7

Октавиан был в Риме, когда из Брундизия пришло письмо с сообщением, что Марк Антоний с двумя легионами попытался войти в городскую гавань, но его не пустили. Цепь была поднята, на бастионах стояли люди. Жителей Брундизия не интересовало, каким статусом обладает это чудовище Антоний и приказывал ли сенат впустить его. Пусть он войдет в Италию в любом другом месте, какое ему нравится, но не через Брундизий. Поскольку, помимо Брундизия, единственным портом в этом регионе, способным разместить два легиона, оказался Тарент по другую сторону «каблука», расстроенный и разгневанный Антоний вынужден был высадить своих людей в значительно меньших портах вокруг Брундизия, таким образом рассеяв их.

– Наверное, он отправился в Анкону, – сказал Октавиан Агриппе. – Там он мог бы соединиться с Поллионом и Вентидием и сразу двинуться на Рим.

– Если бы он был уверен в Поллионе, то так и сделал бы, – ответил Агриппа, – но он не уверен.

– Значит, ты считаешь, что письмо Планка – свидетельство сомнений и недовольства? – помахал листком бумаги Октавиан.

– Да, я так считаю.

– Я тоже, – усмехнулся Октавиан. – Планк сейчас в затруднении: он предпочитает Антония, но хочет сохранить шанс в случае необходимости переметнуться на нашу сторону.

– У тебя вокруг Брундизия столько легионов, что Антоний не сможет снова собрать своих людей, пока не прибудет Поллион, а мои шпионы говорят, что этого не произойдет по крайней мере еще нундину.

– Нам как раз хватит времени дойти до Брундизия, Агриппа. Наши легионы размещены по ту сторону Минуциевой дороги?

– Размещены идеально. Если Поллион захочет избежать сражения, он пойдет к Беневенту и по Аппиевой дороге.

Октавиан положил перо в держатель, собрал бумаги – переписку с правительственными органами и частными лицами, проекты законов и подробные карты Италии – в аккуратную стопку и поднялся.

– Тогда отправляемся в Брундизий, – сказал он. – Надеюсь, Меценат и мой Нерва готовы? А как насчет того, который сохраняет нейтралитет?

– Если бы ты не похоронил себя под грудой бумаг, Цезарь, ты знал бы, – сказал Агриппа тоном, каким только он мог говорить с Октавианом. – Они готовы уже несколько дней. И Меценат уговорил нейтрального Нерву поехать с нами.

– Отлично!

– Почему он так важен, Цезарь?

– Ну, после того как один брат выбрал Антония, а другой – меня, его нейтралитет стал единственным способом сохранить фракцию Кокцея, если Антоний и я столкнемся. Нерва Антония умер в Сирии, и это лишило Антония сторонника. Образовалась вакансия, и Луцию Нерве пришлось попотеть в раздумьях, имеет ли он право занять ее. В конце концов он сказал «нет», хотя и меня не выбрал. – Октавиан ухмыльнулся. – Имея властную жену, он привязан к Риму, поэтому сохраняет нейтралитет.

– Все это я знаю, но напрашивается вопрос.

– Ты получишь ответ, если моя схема сработает.

Вскочить с удобного афинского ложа Марка Антония заставило письмо Октавиана.

Дорогой мой Антоний, с большим сожалением передаю тебе новость, только что полученную мной из Дальней Испании. Твой брат Луций умер в Кордубе, недолго пробыв наместником. Судя по многим сообщениям, которые я читал, он просто умер на месте. Его кончина была безболезненной, и ей не предшествовала продолжительная болезнь. Врачи говорят, что смерть наступила в результате кровоизлияния в мозг. Его кремировали в Кордубе, а прах был прислан мне вместе с документами, которые полностью удовлетворили меня во всех отношениях. Прах и бумаги будут у меня до твоего приезда. Пожалуйста, прими мои искренние соболезнования.

Письмо было запечатано кольцом божественного Юлия с изображением сфинкса.

Конечно, Антоний не поверил ни единому слову, кроме того факта, что Луций умер. В тот же день он отправился в Патры. На запад Македонии полетели приказы немедленно погрузить на корабли два легиона, находившихся в Аполлонии. Другие восемь легионов должны быть готовы к отправке в Брундизий по его приказу.

Невыносимо, что Октавиан первый узнал о смерти Луция! И почему до этого письма он ничего не слышал о кончине брата? Антоний читал это послание, как брошенный ему вызов: прах твоего брата в Риме – приди и возьми его, если посмеешь! Посмеет ли он? Он клянется Юпитером Всеблагим Всесильным и всеми богами, что посмеет!

Письмо от Планка Октавиану, содержащее столь важные сведения, было спешно отправлено из Патр, где разъяренный Антоний вынужден был ждать подтверждения, что его два легиона в пути. Письмо ушло (если бы Антоний знал о его содержании, оно не было бы отправлено) вместе с коротким приказом Поллиону привести его легионы по Адриатической дороге. В настоящий момент они находились в прибрежном городе Фан-Фортуна, откуда Поллион мог двинуться на Рим по Фламиниевой дороге или, придерживаясь берега, дойти до Брундизия. Испуганный Планк уговорил Антония взять его на корабль, полагая, что у него больше шансов ускользнуть от Октавиана на италийской земле. Теперь он очень жалел, что послал то письмо: разве можно быть уверенным, что Октавиан не передаст его содержания Антонию?

Чувство вины сделало Планка раздражительным, беспокойным компаньоном во время плавания, поэтому, когда посреди Адриатического моря показался флот Гнея Домиция Агенобарба, Планк запачкал свою набедренную повязку и почти потерял сознание.

– Антоний, мы погибли! – простонал он.

– От руки Агенобарба? Никогда! – ответил Антоний, раздув ноздри. – Планк, мне кажется, ты обделался!

Планк убежал, оставив Антония ждать прибытия лодки, которая направлялась к его кораблю. Его собственный штандарт продолжал развеваться на мачте, но Агенобарб свой штандарт опустил.

Маленький и толстый, смуглый и лысый, Агенобарб поднялся по веревочной лестнице и направился к Антонию с улыбкой от уха до уха.

– Наконец-то! – крикнул он, обнимая Антония. – Ты идешь на это маленькое насекомое по имени Октавиан, не правда ли? Пожалуйста, скажи, что это так!

– Это так, – ответил Антоний. – Пусть он подавится своим дерьмом! Планк только что обделался при виде твоих кораблей, а я считаю его смелее Октавиана. Ты знаешь, что сделал Октавиан, Агенобарб? Он убил Луция в Дальней Испании, а потом нагло сообщил мне в письме, что прах Луция у него! Он намекает, что мне слабо забрать у него прах! Он что, сумасшедший?

– Я до конца твой человек, – хрипло проговорил Агенобарб. – Мой флот – твой.

– Хорошо, – сказал Антоний, высвобождаясь из крепких объятий. – Мне может понадобиться большой военный корабль с могучим бронзовым тараном, чтобы разорвать цепь у входа в гавань Брундизия.

Но даже огромный корабль с носом в двадцать талантов бронзы не смог бы разорвать цепь, натянутую через вход в гавань; впрочем, у Агенобарба не было и вполовину меньшего корабля. Цепь была закреплена на двух цементных столбах, усиленных железными стержнями, и каждое бронзовое звено имело толщину шесть дюймов. Антоний и Агенобарб никогда не видели ни столь исполинского барьера, ни населения, так ликующего при виде их напрасных попыток разорвать цепь. Пока женщины и дети радостно кричали и смеялись над тщетными попытками Антония, мужское население Брундизия обрушило на боевую квинквирему Агенобарба убийственный град пик и стрел, который в конце концов заставил их отойти в море.

– Я не могу ее разорвать! – крикнул в ярости Агенобарб, плача от бессилия. – Но когда я это сделаю, им достанется! И откуда она взялась? Старая цепь была раз в десять слабее!

– Ее поставил этот апулийский крестьянин Агриппа, – смог пояснить Планк, от которого, конечно, уже не пахло дерьмом. – Когда я уезжал, чтобы найти убежище у тебя, Антоний, жители Брундизия с радостью объяснили мне ее происхождение. Агриппа укрепил этот порт лучше, чем был укреплен Илион, даже со стороны суши.

– Но умрут они мучительной смертью, – прорычал Антоний. – Я всажу магистратам города колья в задницу и буду задвигать их со скоростью одного дюйма в день.

– О-о-о! – воскликнул Планк и передернулся, представив картину. – Что мы будем делать?

– Подождем войска и высадим их там, где сможем, севернее и южнее, – ответил Антоний. – Когда прибудет Поллион – что-то он не торопится! – мы уничтожим этот город со стороны суши, есть там укрепления Агриппы или нет. Думаю, после осады. Они знают, что милости от меня ждать не приходится, и будут сопротивляться до конца.

Итак, Антоний отплыл к острову недалеко от входа в гавань Брундизия и там стал ждать Поллиона, пытаясь узнать, что случилось с Вентидием, почему-то молчавшим.

Секстилий закончился, прошли и сентябрьские ноны, но погода была еще достаточно жаркая, чтобы сделать жизнь на острове невыносимой. Антоний ходил взад-вперед; Планк наблюдал за ним. Антоний рычал; Планк размышлял. Антония не покидала мысль о Луции Антонии; Планк тоже постоянно думал об одном человеке – о Марке Антонии. Планк заметил в Антонии новые черты, и ему не понравилось то, что он увидел. Замечательная, прекрасная Фульвия то и дело мелькала в его мыслях – такая храбрая и неудержимая, такая… такая интересная. Как мог Антоний бить женщину, тем более жену? Внучку Гая Гракха!

«Он как ребенок при матери, – думал Планк, смахивая слезы. – Он должен быть на Востоке, драться с парфянами – вот его обязанность. А вместо этого он здесь, на италийской земле, словно боится покинуть ее. Это Октавиан терзает его или ощущение ненадежности? Верит ли он в глубине души, что сможет завоевать лавры? О, он храбр, но руководство армиями требует не храбрости. Здесь скорее нужны ум, искусство, талант. Божественный Юлий был гением в этом деле. Антоний – родственник божественного Юлия. Но для Антония, я подозреваю, это скорее бремя, чем радость. И он так боится проиграть, что, подобно Помпею Магну, не двинется с места, пока у него не будет численного перевеса. А у него есть этот перевес здесь, в Италии, с легионами Поллиона, Вентидия и своими собственными по ту сторону небольшого моря. Достаточно, чтобы сокрушить Октавиана даже теперь, когда у Октавиана появились одиннадцать легионов Калена из Дальней Галлии. Я думаю, они все еще в Дальней Галлии под командованием Сальвидиена, который регулярно пишет Антонию, пытаясь прощупать почву. Но об этом я Октавиану не сообщил.

Антоний боится в Октавиане того, чем божественный Юлий обладал в избытке. О, вовсе не умения командовать армией! Он боится безграничной смелости, той смелости, которую сам стал терять. Да, его страх поражения растет, в то время как Октавиан обретает уверенность, начинает делать рискованные ставки. Антоний проигрывает Октавиану, и еще больше иноземным врагам, таким как парфяне. Начнет ли он когда-нибудь эту войну? Он ссылается на то, что ему не хватает денег, а может, не хватает еще и желания вести войну, которую он должен начать? Если он не будет воевать, то потеряет доверие Рима и римлян, и ему это тоже известно. Поэтому Октавиан – это повод помедлить на Западе. Если он уберет Октавиана с арены, у него будет столько легионов, что он сможет победить врага численностью в четверть миллиона. Но божественный Юлий разбивал триста тысяч, имея всего шестьдесят тысяч солдат. Потому что Юлий был гением. Антоний хочет стать хозяином мира и Первым человеком в Риме, но не знает, как приняться за это.

Он ходит туда-сюда, туда-сюда. Он неуверен. Решения туманны, и он неуверен. Не может он и пуститься в один из своих знаменитых „неподражаемых загулов“ (что за шутка – назвать своих дружков в Александрии Союзом неподражаемых!). Сейчас он не в том положении. Поняли ли его товарищи, как понял я, что пьянки Антония – это просто демонстрация его внутренней слабости?

Да, – заключил Планк, – пора переметнуться. Но можно ли сделать это сейчас? Я сомневаюсь в этом так же, как сомневаюсь в Антонии. Как и в нем, во мне нет твердости».

Октавиан понимал все это даже лучше Планка, но он не был уверен, как выпадут кости теперь, когда Антоний стоит у Брундизия. Он все поставил на легионеров. Их представители пришли сказать ему, что они не будут драться с войсками Антония, принадлежат ли они самому Антонию, Поллиону или Вентидию. Услышав это, Октавиан почувствовал огромное облегчение. Даже слабость какая-то появилась во всем теле. Осталось только узнать, будут ли солдаты Антония драться за него.

Два рыночных интервала спустя он получил ответ. Солдаты под командованием Поллиона и Вентидия отказались драться со своими братьями по оружию.

Он сел писать письмо Антонию.

Дорогой мой Антоний, мы в тупике. Мои легионы отказываются сражаться с твоими, а твои – с моими. Они говорят, что принадлежат Риму, а не какому-нибудь одному человеку, пусть даже и триумвиру. Дни огромных премий, говорят они, прошли. Я согласен с ними. После Филипп я понял, что мы больше не можем выяснять наши разногласия, идя войной друг на друга. Мы можем иметь imperium maius, но для осуществления этих полномочий у нас должны быть солдаты, которые хотят сражаться. А их у нас нет.

Поэтому вот мое предложение, Марк Антоний: пусть каждый из нас выберет одного человека как своего представителя, чтобы попытаться найти выход из этого тупика. В качестве нейтрального участника, которого мы оба считаем справедливым и объективным, я предлагаю Луция Кокцея Нерву. Если ты не согласен с моим выбором, назови другую кандидатуру. Моим делегатом будет Гай Меценат. Ни ты, ни я не должны присутствовать на этой встрече, чтобы эмоции не взяли верх.

– Хитрая крыса! – крикнул Антоний и, смяв письмо, швырнул его на пол.

Планк поспешно поднял его, расправил и прочитал.

– Марк, это логичное разрешение трудной ситуации, в которой ты оказался, – запинаясь, проговорил он. – Подумай, пожалуйста, где ты находишься и с чем ты столкнулся. То, что предлагает Октавиан, может оказаться бальзамом для ваших израненных чувств. В самом деле, для тебя это хороший выход.

Несколько часов спустя Гай Асиний Поллион, прибывший на полубаркасе из Бария, повторил то же самое.

– Ни мои люди не будут драться, ни твои, – прямо сказал он. – Что касается меня, я не могу заставить их передумать, и твои тоже не передумают, а по всем донесениям, у Октавиана та же проблема. Легионы решили за нас, и мы должны найти достойный выход из этого положения. Я пообещал своим людям, что организую перемирие. Вентидий сделал то же самое. Уступи, Марк, уступи! Это не поражение.

– Все, что дает Октавиану возможность избежать смерти, – это поражение, – упрямо сказал Антоний.

– Чепуха! Его войска так же настроены против того, чтобы сражаться, как и наши.

– У него даже не хватает смелости лично встретиться со мной! Все должны сделать представители вроде Мецената. Чтобы избежать взрыва эмоций? Я покажу ему взрыв эмоций! Мне все равно, что он говорит, я буду присутствовать на этом маленьком совещании!

– Антоний, его на встрече не будет, – сказал Поллион, обернувшись к Планку и закатив глаза. – У меня есть предложение намного лучше. Согласись с ним, и я пойду как твой представитель.

– Ты? – не веря своим ушам, воскликнул Антоний. – Ты?!

– Да, я! Антоний, я уже восемь с половиной месяцев консул, но у меня не было возможности поехать в Рим и получить консульские регалии, – раздраженно сказал Поллион. – Как консул, я выше по рангу Гая Мецената и жалкого Нервы, вместе взятых! Неужели ты думаешь, что я позволю этому проныре Меценату одурачить меня? Ты действительно так думаешь?

– Наверное, нет, – ответил Антоний, начиная сдаваться. – Хорошо, я соглашусь. На определенных условиях.

– Назови их.

– Условия такие: я смогу войти в Италию через Брундизий, а тебе разрешат поехать в Рим, чтобы беспрепятственно официально вступить в должность. Я сохраню мое право вербовать солдат в Италии, а ссыльным разрешат немедленно вернуться.

– Не думаю, что какое-то из этих условий станет проблемой, – заметил Поллион. – Садись и пиши, Антоний.

«Странно, – думал Поллион, двигаясь по Минуциевой дороге в Брундизий, – что я всегда оказываюсь там, где принимаются важные решения. Я был с Цезарем – с божественным Юлием! – когда он переходил Рубикон, и был на том острове на реке в Италийской Галлии, когда Антоний, Октавиан и Лепид согласились разделить мир. Теперь я буду участником следующего памятного события. Меценат не дурак, он не станет возражать. Какая необычайная удача для историка современности!»

Прежде его сабинский род ничем не отличился, зато сам Поллион обладал глубоким умом и сумел стать одним из приближенных Цезаря. Хороший солдат и отличный командир, он возвысился после того, как Цезарь стал диктатором, и хранил ему верность, пока Цезаря не убили. Слишком здравомыслящий и неромантичный, чтобы встать на сторону наследника Цезаря, он знал только одного человека, к кому хотел примкнуть, – Марка Антония. Как и многие представители его класса, он считал восемнадцатилетнего Гая Октавия несерьезным, он не понимал, что разглядел великий Цезарь в этом миловидном мальчике. К тому же Поллион думал, что Цезарь не рассчитывал умереть так скоро – он был крепок, как старый армейский сапог, – и сделал Октавия временным наследником, просто уловка, чтобы держать в узде Антония, пока не станет очевидно, что Антоний утихомирился. А также чтобы посмотреть, как со временем изменится маменькин сынок, который ныне отрекся от матери, считая ее мертвой. Затем Судьба и Фортуна не дали Цезарю сделать окончательный выбор, позволив группе озлобленных, ревнивых, близоруких людей убить его. Поллион очень сожалел об этом, вопреки своей способности фиксировать события беспристрастно и объективно. В то время он и не представлял, что Цезарь Октавиан неожиданно поднимется на такую высоту. Как можно было предвидеть наличие стального стержня и дерзости в неопытном юноше? Цезарь был единственным, кто догадался, из чего сделан Гай Октавий. Но когда Поллион понял, каков Октавиан, для человека чести было уже поздно следовать за ним. Антоний не лучший военачальник, он просто альтернатива, которую позволила Поллиону выбрать его гордость. Несмотря на многочисленные недостатки, Антоний был, по крайней мере, зрелым мужчиной.