, и он тут же успокоил отца, обещая все переделать. Отец в ответ тут же перестал качать головой, а Ван Цзякуань подумал: «Значит, я угадал».