Прошло немало времени, прежде чем музыкант разглядел в черноте ночи огонек. Спустя минуты к нему прибавился второй, а потом сразу несколько. Это были огни человеческого жилища, свет из окон. В блеске молнии музыкант успел различить огромное строение впереди и по общим очертаниям сообразил, что перед ним храм или монастырь.

Он налетел на ворота и стал тарабанить изо всех сил, пытаясь этим грохотом переорать ливень, и все оглядывался в поисках жутких зеленых глаз. Но тут в голову пришла совсем другая мысль, и кулак, пытавшийся выбить ворота, разжался, рука остановилась. Что если это даришанский монастырь? Шварзяки ведь давно поняли выгоду в почитании не только ханараджи, но и государственной религии, сами себя назвали поборниками веры и защитниками богов, сколько бы их там ни было. Обвешанные символическими даришанскими кольцами, демонстративно религиозные, они обрушивались на почитателей других религий и сект, недовольных диктатом власти в вопросах веры. Слишком безграмотные, чтобы понимать и слишком циничные, чтобы верить, они прикрывались щитом веры во всех своих злодеяниях точно так же, как и щитом верховной власти. И представители религии, по крайней мере, государственной, даришанства, отвечали им взаимностью, раздавали регалии и титулы, вносили имена главарей шварзяков в молитвенные списки и освящали оружие, которым те потом крушили головы несчастных, перешедших им дорогу, будь они хоть трижды даришанами. И разумеется, им давали кров в даришанских монастырях…

Музыкант хотел глянуть на формы башен и крыш в свете следующей молнии, но не успел – ворота затрещали, в проем высунулась голова в плотно облегающем череп капюшоне.

– Чего надо? – злобно спросила физиономия сиплым голосом.

Музыканту подумалось, что даже «я вас люблю» этот голос произнес бы так, будто вот-вот топором хватит.

– Пустите переночевать, – сказал музыкант, а сам все пытался рассмотреть очертания стен.

– Пошел вон, – прошипела голова, и музыкант обратил внимание, что на голове той нет ни бровей, ни ресниц, да и зубов во рту, похоже, тоже не имеется.

Ворота начали было закрываться с дьявольским скрипом, но почему-то приоткрылись снова, и физиономия выросла обратно.

– Эй, музыкант, что ли? – спросила голова.

– Музыкант.

– А ну, катись давай.

Музыкант развернулся, чтобы уходить, но голова раздраженно остановила его:

– Внутрь катись, бестолочь!

Ворота открылись, и физиономия внезапно упала почти до пола. Только подойдя к проему, музыкант увидел, что говоривший с ним грубиян был карликом не выше бочки, спешно спускавшимся с лесенки. Протиснуться внутрь с ящиком не получилось, а карлик открывать ворота шире и не подумал. Пришлось отстегивать ремни под холодным ливнем.

Внутри, сразу за воротами, увидев торчащие из земли вдоль тропинки каменные колья, музыкант вздохнул с некоторым облегчением. Храм это или монастырь – он однозначно не походил на даришанские, с их цветастостью, округлостью, бесконечными образами богов на стенах, карнизах, башенках и вообще где бы то ни было. Здешняя архитектура угнетала маниакальной резкостью, все углы оканчивалась шипами и пиками – ни одного скругленного окна, ни одной плавной линии. Стены угрюмо возвышались мрачно-серые, черные во тьме, с редкими символами непонятного значения. В нескольких прямоугольных окнах горел свет, где-то тусклый, еле заметный, где-то солнечно яркий.

Шварзяки всегда следовали за тем, что сулило им выгоду. Поэтому слепо верили в одни фантазии (прибыльные) и также слепо ненавидели другие (неприбыльные). Они, объявившие себя защитниками даришанства, жестокостью и непримиримостью своей снискали расположение высших религиозных сановников, и те разрешали им творить любые расправы и террор, лишь бы террор этот был во благо и во имя даришанства, не важно, что жертвами таких религиозных погромов становились по большей части свои же соотечественники. Поэтому немыслимо было и вообразить, чтобы этим людям добровольно открыли свои двери храмы угнетенных религий, вроде шиврахатьи, ушатаны кобы или каматха раш.

А увидев знаки у портала, музыкант догадался наконец, что оказался в стенах беремхорианского монастыря.

В землях Веренгорда, этого богатейшего торгового княжества, многие десятилетия противопоставлявшего себя центральной власти Матараджана, вообще с особенной нетерпимостью относились к чужим порядкам, особенно к культурам севера. Веренгорд, не связанный с Хандымом, столицей всего ханасама, ни культурно, ни религиозно, претендовал на роль нового центра хотя бы Южного Матараджана, когда-то представлявшего собой великое множество княжеств и государств, последовательно и безжалостно захваченных и разграбленных северной частью страны. Веренгорд, который богател и рос благодаря крайне удачному расположению на торговых путях, окруженных цепями высоченных скал, давно подбивал клинья под матараджанское единство и целостность, повсюду демонстрируя свои самобытность и своеобразие. Поэтому буквально пару десятков лет назад из тысячелетнего небытия была извлечена древняя религия беремхорианство. Это неблагозвучное, сложное для произношения слово было заимствовано из древнего языка, давно умершего вместе с людьми, на нем говорившими.

В конце концов даришанский храм в Веренгорде остался всего один – правда, крупный и в самом центре города, зато беремхорианских (местные до сих пор не придумали, как это слово должно склоняться) выросло с десяток, плюс несколько серьезных монастырей. Власть энергично развивала ископаемую религию, заливала ее потоками золота и показательно игнорировала компании конкурентов.

Тем временем карлик пронесся по дорожке и взлетел по лесенке ко входу в монастырь с такой скоростью, что музыкант успел потерять его из вида и заметил вновь потому, что увидел открывавшуюся дверь, из-за которой брызнул свет.

Едва ступив за порог, музыкант застыл от неожиданности, и карлику пришлось бежать обратно, насильно впихивать мокрого гостя внутрь, чтоб наконец закрыть за ним дверь. Стены в вестибюле оббиты были красным, кричаще-красным велюром, через каждые два метра стояла узкая, но со множеством цветастых узоров позолоченная колонна, а между колоннами висели картины. Поначалу музыкант подумал было, что на них изображены сцены религиозного характера, но мысль эта сама вывалилась из головы и так и осталась лежать у порога. На большинстве полотен любовно выписаны были полуголые или совсем обнаженные девицы на кроватях, диванах, креслах. Антураж, по всему видно, интересовал художников так себе, а таланты свои они задействовали в изображении всех, даже самых малопримечательных деталей тела. Где-то музыкант разглядел совсем уж натуральные оргии, а на одной очень большой картине, за широченной лестницей, был нарисован внушительных размеров бокал красного вина. Впрочем, и позади, за бокалом, виднелась женская фигура, отчищенная от одежд.

Карлик коротко побеседовал с невысоким мужчиной в серой облегающей одежде, выпячивающей все неприятные взгляду выпуклости тела.

Музыканта провели по теплому, мягкому, очень дорогому на вид ковру к массивной двери в конце коридора. От нее разносился бешеный, какой-то совсем уж безостановочный хохот, вопли, звон. Но стоило двери открыться, как все разом стихло. Звук пропал так резко, будто разбился кувшин вина.

Не меньше двухсот человек уставились на вошедшего и смотрели так, будто вошедшего этого не видели – взгляды были пустые, лишенные эмоций, мертвенные, совсем не согласовывавшиеся с теми экстатическими воплями, которыми полнилась комната мгновения назад.

Музыканта усадили на краю широкого стола, подали мяса с какой-то травой и налили полный бокал вина. Бокал размерами своими был не многим меньше ведра.

– Пейте, вы замерзли под дождем, – сказал стоявший над музыкантом высокий мужчина, выпирающее сквозь облегающую одежду мужское достоинство которого болталось у носа гостя.

Музыкант схватился за бокал и невольно отвернулся. Обстановка, весь интерьер этого так называемого монастыря напомнили ему общежитие в студенческом городке Ракжанарана.

Музыкант залпом опустошил бокал и проглотил кусок мяса. Вертевший хозяйством у его лица мужчина тотчас добавил вина, а вместо мяса взял и убрал тарелку вовсе. В тревожащей тишине, под взглядами двух сотен странных неживых лиц, снова прозвучало:

– Пейте скорее.

Музыкант прищурился. Что-то во всем этом ему не нравилось, или не так – все это ему не нравилось! Для чего его спаивают? Хотят устроить какую-нибудь варварскую оргию? И какую ему приготовили роль? В монастыре ведь одни мужчины, добром дело не кончится!

Но все же он выпил и второй бокал. Потому что стоит выпить один – и невозможно не выпить второй. Еще меньше шансов не притронуться к третьему.

– Пейте!

Музыкант послушно выпил и третий и мутящимся взглядом уставился в совиные глаза этих, прости господи, монахов, а те смотрели на него как на пустое место.

– Пейте!

Налили третью. Эге! Третья-то уже была… Четвертая? Нет, нет, это будет…

– Пейте!

Точно, это шестая. Ага, он сейчас сказал еще раз, пока я думал – значит, седьмая? Ведь после шести идет семь – или?

Когда его тащили под руки по красным велюровым коридорам, ему казалось, что он выпил вина в два раза больше собственного веса.

А в голове одна лишь мысль: если ночью принесут в жертву тому, чему эти «студенты» тут поклоняются – больше я в монастыри ни ногой!

В двери кельи втащили не сразу – спутавшиеся ноги цеплялись за косяки. Наконец, устав приводить в порядок это беспорядочно изворачивающееся пьяное тело, монахи подняли его на руки и зашвырнули внутрь. А там, упав на кровать, музыкант едва не протрезвел. Кровать мягкая! Черт возьми! Мягкая! С шерстяным одеялом! С подушкой! Ни в одном даришанском монастыре он не видел ни мягких перин, ни подушек. Там и окон-то толком не было! Положили деревяшку – и спи себе. Вместо подушки, если уж совсем неженка, можно использовать руки. А в других сектах и деревяшек-то нет. Иногда, бывает, впихнут в какую-то пещеру, где четыре голые стены и решетки на окнах – и спи себе как хочешь, хоть змеей сворачивайся.

Музыкант мечтательно улыбнулся – и мир вдруг пропал.

А мгновение спустя музыкант почувствовал, что земля под ним движется. Впрочем, нет, точнее говоря – он движется по земле. Спиной. То есть – его волокут по земле, держа за ногу. Что-то это напоминает…

Он открыл глаза и увидел ползущий сквозь тьму каменный потолок. Возле потолка раскачивалась безволосая голова в пошло облегающем капюшоне. Обладатель этой головы и тащил музыканта по сумрачному коридору. Позади – еще две фигуры. Когда на них упал случайный свет факела показалось, что это близнецы.

На дороге попался камень. Сначала он ударил музыканта в зад, пробежался деловито по спине, а потом с силой стукнул в затылок. Музыкант охнул так печально и жалобно, что тащивший соизволил обратить на него внимание. Глянул так презрительно, будто плюнул.

Все-таки – жертвоприношение, подумал музыкант. Небось, больно будет…

А сам сказал:

– Куда вы меня тащите, петушары кривоносые?

Тащивший посмотрел на него медленно и сказал:

– Ш.

Второй добавил:

– Шшш.

Третий закончил:

– Шшшшш.

– Да отпустите вы меня, сам ходить… – опять попался камень, чуть не сломал и без того покалеченный зад. – Еще в пятнадцать лет ходить научился. Никто лучше меня ходить не умеет. Ой! – новый камень.

– Ш.

– Шшш.

– Шшшшш.

– Сейчас вырвет, – между делом заметил музыкант. – Только не шикайте, понял уже.

Его втащили в сырую келью и усадили сонного на стул, а он, не владея своим телом, стал заваливаться как-то сразу и набок, и вперед, как тряпка. Тогда один из близнецов грубо схватил его под мышки, выровнял тело и залепил две такие эпические затрещины, что музыкант тотчас почувствовал и руки, и ноги, и что все у него болит. За красным экраном из плотной ткани горела свеча, отчего стены казались покрытыми кровью.

В комнату сквозь узкую черную дверь с каким-то гербом вошли трое. Первый уселся на стул, двое других стали за его спиной в красной темноте. Севший сощурился, рассматривая своего пленника. А пленник рассматривал его, правда, без особого интереса. И хотя музыканта больше интересовал вопрос – страдало бы его тело сильнее, если бы по нему протоптался табун лошадей, – все же он разглядел на лице этого, очевидно, главного из своих похитителей клочки бороды. Они торчали из его лица хаотично, без какого бы то ни было порядка, как сорняки на поле. Будто клееная борода актера, которому налепил ее слепой гример. Губы под этой бородой прятались жирные, а глазки наверху, наоборот, были крошечными, как бойницы.

– Это что за чучело? – брезгливо спросил бородатый.

– Вы просили музыканта, – ответил один из близнецов.

– Не просил, а приказывал. Поприличнее чего-нибудь найти не могли? Притащили рванье какое-то, я не пойму – человек там или мешок с помоями.

– Так вы музыканта просили… приказывали, а про приличного человека речи не шло.

Бородатый долго и устало посмотрел на монахов, потом снова уставился на пленника.

– Вы музыкант?

– Да.

Музыкант вновь начал сползать со стула, стоящему позади пришлось его поддерживать.

– Как вас зовут?

– Сардан.

Настала тишина. Бородатый прищурился еще больше, так что стало совершенно непонятно, как он может что-то видеть сквозь эти щелочки, тем более в такой темноте.

– Тот самый знаменитый Сардан, который рассыпал Черного Идолища, обратил в бегство полчища дэвов-крокодилов и подчинил волшебницу русалку?

– Нет, вряд ли, но да – тот самый. Но она не волшебница. Может, и не русалка… И я ее не подчинил. То есть, не я ее…

Похитители переглянулись. Бородатый, пораженный и довольный, откинулся на спинку кресла.

– В историях о вас не говорилось, что вы похожи на старый веник, – сказал он.

– Что поделать, ваши подчиненные обладают таким же чувством такта, как и их хозяин.

– Простите их чистоплотность. Если они видят грязь, то машинально хватают в руки ближайшую метлу.

– Прощаю, но все-таки оставляю за собой право затаить немного злобы.

– Как пожелаете. Значит, у вас есть задание в Веренгорде? – спросил бородатый.

– Я получил сообщение от артели вернуться в Матараджан.

– С какой целью?

– Это мне должны сообщить в артели Веренгорда. Или в какой-то другой.

– А как вы думаете?

На этот раз задумчиво щуриться пришлось музыканту. Что это за люди? В жертву его пока приносить не собираются, хотя еще не вечер. Или нет, уже ведь ночь. В любом случае после разговора может случиться все что угодно, поэтому нужно вести себя аккуратнее и осмотрительнее. Манеры, презрительно-снисходительное отношение, уверенность в себе – все выдавало в этом человеке с крошечными глазками высокое положение. Разве что эта позорная, страдающая борода… Однако умение не стесняться своих недостатков тоже воспитывается золотом.

– Не знаю, – наконец ответил Сардан. – В дальнюю дорогу зовут при чрезвычайных обстоятельствах, когда не справляются местные музыканты. Или для работы нужен человек определенных умений.

– Имейте в виду, все что я вам скажу – информация тайная, – заявил бородатый. – Если вы сообщите кому-нибудь хотя бы слово из нашего дальнейшего разговора, вы будете казнены как изменник.

– В таком случае я лучше пойду, позвольте откла…

– Что вы знаете о раджкумари, принцессе Матараджана? – прервал бородатый.

Сардан замешкался, сбитый с толку.

– Ничего не знаю, – все же сказал он, продолжая что-то про себя размышлять. – Никогда ее не видел. Когда покидал Матараджан в последний раз, ей было лет где-то… сколько-то… десять, что-то около того. Говорили, что она помолвлена с принцем Рагишаты. Больше ничего не знаю. Ну разве что слышал песни в ее честь, говорят красавица невозможная, но эти певцы, вы знаете, они за два монеты и корову… – музыкант осекся и неловко улыбнулся.

Бородатый пропустил последнюю фразу мимо ушей.

– Что ж, зная о помолвке, вы должны понимать сложность сложившейся ситуации, ведь три месяца назад принцесса Янтала Шрина пропала при довольно запутанных обстоятельствах.

– Этого я не знал, – нахмурился Сардан.

– Разумеется, кроме членов правящей семьи об этом никому не известно.

– В таком случае, вы…

– Кроме правящей семьи и наиболее знатных вельмож.

Стоявший справа позади бородатого зевнул так громко, что заглушил последние слова своего хозяина, а потом выдохнул тонким, жалобным «а-а-а». Его коллега слева захихикал шепотом и зафыркал. Бородатый «знатный вельможа» нахмурился и замолчал, уставился куда-то в точку на лице или шее Сардана.

– Вы закончили? – спросил он спустя несколько секунд. – Можно продолжать?

– Да, господин, – честно ответил стоявший справа.

– Благодарю. Так вот, слушайте внимательно. Последние месяцы по городам и замкам нашего великого ханасама бродит жестокий зверь. Ученые мужи Матараджана не знают его названия, разводят руками и безуспешно рыщут по своим книгам. Ваша артель музыкантов в том числе молчит по этому вопросу, несмотря на частые и многократные обращения, и либо что-то скрывает, либо отмалчивается, не имея что сказать.

– Известно, как оно выглядит?

– В самых общих чертах, ведь по сообщениям очевидцев тело его полностью объято пламенем, поэтому разглядеть детали до сих пор не представилось возможным.

Музыкант почесал пальцем лоб.

– Может быть, это жракон, – сказал он, и непонятно было: спросил или предположил.

– Что за жракон? – снова нахмурился бородатый.

А стоявший справа от него опять зевнул. Он попытался подавить возглас, но в результате громко зачавкал и выдавил писклявое долгое «а-а-а». Хохотун слева схватился обеими руками за лицо, но не сумел сдержать смех, затрясся весь, задергался, захрюкал. Бородатый стал страшнее тучи, ударил нервно и нетерпеливо указательным пальцем по своей же ноге раз, другой, и еще пятнадцать раз быстро.

– Напомните, – сказал он, выждав почти целую минуту, – казнить вас, когда мы вернемся в замок.

Зевака так перепугался, что выронил меч, шумно звякнувший о каменный пол.

– Я напомню, – вставил его коллега хохотун.

– Жракон – это что-то вроде огнедышащего слизняка размером с фрегат, – поспешил сказать Сардан. – Правда, сам я их никогда не видел.

– Ничего не знаю ни о каких выдуманных вами слизняках, однако установлено, что источаемый этим чудовищем огонь способен разъедать и плавить камни, отчего последствия его нападений, как правило, самые трагические. Уничтожено до основания несколько дворцов, выжжены целые кварталы ряда городов. На борьбу с чудовищем отправлена была в полном составе Вторая Армия, множество добровольческих отрядов, множество могучих катшаров, богатырей благородных кровей и всякого сброда. В лучшем случае домой возвращались изрядно загоревшие, а большинство то ли где-то заблудились, то ли мертвы. Среди погибших, помимо членов славных дворянских семейств, мантри, военачальники и высокие советники ханараджи, а также, насколько мне известно, по меньшей мере… В любом случае, нет смысла рвать волосы по поводу павшей знати, когда одной из жертв нападений стала сама принцесса ханасама.

– Чудовище убило раджкумари?! – воскликнул Сардан.

– Точно неизвестно, – уклончиво и глухо промямлил бородатый, отвернулся куда-то в темную стенку. – Обстоятельства исчезновения принцессы до сих пор выясняются. Комиссия при дворце разбирается в произошедшем, а тела, как вы должны понимать, найдено не было.

– Что же за обстоятельства? – музыкант сдвинул брови.

– Вы считаете, что имеете право это знать? – рассердился бородатый.

– Я почему-то подумал, что вы позвали меня сюда просить о помощи.

– Властители не «просят».