Глава 8

Небо грозило дождем с самого рассвета, едва я спустилась на пляж. Я накидываю капюшон, защищаясь от первых капель. Сегодня я сделала достаточно снимков, исписав пляж вокруг. Я уже научилась обходиться без лишних следов вокруг надписей, оставляя песок гладким и нетронутым, и уже смелее обращаюсь с фотоаппаратом. Я изучала фотодело в колледже искусств, хотя моей подлинной страстью всегда была скульптура, и теперь с удовольствием заново знакомлюсь с камерой, повсюду ношу ее с собой, меняю настройки и пробую снимать при разном освещении. Фотоаппарат стал частью меня, совсем как комки глины, с которой я раньше работала. Рука ноет после целого дня работы с камерой, но оставшейся в ней подвижности мне хватает. Я начала спускаться на пляж каждое утро, пока песок еще влажен и податлив, но возвращаюсь сюда и днем, когда солнце в зените. Я запомнила часы прилива и отлива и впервые после несчастного случая начала строить планы на будущее: я жду лета, чтобы увидеть песок позолоченным солнцем. Трейлерный парк уже открылся – Пенфач полон приезжих. Меня забавляет, насколько «местной» я успела стать; я ворчу из-за нашествия туристов, ревниво оберегая свой уединенный пляж.

Песок становится рябым от дождевых капель. Начавшийся прилив сглаживает первые надписи, равно уничтожая удачи и ошибки. У меня вошло в привычку начинать утро с написания собственного имени у самой кромки воды, и я вздрагиваю при виде того, как его поглощает море. Новые снимки надежно заключены в фотокамере, но я никак не привыкну к этой недолговечности: нет комка глины, к которому можно возвращаться снова и снова, делая силуэт все более совершенным, открывая его истинную форму. Из необходимости я работаю быстро и нахожу процесс упоительным – и изматывающим.

Дождь усиливается, промачивая насквозь мою куртку и обувь. Повернувшись уходить, я вижу человека, идущего навстречу; его прыжками догоняет большой пес. Я перестаю дышать. Человек довольно далеко, и трудно сказать, направляется ли он ко мне или просто гуляет у моря. Во рту появляется металлический вкус, и я облизываю губы в поисках влаги, но нахожу только соль. Я уже видела этого человека и его собаку вчера утром – смотрела на них сверху, пока они не ушли и пляж снова не опустел. Несмотря на акры открытого пространства, я вдруг чувствую себя как в ловушке и иду вдоль прибоя, словно так и намеревалась.

– Доброе утро, – здоровается мужчина, слегка меняет направление и идет параллельно мне.

Я не могу ничего ответить.

– Прекрасный день для прогулки, – продолжает он, кивнув на небо. Ему за пятьдесят, под плотной мужской панамой седые волосы, короткая ухоженная бородка закрывает половину лица.

Я медленно выдыхаю.

– Я уже возвращаюсь, – неопределенно говорю я. – Мне пора.

– Хорошего дня, – человек чуть кивает и подзывает пса, а я сворачиваю к скалам и трусцой бегу к тропинке. На полпути я оглядываюсь, но мужчина по-прежнему у самого моря, кидает палку в волны, и собака в восторге бросается за ней в воду. Вскоре сердце перестает частить, и я начинаю чувствовать себя нелепо.

Мокрая насквозь, я взбегаю наверх и вдруг решаю повидать Бетан. Быстрым шагом я иду к трейлерному парку, не давая себе времени передумать.

Бетан встречает меня широкой улыбкой.

– Я сейчас поставлю чайник!

Она хлопочет в глубине магазина, весело болтая о прогнозе погоды, угрозе закрытия автобусных маршрутов и поломанной изгороди, из-за которой у Йестина за ночь разбежалось семьдесят коз.

– Элвен Рис была весьма недовольна, доложу я вам!

Я смеюсь – не столько самому рассказу, сколько манере Бетан говорить, сопровождая речь бурной жестикуляцией с выразительностью прирожденной актрисы. Я брожу по магазину, пока она готовит чай. Бетонный пол, беленные известью стены, стеллажи. Когда я зашла сюда впервые, полки были пусты, а сейчас они заставлены пачками хлопьев, консервами, свежими фруктами и овощами на самый взыскательный вкус. В больших холодильниках – упаковки молока и другие продукты. Я присматриваюсь к какому-то сыру.

– Это козий сырок Йестина, – поясняет Бетан. – Берите, пока есть, а то туристы расхватывают, как горячие пирожки. Ну, садитесь к обогревателю и рассказывайте, как поживаете… – Черно-белый котенок мяукает у ее ног. Бетан подхватывает его и устраивает на своем плече: – Хотите взять для компании? Мне троих раздать нужно, наша кошка – отличная мышеловка, кстати, – окотилась несколько недель назад. Ума не приложу, кто папаша!

– Нет, спасибо…

Котенок само очарование – меховой шарик с подергивающимся хвостиком-метрономом. В памяти всплывает давно забытое воспоминание, и я съеживаюсь на стуле.

– Не жалуете кошек?

– Не смогу обеспечить уход, – поясняю я. – У меня даже хлорофитум вянет. Все, вверенное моему попечению, погибает.

Бетан смеется, хотя я и не шучу. Пододвинув второй стул, она ставит чашку чая на прилавок рядом с моей.

– Фотографировали, да? – указывает она на фотоаппарат, висящий у меня на шее.

– Да так, несколько кадров залива…

– Можно посмотреть?

Я колеблюсь, но снимаю ремешок через голову и включаю камеру, показывая Бетан, как листать снимки.

– Как красиво!

– Спасибо, – лепечу я, заливаясь краской. Я никогда не умела с достоинством принимать похвалу. В детстве учителя хвалили мои работы и выставляли их в канцелярии, где ожидали посетители, но только годам к двенадцати я поверила, что у меня талант, пусть неоформившийся и неограненный. В школе проводили выставку – самую обычную, для родителей и местных жителей, и мои папа с мамой пришли вместе, что было редкостью уже тогда. Отец молча постоял там, где были выставлены мои рисунки и птица из изогнутого металла. Я, затаив дыхание, скрестила пальцы на удачу, спрятав руку в складки юбки.

«Невероятно, – произнес отец, глядя на меня так, будто видел впервые. – Дженна, неужели ты все это сама?»

Чуть не лопаясь от гордости, я взяла папу за руку и подвела к миссис Бичинг, которая заговорила о колледжах искусств, стипендиях и специальном образовании. А я просто сидела и смотрела на моего папу, который поверил, что я необыкновенная.

Хорошо, что его уже нет. Мне было бы невыносимо увидеть разочарование в его глазах.

Бетан разглядывает запечатленные мной пейзажи.

– Дженна, но это же хоть вот сразу на стенку! Вы их продавать будете?

Я чуть не прыскаю, но Бетан смотрит без улыбки, и до меня доходит, что это деловое предложение.

Я задумываюсь. Пожалуй, не эти – это все пробы пера, я еще учусь верно улавливать свет, но если над ними поработать…

– Может быть, – неожиданно для себя отвечаю я.

Бетан пролистывает оставшиеся фотографии и смеется при виде своего имени, выведенного на песке:

– Это же я!

Я снова краснею:

– Я пробовала что-то новое…

– Какая прелесть! Можно я ее куплю? – Бетан снова берет фотоаппарат и любуется снимком.

– Пустяки, – отмахиваюсь я, – я для вас распечатаю. Это самое меньшее, что я могу сделать, ведь вы были так добры ко мне…

– На почте в деревне есть такая машина, что можно самим печатать фотографии, – подсказывает Бетан. – Мне ужасно нравится та, которая с моим именем, и вот эта, во время отлива!

Она выбирает один из моих любимых кадров, сделанный вечером, когда солнце опускалось за горизонт. Море в тот вечер было удивительно спокойным – переливающееся розово-оранжевое зеркало, а прибрежные скалы превратились в гладкие темные силуэты, выступавшие из воды справа и слева.

– Сегодня же распечатаю.

– Спасибо. – Бетан решительно откладывает камеру и поворачивается ко мне со знакомым деловым видом: – А теперь моя очередь что-то для вас сделать.

– Но зачем же, – начинаю я, – вы уже и так…

Бетан отметает мои робкие возражения.

– Я тут разбиралась перед летом, набралось вон кое-что, нужно куда-то деть. – У двери стоят два черных мешка. – Ничего особенного – подушки и покрывала из трейлеров, где мы делали ремонт, и одежда, в которую мне уже не влезть, даже если я брошу есть шоколад. Все простенькое – в Пенфаче не носят бальных туалетов, но есть свитера, джинсы и пара платьишек, которыми я соблазнилась в свое время…

– Бетан, но вы не можете отдать мне свою одежду!

– Отчего же?

– Ну, потому что…

Она глядит мне в глаза, и я замолкаю, побежденная ее практичностью. В самом деле, не могу же я ходить в одном и том же, не снимая.

– Слушайте, я все равно снесла бы эти пакеты в благотворительный магазин. Переберете и возьмете то, что вам пригодится.

Я возвращаюсь в коттедж, нагруженная теплой одеждой и большим пакетом того, что Бетан называла «всякой всячиной для красоты». Я раскладываю вещи на полу гостиной, как рождественские подарки. Джинсы немного великоваты, но с ремнем сядут прекрасно. Я тронута чуть ли не до слез от мягкости толстого флисового джемпера, который Бетан положила для меня: в коттедже жутко холодно, и я постоянно мерзну. Скудная одежда, которую я захватила из Бристоля (я спохватилась, что перестала называть его домом), сносилась и стала жесткой от соли и ручной стирки в ванне.

Но в настоящий восторг меня приводит «всякая всячина для красоты». Я застилаю обшарпанный диван огромным лоскутным покрывалом зеленого и красного цветов, и в гостиной сразу становится уютнее и даже теплее. На каминной полке у меня лежит коллекция отполированных волнами камней, которые я собрала на пляже: к ним я ставлю вазу из «благотворительного» пакета Бетан, решив днем срезать несколько веток ивы. Подушки находят место на полу у камина, где я обычно читаю или редактирую фотографии. На дне пакета находятся два полотенца, коврик для ванной и еще одно покрывало.

Я ни на миг не верю, что Бетан собиралась все это выбросить, но считаю за лучшее не допытываться.

В дверь стучат, и я оставляю свое занятие. Бетан предупредила, что сегодня зайдет Йестин, но я на всякий случай выжидаю несколько секунд.

– Эй, дома вы или нет?

Отодвинув засов, я открываю дверь. Йестин приветствует меня со своей обычной ворчливостью, и я радушно отвечаю. То, что я сперва принимала за пренебрежение и даже грубость, оказалось просто свойством нелюдимого человека, который больше волнуется о своих козах, чем о чувствах двуногих собратьев.

– Я вам дрова привез, – сообщает он, указав на обрезки бревен, как попало сваленные в прицепе квадроцикла. – Нельзя же, чтобы вы в холоде сидели. Вот и привез вам.

– Разрешите предложить вам чая?

– Два сахара, – бурчит Йестин через плечо, уже шагая к прицепу. Он начинает укладывать дрова в ведро, а я ставлю чайник.

– Сколько я должна вам за дрова? – спрашиваю я, когда мы сидим за кухонным столом и пьем чай.

Йестин качает головой:

– Да это остатки от зимы. Продать нельзя, никто не купит.

Дров, которые он аккуратно сложил у очага, хватит минимум на месяц. Я снова подозреваю в этом руку Бетан, но не могу отказаться от столь щедрого дара. Нужно придумать, как отблагодарить Йестина, и Бетан тоже.

Йестин отмахивается от моего лепета:

– Я бы тут обстановку и не узнал, – говорит он, оглядывая нарядное покрывало, ракушки и другие освоенные сокровища. – Как плита, не капризничает? – Он указывает на допотопную «Агу»: – У нее, заразы, непростой характер!

– Нет, все прекрасно, спасибо, – отвечаю я, пряча улыбку. Я стала уже настоящим экспертом и привожу плиту в чувство за несколько минут. Скромный триумф, но я прибавила его к остальным, копя успехи, будто они могли нейтрализовать неудачи.

– Ну, мне пора, – поднимается Йестин. – В выходные съедется родня. Можно подумать – королеву принимаем, так Глинис хлопочет. Я ей говорил – им все равно, чисто ли у нас и стоят ли цветы в гостиной, но ей подавай, чтобы все сверкало. – Он таращит глаза якобы сердито, но его тон заметно смягчается, когда он заговаривает о жене.

– Приедут ваши дети? – спрашиваю я.

– Обе дочки, – отвечает он, – с мужьями и внучатами. Теснота будет, но никто не в обиде, родная кровь, что ж…

На этом Йестин прощается, и я некоторое время смотрю, как квадроцикл подскакивает на неровной земле.

Закрыв дверь, я стою, оглядывая коттедж. Гостиная, всего минуту назад казавшаяся такой уютной, стала пустой. Я представляю ребенка – моего ребенка, играющего у камина. Я думаю о Еве, о племяннике и племяннице, растущих без меня, не знающих своей тетки. Пусть я потеряла сына, но у меня по-прежнему есть родня, как бы там ни было!

В детстве мы с Евой жили очень дружно, несмотря на разницу в четыре года. Я ходила за ней хвостом, а Ева возилась со мной, ничуть не досадуя. Внешне мы совсем разные: я с буйной рыжей шевелюрой и Ева с прямыми светло-каштановыми волосами. Учились мы обе хорошо, но Ева была прилежнее меня и корпела над учебниками, когда мои книжки уже летели через комнату. Я предпочитала проводить время в школьной арт-студии или на полу гаража – единственном месте в доме, где мать разрешала мне доставать глину и краски. Моя брезгливая сестрица воротила нос от подобных занятий, с визгом убегая от моих расставленных рук, выпачканных свежей глиной. «Леди Ева», – назвала я ее однажды, и прозвище прилипло: сестру все так и звали, уже когда мы обе обзавелись семьями. Меня не покидало ощущение, что Еве льстит такое определение: я не однажды видела, как она с удовольствием принимает комплименты за прекрасный званый ужин или нарядно завернутые подарки.

Черная кошка между нами пробежала после ухода отца. Я так и не смогла простить нашу мать, выставившую его из дома, и не понимала, отчего Ева встала на ее сторону. Но я очень скучала по сестре, и сейчас даже больше, чем раньше. Пять лет необщения – слишком высокая плата за сказанные в запальчивости слова.

Найдя в ноутбуке фотографии, о которых просила Бетан, я добавляю еще три, которые хотела вставить в рамки и повесить в коттедже. Рамки можно сделать из выброшенного морем дерева… На снимках залив, все сделаны с одной точки, но при этом удивительно несхожие. Пронзительно-синяя вода, в которой отражается солнце, на первой фотографии – сменяется монотонно-серой на второй, где солнце едва проглядывает в облачном небе. Третий кадр – мой любимый: я сделала его, когда сильный ветер едва не столкнул меня с края обрыва: даже вечных чаек в небе не было. На фотографии грозовые тучи, угрожающе нависнув над морем, мечут молнии в пучину, а море бешено швыряет опененные валы в лицо тучам. Природа в тот день казалась настолько живой и одухотворенной, что дух захватывало от глубокого волнения.

Я добавляю на флэшку еще один снимок, сделанный в первый день, когда я писала на песке имена из моего прошлого.

«Леди Ева».

Я не могу рисковать, сообщив сестре, где нахожусь, но могу намекнуть, что со мной все в порядке – и что я прошу прощения.