Читать книгу «Теория журналистики в России» онлайн полностью📖 — Коллектива авторов — MyBook.
image

1.1.2. Российская теория журналистики в международном контексте

Обращаясь к международному контексту, надо прежде всего выяснить, насколько правы те авторы, кто отказывает теории журналистики в претензиях на статус самостоятельной научной дисциплины. Если их скептические заключения верны, то о каком-либо контексте просто не приходится вести речь. Понятно, что в своих суждениях разные ученые и эксперты могут расходиться и даже занимать диаметрально противоположные позиции. Вместе с тем само по себе наличие расхождений делает отрицательную оценку уязвимой, по меньшей мере – не единственно возможной. Поэтому следует внимательно отнестись к мнениям специалистов, которые целенаправленно и в течение долгого времени изучают состояние мировой журналистики. К их числу относится Томас Ханицш, который в начале 2000-х организовал многолетний проект по исследованию журналистики в десятках странах мира (“Worlds of Journalism”), в том числе в России. Широкую международную известность приобрела также коллективная книга “The handbook of journalism studies”, одним из авторов и соредакторов которой он является. Во вступительной статье со всей определенностью говорится, что «мы должны заботиться о журналистике, потому что это помогает нам понять данный ключевой социальный институт. Мы не одни придерживаемся этой убежденности: журналистика – одна из наиболее динамично развивающихся областей в рамках более широкой дисциплины исследования коммуникации и медиа. Как показывают внушительный, хотя и не совсем однородный объем академической литературы и текущая научная работа, изучение журналистики созрело для того, чтобы стать полноправной академической областью»[29]. Для полноты картины добавим, что подобное наблюдается и в специализированном журналистском образовании. По результатам изучения ситуации в глобальном масштабе аналитики делают вывод, что за последние десятилетия оно «стало в мире одной из наиболее динамично развивающихся академических областей»[30].

Думается, что разночтения в характеристике уровня развития журналистской науки обязаны своим происхождением не столько различию инструментов измерения, сколько различию масштабов рассмотрения. Критически настроенные скандинавские авторы ведут свой анализ главным образом в пределах унифицированной модели прессы и ее теоретического осмысления. Возможно, поэтому отклонения от принятых в англосаксонской традиции парадигм воспринимаются их сторонниками как знаки нечеткости дисциплинарных признаков. Авторы “The handbook of journalism studies” делают выводы на основе эмпирики из широкого круга стран. Они выступают против устойчивого англо-американского доминирования в журналистской науке. В последнее время ведущие журналы в отрасли позиционируют себя как международные и стали уделять больше внимания национальному разнообразию своих редакционных советов. Однако явное большинство редакторов и членов редколлегий представляют США и Великобританию, а ученые из-за границ англоязычного мира по-прежнему составляют меньшинство[31]. Выдающийся американский мыслитель и резкий критик политической практики США Ноам Хомский видел в таких примерах изоляционизма проявление общей стратегической тенденции: «Едва ли мы не первая держава на свете, сочетающая материальные интересы и высочайшие технические возможности с полнейшим презрением к мукам и горестям “неполноценных рас”»[32].

Для оппонентов американоцентризма плюрализм подходов, напротив, выглядит как нормальное явление. Обозревая панораму научных школ, они пишут, что разнообразие было сформировано различными национальными традициями. Исследования в США выделяются сильной эмпирической и количественной направленностью и использованием теорий среднего уровня, в то время как в Великобритании и Австралии они развернулись в русле критической традиции, под влиянием британской культурологической науки. Напротив, французские исследования в значительной степени опираются на семиологию и структурализм и слабо известны в международной сообществе, тогда как немецкая школа традиционно осмысливает журналистику на макроуровне, под влиянием теории систем и других теорий социальной дифференциации. Многие исследователи журналистики в Азии получили образование в Соединенных Штатах и поэтому восприняли однозначную американскую ориентацию. Ученые в Латинской Америке в настоящее время переориентируются с американского примера на страны Средиземноморья, в первую очередь Испанию, Португалию и Францию[33].

Такой разброс теоретических предпочтений в географическом (точнее – социокультурном) измерении наблюдается не только в теории журналистики, он виден в более широком поле социально-гуманитарных наук. В частности, в литературе по политической коммуникации отмечается, что «если для американской традиции изучения политической сферы характерен явный крен в сторону эмпирических исследований… (политические исследования претендовали на статус точной науки), то европейская наука стремились к достижению баланса эмпирического и теоретического знания о политике»[34]. На почве столь явных расхождений возможны противоречия и острые дискуссии, вплоть до отрицания ценности вклада в науку тех или иных авторов или даже школ. К примеру, австралийский профессор выступает с негативистским отзывом о наследии американского ученого К. Ллойда, «который считает, что американский прагматизм служит философской основой, наилучшим образом объясняющей свойственный журналистам практический подход (“cando” approach) к работе с новостями»[35]. По мнению сторонницы теоретических изысканий, «Ллойд говорит как опытный газетный репортер, который стал ученым мужем, и стоит отметить, что это та позиция, которая получила высокое признание в области исследований журналистики, где академические исследования никогда не приносили пользу в решении практических задач в повседневной работе с новостями <…> термин “практическая теория” можно рассматривать как попытку обойти абстрактное мышление вообще в пользу подхода к идеям на уровне здравого смысла. То есть это теория без теории»[36].

Мы не склонны к крайним суждениям о трудах зарубежных ученых, в том числе придерживающихся прагматической направленности научной мысли. Вместе с тем нельзя не заметить, что интеллектуальный протест против доминирования одной теоретической тенденции и ее настойчивого продвижения по миру перестал быть уделом энтузиастов-одиночек. Так проявляет себя приверженность свободе научного творчества, которая лежит в основе методологии науки и служит залогом международного сотрудничества. Автор книги «Наука в свободном обществе», получившей мировую известность, Пол Фейерабенд обосновал деление на два пути коллективного решения проблем: вынужденное взаимодействие и свободное. В первом случае участники принимают четко выраженную традицию и признают лишь те реакции, которые соответствуют ее стандартам. «Если некоторый субъект еще не стал участником избранной традиции, над ним будут подтрунивать, его будут “воспитывать” до тех пор, пока он не присоединится к большинству». Во втором случае традиция «не уточняется в самом начале, а разрабатывается по мере того, как происходит это взаимодействие… При свободном взаимодействии любое установление не навязывается… в нем нет канонизированной логики…»[37].

Своеобразные преломления этих методологических посылок обнаруживаются в теории журналистики и медиа. В последние десятилетия на Западе все чаще звучат предложения расширить географические горизонты размышлений о состоянии и развитии медиасферы и на этом пути избежать опасности изоляции западной исследовательской культуры от остального мира. Некоторые работы, в которых центральное место занимают идеи интернационализации и так называемой девестернизации (de-Westernization) исследований медиа, стали подлинным вызовом стабильным, казалось бы, представлениям. В число этих работ входит монография Дж. Даунинга «Интернационализация теории медиа: переходность, власть, культура: размышления о медиа в России, Польше и Венгрии» (1996)[38]. Она была выпущена с выразительным комментарием издателя на обложке: «Это книга-провокация». По всей видимости, трудно было иначе оценить такие непривычные для Запада идеи: «…преобладающая часть теории медиакоммуникации основывается на данных из двух регионов, Британии и Соединенных Штатов, для которых… характерны весьма схожие лейтмотивы в культурной, экономической и политической истории, маркирующие их отстраненность от большинства других наций планеты»[39].

Через несколько лет появилась коллективная работа «Девестернизируя исследование медиа» (2000)[40]. Она вызвала активную солидарность с авторами и желание продолжить движение по начатому пути, особенно у исследователей из Латинской Америки, Индии, Африки и др. В одном из откликов говорилось: «Представляя многочисленные главы, собранные со всего мира, эта книга формирует прочные аргументы – почему исследовательское поле должно стать всеобъемлющим и всемирным. Она представляет собой отличный пример того, как в последнее время исследования медиа получают толчок в сторону “интернационализации” <…> Девестернизация ведет к расширению аналитических горизонтов, включая в рассмотрение факты со всего мира, которые ныне неизвестны по причине то ли языковых барьеров, то ли отсутствия интереса… Со своих начальных стадий область исследований медиа имела отчетливо западный, и особенно англосаксонский акцент»[41].

Некоторые известные европейские ученые, в свою очередь, выдвигали сходные тезисы и инициативы. Одним из энтузиастов кросскультурных проектов был Ян Экекранц (Швеция), который в 2007 г. писал: «В эру глобализации интернационалистские программы должны быть усилены и открыты также для незападной медийной теории, с учетом существующих региональных реалий и трансформаций… Исследования медиа, как и социология и политология, испытывают трудности в столкновении с действительностью транснационального и трансформирующегося мира. Одно из объяснений заключается в определенном застарелом “методологическом национализме”… в соответствии с которым национальное государство все еще обеспечивает заведомо предполагаемые и наиболее приемлемые концептуальные рамки – даже когда в фокусе оказываются явления за пределами национального государства»[42]. Стремясь на практике реализовать свои интеллектуальные проекты, шведские коллеги в 1990-ых годах начали широкую программу исследования медиа в государствах Балтийского региона, включая Санкт-Петербург[43].

Таким образом, глобальный исследовательский контекст начал изменяться по направлению от сепаратизма и изоляции к сотрудничеству. Это нельзя не принимать во внимание в российском научном сообществе, если оно не хочет упреков в «методологическом национализме». Задача заключается в том, чтобы адекватно осмыслить основные направления и требования процесса перемен, равно как и свои возможные выгоды и приоритеты. Путь этот заведомо сложен, но начинается он с относительно простого шага, а именно с признания того, что российская наука о журналистике обладает солидным капиталом и национально-культурным своеобразием, которое нельзя нивелировать в стремлении к международному сотрудничеству.

Концепции девестернизации и интернационализации тесно соприкасаются с полемикой по поводу моноцентричной или полицентричной модели развития современной цивилизации и, соответственно, унификации или многоцветности культур на планете. Приверженцы полицентричности считают искусственным и бесперспективным разделение мира на страны-лидеры и периферию, которой навечно суждена вторичность по отношению к флагманам прогресса. Эти фундаментальные положения с зеркальной точностью отражаются в сфере науки. В социально-философской литературе звучит глубокий тезис о том, что цивилизации – это «культуры, которые имеют различное структурное устройство, влияющие на динамику производства знаний»[44]. Значит, принципиально невозможно добиться их выравнивания по какому-либо единому стандарту, при всей несомненной плодотворности их взаимопересечения и взаимопроникновения. В частности, «социальные науки в России не являются “конвертируемыми” на международном уровне»[45], в силу особости отечественного социально-культурного мира в исторической ретроспективе и, надо полагать, современного развития.

В свете культурно-цивилизационного подхода каждая нация создает свой собственный модуль теории, образования и практики журналистики, который коррелирует с определенными культурными устоями, обычаями, ценностями и т. д. Некоторые нации склоняются к англосаксонскому академическому знанию, другие более или менее самобытны. Соответственно, в мире существует (потенциально может существовать) много центров теоретико-журналистской мысли, и сегодняшние отношения между центрами и перифериями не являются данностью на вечные времена.

Будем различать особость, или оригинальность, и вторичность, или периферийность. Это различение в значительной мере лежит в области психологии ученых и их самооценки. Стойкая привычка осознавать себя глубокой провинцией на карте научного мира формирует синдром периферийности, который становится тормозом на пути теоретического поиска. Понятие синдрома периферийности встречается в обществоведческой литературе, в частности, когда рассматриваются проблемы социально-экономического развития регионов. Носителями синдрома являются жители региона, он существует на уровне психики и сознания как неадекватная форма отражения действительности, выраженная в последующем неадекватном поведении[46]. В контексте нашего анализа примечательно и важно, что данный феномен стал предметом беспокойства исследователей журналистики и медиа целого региона мира – Центральной и Восточной Европы. Конференция консорциума CEECOM-2017 (Central and Eastern Europe Communication) (Любляна, июнь 2017) носила название «Critique of/at/on periphery?» и была посвящена критическому осмыслению зависимости (вторичности) научной мысли в регионе от теоретических постулатов ведущих западных школ, прежде всего американских. Для России данная проблематика не менее актуальна. С нашей стороны интернационализация предстает как восприятие опыта и концепций, идущих из других районов мира, и одновременно необходимо осознавать себя крупной научной державой, не страдающей синдромом периферийности. На конференции CEECOM-2017 мы выдвинули идею компромисса приоритетов[47], то есть органичного сочетания своего и стороннего, которое принесет гораздо больше пользы науке, чем бессодержательные дискуссии об абсолютном и неоспоримом лидерстве в глобальном масштабе.

В самом деле, до крайности неверно было бы упрекать отечественную теорию журналистики во вторичности, учитывая длительность ее биографии и глубину исторических корней. В Санкт-Петербургском госуниверситете выполнен коллективный исследовательский проект, который выявил истоки теоретико-журналистской мысли в России[48]. Они обнаруживаются в XVIII–XIX веках, в трудах выдающихся мыслителей, редакторов и публицистов. Уже тогда были заложены предпосылки формирования социологии и психологии журналистики, политологического и культурологического анализа прессы, нормативных теорий журналистики и т. д., разработаны и проверены опытом методики эмпирических исследований печати и ее аудитории. Это были подлинно новаторские оригинальные концепции, рождавшиеся без заимствований из-за рубежа и преломлявшие в себе отечественные социально-культурные реалии.

На следующих этапах движение научной мысли направлялось к созданию самостоятельной дисциплины, причем имеющей комплексный характер по охвату тем и вопросов. К примеру, историки обращают внимание на то, что в начале 1920-х гг. ректор знаменитого Государственного института журналистики (ГИЖ) К. П. Новицкий провозгласил необходимость разработки журнализма как самостоятельной науки. По его плану, изучение периодики должно быть: 1) историческое (ее эволюция в зависимости от изменений форм хозяйствования); 2) производственно-технологическое (изучение средств, орудий и способов газетно-журнального производства); 3) статистическое; 4) идеологическое (содержательное), в том числе классификация периодики и ее произведений по темам и формам изложения. Многое уже было сделано в те далекие годы[49].

Теоретические разработки в области журналистики получили целенаправленное развитие в послевоенные годы. Стоит бросить взгляд на исторически недавнее прошлое, чтобы увидеть достаточный материал для осмысления и теоретико-концептуальной атрибуции.

Теоретический арсенал советского времени, взятый совокупно, как формационное явление в научной истории заслуживает углубленного внимания. Нет необходимости в детальном описании его атрибутов и составных частей, это многократно и подробно было сделано в соответствующие годы[50]. Для признания существования целостной научной школы важно, что в масштабах социальной мегасистемы (Советский Союз и государства социалистического блока) сформировалось однородное направление теоретической мысли, восходившее к определенной – марксистской – идеологии, давшее имена признанных исследователей-лидеров и воспроизводившее себя в трудах нескольких поколений специалистов. Надо добавить, что директивное одобрение (и даже насаждение) идеологического единообразия отнюдь не исключало ни полемичности в понимании методологических вопросов – например, по поводу принципов журналистики[51], ни разработки категориального аппарата на уровне «высокой» теории. В последнем случае надо вспомнить о введении в оборот и осмыслении категорий законов, функций, назначения, эффективности журналистики, которые в иных исследовательских культурах чаще рассматривались с уклоном в эмпиризм.

Обращение к ушедшей реальности служит не только и не столько данью памяти, оно оправдано с позиций оценки сегодняшней ситуации в отечественной науке. Для гуманитарного познания особенно значим вывод науковедения о том, что «переход к новой парадигме отнюдь не означает полного перечеркивания прежней. Возможна такая модель развития науки, когда сохраняется преемственность между старой и новой парадигмами…»[52]. В новых исторических обстоятельствах нет места советским постулатам, но проложенное тогда методологическое русло не стоит предавать забвению. Это особенно важно иметь в виду, когда речь идет о проблемах, относительно далеких от политико-идеологического контекста времени. В частности, о профессионально-творческих стилях и методах труда в журналистике. 1970–1980-е годы прошлого столетия в нашей стране были ознаменованы углубленной разработкой вопросов публицистики как особого рода творческой деятельности в журналистике, явления культуры и способа познания действительности, в органичной связи с ними изучались законы и методические основы журналистского мастерства. На этой проблематике сосредоточили усилия видные теоретики, следом за которыми шли многочисленные продолжатели[53]