Сейчас

Она открыла глаза сразу, резко, вывалившись из беспамятства, будто ее пнули. Вокруг по-прежнему царила ночная тьма, только серебристо-фиолетовый свет луны позволял рассмотреть раскачивающуюся перед глазами… задницу. Туда-сюда, туда-сюда… Потом она поняла, что раскачивается вовсе не задница, а она сама: туда-сюда, туда-сюда… Задница просто движется: туда-сю… О Шешу с Асклепием! Она потрясла головой, пытаясь разогнать плавающую под черепом тягучую противную муть. Тягучая противная муть из черепа провалилась прямиком в желудок, оттолкнулась от стенок и ринулась к горлу.

– Бле-э… – выдавила она.

– Если тебя вырвет на меня там – я оторву тебе ноги тут. – произнес знакомый голос и… ее смачно шлепнули по заднице.

«Как-то много задниц за раз» – мысли ворочались все еще тяжело и лениво, а потом вдруг прояснились, словно их тоже вышибли, вот тем самым шлепком.

Она вдруг поняла, что висит. Вниз головой, на чьем-то плече – жутко костлявом, наверняка через весь живот синяк будет. Перед глазами мелькает то та самая задница в мокрых мешковатых штанах, то едва подсвеченная лунными лучами земля. Чавк-чавк… на щеку брызнуло грязью. Она попыталась отереть лицо и только дернула руками – запястья оказались связаны впереди. Неожиданно бережно связаны – под тугими кольцами веревки оказалась подложена мягкая ткань. Хотя запястья все равно болели. И голова тоже – вся левая сторона. И только ощутив эту боль, она, наконец, все вспомнила!

– Татльзвум Ка Рийо! – с ненавистью выдохнула она.

– Иппокризия, дочь Гиппократа! – насмешливо откликнулся он. – Рад, что ты очнулась, а то надоело уж тебя тащить.

Ее толкнули под коленки и с пронзительным:

– А-а-а! – она кувыркнулась вниз с его плеча и… ее поймали, когда она уже летела носом в грязь. Поймали за талию. На миг они замерли, точно в танцевальном па… она с ненавистью смотрела в его выбеленное лунным светом лицо. Такое знакомое… такое ненавистное… а ведь она думала, уверена была, что избавилась от него навсегда! И вот теперь он вернулся и даже в неверном белесом свете видна мерцающая в его глазах насмешка.

Рывок… и Татльзвум снова поставил ее… даже не на тропу. А босыми ногами на собственную выставленную ногу.

– Где… куда ты меня притащил? – озираясь по сторонам, растерянно спросила она.

Вдоль узкой, покрытой липкой грязью тропы, насколько хватало глаз, тянулась черная жижа. Лунный свет серебряным ореолом очерчивал торчащие то тут, то там редкие низкорослые деревья.

– На Болото! – охотно ответил он, глядя на нее с каким-то… исследовательским интересом.

– Но… рядом со Змеевыми Пещерами нет никакого болота!

– А кто сказал, что мы рядом? – хмыкнул он и скомандовал. – Одевайся! – свободной рукой вытаскивая из мешка штаны плотной ткани и ботинки на толстой подошве. Криза подозрительно уставилась на них: и штаны и ботинки были необычными, но… где-то она такие уже видела, только не могла сообразит – где?

– Развяжи руки – оденусь. – шевеля связанными запястьями – кровь застаиваться не должна – настороженно сказала она.

Он только усмехнулся:

– Обойдешься. Давай, ножку сюда-а-а… – издевательски протянул он, подставляя раскрытые штаны…

Ее коленка резко, без замаха ударила ему в нос. Она сразу поняла, что он увернулся – не хрустнуло же ничего! – но хватка его на миг ослабла и… она резко кувыркнулась назад, прямо из его рук уйдя в невысокое сальто. Чвяк! – босые ступни впечатались в землю, стопы охватило отвратным мокрым холодом… и со всех ног она кинулась прочь.

– А-а-а!

Ступня поехала, скользя в мокрой грязи, поверхность земли раздалась под пальцами, хлюпнуло… и она провалилась. В бездну.

– А-а-а! – новый рывок, и ее выдернули обратно, на тропу.

Она стояла, тяжело, со всхлипом дыша, и с ужасом озиралась по сторонам. Вокруг булькало, вздыхало, хлюпало… громко, будто бич хлестнул, лопнул выдувшийся почти у самых ее ног пузырь, и оттуда, щелкая челюстями, выскочила мелкая чешуйчатая тварь и метнулась к Кризе.

– Дзанг! – ударом ноги в тяжелом ботинке Татльзвум сшиб тварь в прыжке. Та завизжала и плюхнулась прямиком в булькающую у самой тропы густую, как смола, жижу. Вынырнула, мерзко шипя и скаля острые, как шилья, клыки, вскарабкалась на свисающую ветку низкорослого деревца. И засела там, поблескивая тусклыми, как гнилушки, глазками.

Криза почувствовала, как в желудке у нее ворочается тяжелый липкий ком ужаса.

– Это Болото. – наставительно сказал Татльзвум. – Тут босиком никак, здешние твари ногу перегрызают в три укуса.

– Т-тебе-то какая разница? – невольно дрогнувшим голосом отозвалась Криза. – Ты же меня убивать приволок.

– Тем более надо одеться: а то начну убивать, а ты без штанов. – серьезно сообщил он.

– В доме моего папы все ходили без штанов. Тогда и штанов-то никаких не было. – пробормотала она, не способная оторвать взгляд от затаившейся на ветке твари. Еще б ведь чуть-чуть… и эти зубы впились ей в ногу. А не для того ли Татльзвум ее сюда приволок? Вполне в его духе. От страха снова затошнило.

– Ну хватит! У меня слишком мало времени, чтоб с тобой возиться! – рыкнул Татльзвум.

Конечно, мало, потому что когда наступит рассвет она снова превратится в дракона – и тогда ничто не спасет его от ее клыков! Поэтому… дожить до рассвета он ей не даст.

– И-и-и! – ее приподняли за талию, так что ноги взбрыкнули в воздухе… и ловко вдели в одну штанину, в другую… ухватили за пояс и встряхнули – Криза провалилась в штаны, как в мешок. Мгновенное прикосновение – штаны оказались застегнутыми, а сама Криза красной, как вареный рак.

– Обувайся! – скомандовал он, бросая перед ней ботинки и толстые вязаные носки. И тряпку, чтобы вытереть заляпанные грязью и болотной жижей ступни! Надо же, какая продуманность и заботливость!

Криза молча продемонстрировала ему связанные руки.

– Пальцы у тебя свободны. – отрывисто бросил он и по враз помрачневшему лицу она поняла, что шутки закончились. – Если быстро не обуешься – потащу босиком.

«Значит, прямо сейчас не убьет!» – с трудом орудуя связанными в запястьях руками, лихорадочно думала Криза. Надежда едва заметно шевельнулась в груди: и тут же была жестоко подавлена. У Татльзвума мозги давно в золу спеклись, иначе не ввязался бы он в заговор и предательство, но… не настолько же он глуп, чтобы позволить ей дожить до рассвета и превратиться?

– Руки подними! – затяжную петлю набросили ей на плечи, опустили до талии и там затянули. Татльзвум подхватил что-то с земли и зашагал, не оглядываясь. Веревка на талии Кризы натянулась и ей пришлось поспешить следом, как собачке на поводке. – Идти точно за мной, шаг в шаг, если не хочешь ухнуть в трясину. Выдернуть я тебя, конечно, выдерну, но время потеряем. А может и еще кое-что. Ногу, например. Твою. А нам опаздывать нельзя. – отрывисто бросил он, ускоряя шаг так, что ей пришлось почти бежать.

– Куда? – настороженно спросила Криза.

Как она и ожидала, он не ответил, только зашагал быстрее, резко отмахиваясь рукой с… с…

Криза встала как вкопанная и даже уперлась подошвами в грязь:

– Это… это что? – она ткнула пальцем в «докторский» саквояж, еще в начале прошлого века привезенный самой Змееногой Владычицей из очередной вылазки в мир людей. Да так и прижившийся: содержимое менялось, а вот сам потёртый саквояж оставался неизменным и всегда стоял в ее спальной пещере. До сего момента стоял. Пока не оказалось, что Татльзвум Ка Рийо прихватил из пещеры не только лекарку, но и лекарский саквояж.

– Я не буду тебя лечить! – мрачно глядя исподлобья, выпалила Криза, когда Татльзвум раздраженно обернулся к ней. – Слышишь? Не бу-ду! Просто потому что не знаю – как! Я нашла как это сделать, а как вернуть обратно… нет такого способа!

Возможно, это было глупо. Следовало обещать, тянуть время и ждать, ждать, ждать рассвета… Только чешуйня все это! Татльзвум же не уговаривать ее будет, а… Она с ужасом подумала, что он сделает с ней за долгую-долгую ночь… чтобы с первыми проблесками рассвета все равно прикончить. Лучше уж сразу…

– Значит, все-таки ты. Ты лишила меня драконьего облика. – устало сказал он. – Впрочем, я и не сомневался. – и он снова зашагал дальше.

Веревка натянулась, и чтоб не свалиться в грязь и не волочиться за ним следом, Кризе пришлось сорваться с места.

– Я не буду лечить! Не смогу! – едва не врезавшись ему в спину, выкрикнула она.

– Посмотрим. – не оглядываясь, буркнул он.

Год назад

Ползти на четвереньках было унизительно, не ползти – невозможно. Об этом он мечтал с того момента как в первый раз пришел в себя. Если бы он мог дышать огнем, то давно бы уже спалил плетеный потолок, а так оставалось лишь глядеть в него с ненавистью и пытаться «разбудить в себе дракона». Получалось, только как человеки говорят – «в переносном смысле». От бурлящей в душе ярости иногда становилось трудно дышать. В нормальном же, драконьем смысле – чтоб крылья-гребень-хвост – не выходило. Отметины клыков на затылке, позвоночнике и груди не заживали. Не болели, не кровоточили… и не закрывались. Остальные раны затягивались потихоньку, оставляя по себе кривые длинные рубцы. Ашша говорила, что рубцы как раз почти незаметные, а скоро станут и вовсе не видны, но что б она понимала, змея недоделанная!

– Вылезай уже… Лизун! – глядя на него как всегда мрачно, буркнул Митроха. – Осточешуело из-за тебя на палубе спать! Только под крышу сунешься, так Ашша шипит: «Там болящшшший…»

И тогда Татльзвум пополз наружу быстро-быстро: надо было торопиться, пока поганый человечек не сообразил, что сейчас его будут бить! И за Лизуна, и за… он всерьез думает, что Тат позволит человечку спать рядом с собой?

Он ринулся вперед, запутался в занавеске, его дважды хлопнуло по голове, осыпав мелкой травяной пылью и какими-то жучками и… вывалился на… на… Он даже забыл о твердом решении покарать хихикающего Митроху, так его поразило то, что он увидел! Он и впрямь был на… на палубе? Иначе как назвать сплетенную из лозы площадку странной формы лодки – плоской, с невысокими округлыми бортами, словно обрубленной кормой и лишь едва заметно выступающим вперед носом. Лодка покачивалась на подернутой зелено-коричневой ряской черной жиже – жижа вздыхала, похлюпывала, пускала пузыри и время от времени тянула клейкие щупальца, будто пытаясь взобраться на борт. Не вставая с четверенек, он аккуратно глянул через низкий борт. На него уставились глаза: десятки маленьких, кровожадных глазок – их обладателей не было видно сквозь густую болотную жижу, зато понятно, что за мысли бегают там, в головах: вот только наклонись, вот только приблизься… уж мы-то тебя не упустим! Татльзвум злобно уставился в ответ: сейчас он дохнет огнем и… надо узнать, каковы эти глазастые на вкус?

Глаза дружно моргнули… и исчезли прежде, чем он вспомнил, что дохнуть огнем не сможет.

– Ха! Дракон – всегда дракон! – гордо вскидывая голову, тихонько хмыкнул он. От этого самого гордого вскидывания голова закружилась, и он чуть не растянулся на плетеной палубе. Услышал Митрохино хихиканье и цепляясь за бортик, начал медленно подниматься. Наконец выпрямился в полный рост, шатаясь от слабости, но любопытно вертя головой по сторонам. Насколько хватало глаз, точно такие же лодки качались на болотной воде, а по ним стояли, сидели, лежали, ходили, ползали, и даже перепархивали… существа. Татльзвум едва удержался, чтоб снова не потрясти головой. Казалось, что здесь собрались все ирийские твари! На соседней лодке зеленый ящер сэв, в одной безрукавке на чешуйчатое тело, насаживал заплатку на штаны, кажется, состоящие из одних лишь заплат. С другой стороны парочка петухоголовых и змееногих абраксасов, кажется, ссорились, гневно подкукарекивая и наскакивая друг на друга. Морской воин зитирон с фырканьем и плеском вынырнул из черной жижи, вскарабкался на борт – абраксасы немедленно прекратили ссору и принялись деловито обирать с него тех самых глазастых тварюшек, вцепившихся в непробиваемую зитиронову чешую. Обобрали и потащили куда-то, зитирон немедленно нырнул обратно. Еще дальше коненогий корнут разделывал чью-то тушку, походя накалывая отрезанные куски на собственные рога, а безголовый аримфей пускал голодные слюни из пасти на животе. Татльзвум снова едва не свалился за борт – катая одинокий глаз в треугольной глазнице, на него пялился самый настоящий зубастый сыроед! А ведь он сам, своими руками, вырезал это питающееся разумными существами мерзкое племя, когда… когда выдавал себя за своего треклятого братца Айтвараса перед его трижды треклятой ведьмой!¹

– Я им всем еще покажу… и Айтварасу, и ведьме, и Кризе, особенно Кризе! – прошептал он, стискивая кулаки.

– Это ты, что ли, Лизун? – раздавшийся за спиной ленивый голос… нет, скорее ленивый рев, заставил Татльзвума вздрогнуть и обернуться.

Перед ним, закрывая широченными плечами заходящее солнце, стоял человеко-тур: на широких человечьих плечах сидела рогатая бычья башка. Точно такой же, как тот, что уничтожил братец Айтварас перед битвой с Прикованным!² Тату даже на миг показалось, что тот же самый, но это было невозможно… это в любом случае было невозможно!

– Вы ж все сдохли! – выпалил он, и по тому, как тур наклонил рога, а из широких ноздрей вырвались две струйки пара, понял, что пожалуй, этого не стоило говорить. – Ну, твари… создания… те, кого сделал Прикованный! Когда ведьма уничтожила Мертвый Лес…

Тур начал рыть человечьей ногой плетеную палубу, лодка качнулась и Тат смолк. Хотя что может эта тварь сделать дракону? Да он таких целыми стадами… стаями… одной левой лапой…

– А я вот – не сдох! – прогудел человеко-тур, недобро уставившись на Татльзвума маленькими, налитыми кровью глазками. – Может, потому, что живым был, не дохлым, когда меня в Мертвый Лес притащили. Тебе что-то не нравится, Лизун?

– Я не Лизун! – вскинулся Татльзвум.

– Лизун! – прогудел тур, окидывая его долгим взглядом – от впалых щек до тощих босых ног. – Вот смотрю на тебя и вижу – Лизун как есть! Эй, народ! – его густой бас прокатился над лодками, заставив суетящихся тут и там существ замереть, прислушиваясь. – Солнце садится! Тащите кто чего добыл сюда! Тут сегодня делить будем. – он хозяйским взглядом окинул лодку.

Затаившийся у борта Митроха скривился, но тут же отвернулся, пряча лицо. Человеко-тур неспешно отправился на нос лодки, где и уселся, широко расставив ноги и уперев кулачищи размером с детскую голову в человечьи, но по-бычьи толстые бедра.

Из-за спальной «плетенки», длинной и узкой, как пинал, выскользнула Ашша с горшком в руках, и с поклоном протянула его туру. Тот пристроил его на колени и принялся пальцами выбирать рыбу, время от времени морщась неодобрительно, а то и выбрасывая куски за борт.

Переступая и перепрыгивая с лодки на лодку, на палубе начал собираться местный народ. Татльзвума в очередной раз затошнило – каждый, ступающий на палубу, раскачивал лодку все сильнее и сильнее. Когда через борт неуклюже перелез здоровяк макровит с львиной гривой, пришлось схватится, за что попало, чтоб не вылететь за борт. Чем попало оказалось развернутое, как парус, ухо энатокета – громадное, так что им укрываться можно, оно свисало бахромой изуродованной плоти. Будто когда-то это ухо пытались отгрызть. Энатокет дернул ухом, мрачно глянул на Татльзвума, но скандалить не стал.

Ашша торопливо заползла сверху на их спальный пенал, затащив за собой Митроху, а на освободившееся место посреди палубы прибывшие сваливали мешки и корзины. Наконец, последний туесок с чем-то мерзко пахнущими и извивающимся занял свое место и над болотом воцарилась тишина. Местные просто стояли и ждали. В молчании было слышно как человеко-тур, чавкая, жует рыбу. Шумно облизывается. Шарит пальцами в горшке. Переворачивает и стучит об дно, сливая остатки жира в широко раззявленную пасть и наконец небрежно бросает горшок за борт, в болотную жижу. Судя по скрежету, там его начали грызть.

– Так, что тут? – человеко-тур неспешно присел рядом со сложенной на палубе добычей. Горшок со слабо светящимися водорослями отставил в одну сторону. Корзину с еще бьющейся рыбой – в другую. Поднял на весу плетеный короб – изнутри доносилось негромкое жужжание, прикинул вес на ладонях – жужжание стало громче, отчаяннее…

– Вовремя это ты рой снял. – одобрительно кивнул тур.

Макровит радостно заулыбался.

– Завтра на обмен понесем. – короб отправился к водорослям.

– Что там? – шепотом спросил Тат, дернув энатокета за изуродованное ухо.

Ушастик выдернул ухо из его пальцев, закинул за спину, поглядел недовольно, но все-таки буркнул:

– Мертволесские мухи.

– Зачем? – изумился Тат, на что получил в ответ еще один грозный взгляд и энатокет отвернулся.