Глава 3. Недопонятый слуга людей

10 год Новой Федерации

Один из островов архипелага Эйсав

За 7 дней до встречи на земле Судей

…Нет, старайся спасти самого себя. Боюсь я, чтобы сострадание не принесло вреда тебе. До дна исчерпаю я все зло, которое послала мне судьба…

Древний миф

Не хотелось признавать, но, похоже, хромота у тебя отныне навсегда. О подобном врачи, судя по всему, редко скажут прямо, а самому как-то спрашивать о недуге, который будет сопровождать тебя всю жизнь, слишком неприятно. Колено ощущалось чужим, негнущимся, будто в него засунули надутый шарик. В общем, оно отчасти так и было: исходя из обрывочных объяснений Паэльса, нечто шароподобное засунули под коленную чашечку и накрыли куском металла. Ужас, если вдуматься, но в целом на вид выглядело нормально, если не учитывать шрамы. В конце концов, ходить ты можешь и вполне спокойно, если не брать в расчет прихрамывание. От трости отказался за первые два дня физических упражнений.

Постепенно и сознание приходило в норму. Элементарные действия, будь то владение ножом, вилкой, использование туалета, умывание и прочее оживились в памяти довольно скоро. По радостным сообщениям все того же Паэльса, темпы восстановления превосходили самые смелые его расчеты и ожидания. Правда, по выражениям лиц его коллег, ты больше считывал потаенную опаску, а иногда прямой страх.

Что же до иных навыков или памяти о прошлом, то, к сожалению, голова утаивала их под покровом темной амнезии, но в данный момент тебя прошлая жизнь волновала слабо. Стоило признать: не так уж дурно пребывать в опрятной, аккуратной больнице под надзором медсестер, внимательного профессора Луки Паэльса; неплохо питаться вкусной свежей пищей, лежать на прокрахмаленных простынях. Добавлял приятностей и ласковый климат за окном. Мутные знания о мире давали тебе понять, что в предыдущем солдатском быту подобного имелось отнюдь немного. И все твои прошлые войны мало способствовали размеренному или комфортному образу жизни. И, наверное, мысли.

От аппаратов тоже освободили. Уставшие от иголок, грубые, шрамированные руки получили долгожданную свободу. Они слушались вполне сносно. И пускай левая дрожала, – все это нестрашно, легко привыкается.

Первый прием душа открыл тебе собственное тело: обвисшее, обрюзгшее, ощутимо помученное, но широкое, коренастое, когда-то весьма, видимо, тренированное, на нем виднелись остатки былого мышечного рельефа. Тело покрывали шрамы, пятна, многочисленные белые полоски и прочие отметины из прошлой жизни. Весьма ожидаемо. Наиболее из всех выделялся живот – его пересекал тугой толстый шрам, судя по всему, давнишний, уродливо-коричневый, похожий на паутинистый раскат молнии. На правой груди просматривались татуированные цифры. Ты долго вглядывался, пытаясь прочесть: «шесть, запятая шесть, два, шесть, ноль, семь, ноль, ноль, четыре, ноль» и два нечетких числа почему-то в скобках. Плюс далее цифры помельче, понятное дело, различить их уже совсем не получилось. На груди левой – жирная единица, опять запятая ноль, пять, четыре, пять, семь, один, восемь и вроде бы два ноля. Идущие после символы, опять же в скобках, поглотил шрам.

Цифры эти различались четче и заметнее, чем наколка на левом предплечье в виде перечеркнутого глаза, причудливой формы, в полукруге. Глаз этот производил странное впечатление – он смотрел на тебя не то с крайним презрением, не то с крайним спокойствием; он не был человеческим, но и не принадлежал зверю. Голова, разумеется, ровным счетом никак не отреагировала ни на числа, ни на едва различимое око. Что интересно, от желания узнать значение наколок у окружающего персонала, тебя удержало какое-то трудноуловимое предчувствие.

К слову, дальше собственной палаты не выпускали. Мир, доступный на данный момент ограничивался непосредственно палатой, – надо признать, весьма и весьма комфортабельной, – двумя медсестрами, парой медбратьев: к Лизе добавилась девушка, чьего имени ты никак не мог уловить, темнокожий парень лет двадцати и средних лет мужчина, по словам профессора – немой, – и самим профессором. Окно в палате являлось для тебя именно что окном во внешний мир: больница располагалась в густом лесу, обрамленная садом из живописных растений. Где-то на расстоянии руки от подоконника росло дерево, как ты смог вспомнить, апельсиновое. В полдень и девять вечера откуда-то негромко, но отчетливо доносился интересный звон, похожий на колокольный, но и в то же время, чем-то отличающийся. Чем – понять не смог.

Неспешно и размеренно, прошла неделя. Никакой информации о происходящем вне лечебницы тебе не сообщали, а если говорить откровенно, то не слишком-то и хотелось чего-то знать. Где-то на третью ночь, – об этом в ежедневных разговорах с Паэльсом решил умолчать, – начались вязкие, нечеткие, размытые сны, полные рваных образов, угрожающих фигур и ослепительных вспышек.

Сегодня же картинка чуть прояснилась и радости она ничуть не доставила: полночи ты наблюдал за обугленным то ли городом, то ли неким поселением у подножия громадной горы. На улицах под первым неуверенным снегом лежали закопченные трупы, где-то поднимался угольно-черный дым, ты шел по узким проулкам с мечом в руке, обильно окрашенным кровью; из-под ног распылялся пепел, слышался хруст ветхих, обгоревших тел, на которые, – деталь, особенно задевшая, – ты наступал безо всякого сожаления. Проснувшись намного раньше обычного, в легком поту и со стучащим сердцем, пол утра ощущал этот тошнотворный, сладковатый запах горелой плоти, в ушах стоял сухой, хрумкающий звук раздавливаемых черепов. А в глазах застряла чернота раскрытых челюстей и пустых глазниц.

– Дорогой мой, вы чего-то на взводе, – сказал твой худой, высокий доктор, по традиции, совершая утренний осмотр. – Почему сердце стучит, как у кролика?

– Делал зарядку, от непривычки запыхался, – произнес ты заранее заготовленный ответ.

– М-де? – его мембрана все держалась на твоей груди. Ты сделал глубокий вдох, лишь бы сердце немного успокоилось. – Зарядка, вне всяческих сомнений, дело полезное, но давайте покамест повременим с ней, хорошо? Внутренние органы у вас функционируют в пределах нормы, а вот с некоторыми костями при нагрузках могут возникнуть сложности.

– Вас понял. Буду осторожнее.

Доктор, по обыкновению машинальным движением повесил свой аппарат на шею и внимательно посмотрел на тебя.

– Как вообще дела? – спросил он. – Есть прогресс в воспоминаниях? Не появляются в голове неожиданные проблески, названия или мысленные изображения мест, которые вам не знакомы? Или вовсе припомнили чьи-то имена?

Ты ждал таких вопросов. О снах говорить не хотелось, но последнее время нет-нет, да и проявлялись какие-то наименования, которые интересовали с каждым днем все больше. Смысл снов был в общем-то понятен. А вот постичь смысл и значение многих всплывших имен все равно пустой головой не выходило.

Судя по всему, ты не стоял в первых рядах тружеников интеллектуальной работы. Однако, полным дураком тоже не являлся, поэтому понимал весьма четко: кто-то тебя положил в эту больницу, кто-то оплатил или вовсе до сих пор оплачивает все твое содержание плюс лечение. Либо ты кому-то дорог, – предпочтительно и маловероятно, – либо же твоя персона кому-то зачем-то нужна. Спрашивать напрямую у работников лечебницы о настоящем положении дел, очевидно, бессмысленно. Первые несколько дней полнились попытками разузнать детальнее и о себе, и о прошлом, однако обтекаемости ответов окружающих позавидовал бы иной политик или юрист. Создавалось впечатление, что тебя держат для какой-то цели и держат не по своей воле. Говорить обо всем, что творится в твоей голове, не стоило, но, как ни посмотри, по каким-то моментам требовалась ясность.

– Хао, – сказал ты, после недолгого молчания. – Имя «Хао» почему-то чаще остальных приходит на ум. Не знаю, друг он мне или знакомый. Или заядлый враг. Не могу определить, но оно постоянно вертится на языке.

Да, угадал. Ставшее привычным, непонятное интуитивное чувство побудило тебя произнести конкретно это имя. И ты определенно попал в яблочко. По физиономии Паэльса пробежала тревожная рябь, губы дрогнули.

Он задумчиво и будто с отчаянием покачал головой.

– Можно было догадаться, – протянул доктор, не отрывая от тебя внимательный взгляд. – Что именно его припомните в числе первых. Но чтобы совсем первым…

– Вы его знаете? – сразу перебиваешь. Вопрос был глупый, разумеется, длинный мужчина, в белом халате поверх зеленой рубашки, его знал. – Он жив?

– О да. Он жив, – последовал ответ. – И судя по последним новостям, еще как жив. Не успел появиться из своего затворничества, так моментально все на ушах.

– Кто он? Тоже солдат? – слушать абстрактные речи порядком выводило, нужно уточнять и максимально сужать вопросы.

– Нет, то есть в некотором плане, да, – полученный ответ врача тебя не удивил. – Он из джиханов. Помните кто это?

Похожее, крайне похожее слово мелькало в голове. Почему-то вспоминалась «земляника». Явно не то. Поэтому ты без обиняков ответил: «Нет».

– Джиханы, они же «идущие против закона» – некогда популярное, масштабное и противоправное движение, ставящее своей целью борьбу против бывшей Мировой Республики, – неторопливо ответил доктор Паэльс.

– А я был на стороне этой самой Республики? – вкрадчиво уточняешь, ответно глядя в крохотные кругленькие очки собеседника.

– Именно. В целом понятие «джиханы» не очень легко определяется, особенно учитывая, что их нет, но…

– Почему нет? – резко спрашиваешь ты.

– Потому что нет Республики, – ответил врач с улыбкой. – Нельзя идти против закона, которого не существует, как думаете?

– То есть я… мы проиграли?

– С одной стороны, да. Но, с другой стороны, чтобы вы не одолевали себя тяжелыми думами, джиханы тоже не победили. Республики нет, но и нас… В смысле, джиханов, – тоже.

Ты присел на своей койке. Инстинктивное чувство, – чувство злобы и презрения, – заполнило сердце.

– Вы – джихан? – прямо спрашиваешь ты.

Доктор опять слабо улыбнулся, не отвел взгляда, никакого страха или чувства вины не выказал.

–Когда-то я был на их стороне, если на то пошло, да. И не смотрите на меня так, уважаемый. Противостояние кончилось, уж, во всяком случае, наше с вами точно. – грустно произнес Паэльс. Улыбка отобразилась на его лице. Почему-то малоприятная, мягко говоря, она тебе не понравилась.

– Мы с вами сражались?

Твой доктор издал короткий, но довольно приятный смешок. Видимо, он человек смешливый.

– Случись это, боюсь, я бы с вами сейчас не беседовал. Вы некогда представляли из себя одно из воплощений силы республиканской армии, дорогой мой. Жалкий доктор медицинских наук… Хм, вернее, джиханских наук, ведь они Республикой не признавались, что на мой взгляд, являлось наибольшим преступлением с вашей стороны… Гкхм… Ну да ладно. Итак, жалкий доктор – птица не вашего полета. Вы бились со всякими нашими… джиханскими… могучими бойцами, имена которых гремели на весь мир, круша, да изничтожая все на своем пути. А такие как я всеми силами сводили на нет жертвы и разрушения, которые оставались после ваших игрищ, – ответил Паэльс, под конец став полностью серьезным. Его лицо остекленело и похолодело, он уткнулся глазами куда-то в пол. После чего добавил: «Да. Игрищ. Жестоких и совершенно бесплодных… Совершенно бесплодных». Доктор помрачнел и тяжелым голосом продолжил. – Человек – это то, что он знает и то, что он делает. Каждый выполняет свою работу в этой жизни. Я понимаю. Вы исполняли свою, но… – Паэльс на секунду замолк, очень глубоко вздохнул. – Проклятие войнам отныне и вовеки, – таково мое мнение. Ваши и, чего греха таить, наши… бойцы могучие, – вы изничтожали все, до чего могли дотянуться. С бешенством и упоением этим бешенством, более бешеные, чем бешеные собаки.

– Тогда зачем же вы меня лечили? – неприязнь к доктору прошла так же быстро, как и появилась. Трудно сказать почему.

– Повторю: такие как я стараются свести кровь и смерти к минимуму. Мне все равно кто передо мной, я попытаюсь его спасти. Больные дети с территорий подконтрольных Республике или больные дети с джиханских земель, – думаете я делал различие? – улыбка на лице Паэльса приобрела оттенок печали, но благородной что ли. – Кроме того – и это главное – под конец уже стало непонятно где свои, а где чужие. Все дрались против всех, в последнем бою, как я слышал, схлестнулись какие-то совершенно чудовищно огромные массы людей… И не совсем людей. И даже вовсе нелюдей. Все убивали всех, убивали всякого, до кого могли дотянуться, ближний убивал ближнего… Кстати, ранения свои, по разным сообщениям, вы получили, защищая именно джиханских детей.

– От кого? – спросил ты, сжимая и разжимая кулак.

– От рейхана.

– Судя по названию, подвид джиханов?

– В некотором смысле, – согласился доктор. – Рейхан, иначе «над законом» – предводитель джиханского движения. Самый сильный, самый ловкий, самый хитрый, самый во всех отношениях… Короче говоря, тот, кто в естественном полузверином отборе той буйной эпохи показал себя наиболее успешным в устранении конкурентов. Правда, именно тот, с которым вы сражались, показал себя таковым намного, намно-о-ого раньше.

Ты садишься на кровать, аккуратно свесив ноги, машинально потирая больное колено, почесывая щеки и подбородок. За те дни, пока ты сам за собой ухаживал, они порядочно заросли темной щетиной. Смотришь в окно: впервые за период твоего пребывания появились тучные облака на фиолетово-голубом небе. Похоже, скоро будет дождь. Надо бы выйти на улицу, подумалось тебе. Здесь сидеть решительно противно. Почему-то внутри из-за услышанного появилась не то сосущая пустота, не то усталость. Не хотелось больше говорить о прошлом.

И все же…

– Какие новости пришли о Хао? – раз уж начал выяснять, нужно дойти до конца.

Доктор тоже о чем-то задумался, сидя в неглубоком кресле.

– Прошу прощения? – переспросил он.

– Вы сказали, что этот Хао жив. И вы получили о нем информацию, – пояснил ты.

– А, да. Последние десять лет, когда все худо-бедно утихло, он, дойдя до Святой Земли, – так мы ее тут называем, уж простите за высокопарный слог, – дойдя до Святой Земли там их и провел. Никто не знает чем именно он занимался, никто за десять лет не смог подобраться к его обиталищу ближе, чем на сто миль. Собственно, слукавлю, если скажу, что новое правительство сильно этим озаботилось или очень старалось, – произнес Паэльс. – Не чета Республике, о-хо-хо. М-да… М-да-а… Сами понимаете, крушение столь массивной надгосударственной структуры, как Мировая Республика, не могло произойти без последствий, без сучка, без задоринки, так сказать. «Сучков» навырастал воз и маленькая тележка, включая экономические, политические, общественные реформы, разные другие преобразования. Плюс с десяток, а то и больше локальных военных конфликтов, борьба с оставшимися джиханами, с контрреволюционерами, с непримиримыми сторонниками Республики, а такие тоже нашлись… К моему вящему удивлению. В общем, не до того было. Революция-с, – доктор снисходительно развел руками. – Первые год-два многие говорили о Хао и о том, как же с ним поступить. Почему он безмолвствует, почему бездействует. Но раз он исчез, а сделать ничего с его ситуацией не выходило, то и мир потихоньку о нем позабыл. А учитывая… репутацию тех мест, – имею в виду Святую Землю и ее окрестности, – то отсутствие новостей – исключительно отменные новости. И десять лет ничего не происходило.

– Но теперь он дал о себе знать? – ты старался не перебивать собеседника, ловя каждое слово.

– Верно, собственно неделю назад… – Паэльс опять тяжело вздохнул. – Приблизительно сразу перед тем, как вы очнулись.

Тут доктор повел себя странно: зачем-то оглянулся по сторонам, хотя в твоей палате сидели только вы вдвоем, придвинулся ближе к тебе и принялся горячечно бормотать голосом на тон ниже обычного.