Цитаты из книги «Любовь гика»

Это был их вечный спор. Хорст претендовал на большие куски для своих кошек. Сандерсон обещал отдавать ему руки и ноги, а себе брать только кисти и стопы, которых все равно было больше. Эти «кусочки» Сандерсон развешивал на улице за своим фургоном и дожидался, когда в них заведутся мушиные личинки. Он говорил, что легче насадить на крюк один большой кусок, чем возиться с маленькими и нанизывать их на тонкие прутья наподобие шашлыка. Хорст терпеливо объяснял, что стопы и кисти ему без надобности. «Мои кошки точно подавятся этими мелкими косточками. А личинки на них заводятся в лучшем виде». Сандерсон отвечал, что домашние кошки едят костлявую рыбу и не жужжат

«Чем больше народу мы исключаем, тем больше будет желающих. В этом весь смысл исключительности». Артуро в беседе с Н. С.

Прекрасно смотрелись в свете прожекторов, и кровь блестела так ярко. Так, теперь я вспоминаю… тот мальчик был у нас гиком. Поэтому он пошел с нами. Сломал зуб об индюшачью шею. У них кости больше и крепче куриных. Он был младшим из братьев. Бросил учебу в Йельском университете, упросил Ала взять его в цирк. Старший брат приехал, чтобы уговорить его вернуться в университет. В результате остались оба, как это всегда и бывает с мальчиками их возраста. Особенно с чистыми, приличными мальчиками из хороших семей.

Доктор Филлис обзавелась новым операционным фургоном с собственным генератором электричества. Два больших трейлера отвели под лазарет для тех, кто восстанавливался после операций. Цыпа пропадал в лазарете с утра до вечера. Он похудел. Он засыпал прямо за ужином, за столом, чуть ли не каждый вечер. – Когда он играет? – вопрошала Лил, растерянно глядя в пространство. Папа поговорил с Арти, и тот передал его слова доктору Филлис. Она была недовольна, но теперь Цыпе выделили два часа в день: час после завтрака и час до ужина, – чтобы он играл и мама видела, как он играет. Утром Лил читала ему сказки. За час до ужина Цыпа возвращался в семейный фургон и послушно возил по полу игрушечные машинки, изображая голосом рев мотора, чтобы мама, готовившая еду, могла его слышать.

Вот с чего все началось. Именно Альма Уизерспун, «подруга по переписке», основала культ поклонников Артуро, который впоследствии стал известен как артуризм, или артурианство.

Он повернулся обратно к окошку и расслабленно откинулся на спинку коляски. Он смотрел на женщину, спящую в палате за дверью. Его лицо было спокойным, умиротворенным. Вечно сжатые губы будто сделались мягче. Арти погрузился в некую сонную блаженную негу, почти безмятежную, почти пронизанную теплотой. Сейчас в лице Арти проглядывал Цыпа, и это было так странно, так непривычно. Арти был счастлив, по-настоящему счастлив. Я знала причину, но не могла ее уразуметь: Арти был счастлив из-за того, что какой-то занюханной Альме Уизерспун ампутировали все пальцы на ногах, а потом, когда эта Альма Уизерспун восстановилась после операции, она принялась умолять, чтобы ей отрезали ноги.

– Давай скажем правду! Тебе не хочется прекращать жрать! Тебе нравится жрать! Тебе не хочется похудеть! Не хочется быть красивой! Не хочется, чтобы тебя любили! На самом деле, тебе хочется лишь одного: знать, что с тобой все в порядке! Вот тогда твое сердце будет спокойно! Будь у меня ноги, руки и волосы, как у всех остальных, думаешь, я был бы счастлив? Нет! Я не был бы счастлив! Я бы мучился, переживал, полюбит меня кто-нибудь или нет! Мне пришлось бы искать одобрения у других и смотреть на себя их глазами! А ты? Тебе никогда не стать фотомоделью! Но значит ли это, что нужно всю жизнь убиваться по этому поводу? Вот в чем вопрос: можешь ли ты быть счастлива, когда вокруг столько фильмов, и фотомоделей в рекламе, и одежды в витрине, и врачей, и прохожих, чьи взгляды скользят по тебе, и в них явно читается, что с тобой что-то не так? Нет. Ты не можешь быть счастлива. Потому что ты, бедная зайка, им веришь… Нет, девочка, я хочу, чтобы ты определилась. Хочу, чтобы ты сейчас посмотрела на меня и сказала, чего ты хочешь на самом деле

После знакомства с мисс Лик я снова думаю об Арти. То, что он делал, шло не от злобы. Но безнаказанность превратила его в чудовище

. Ее лицо все изрезано бордовыми шрамами. Губы искривлены, ноздри вывернуты наружу. Только глаза и высокие скулы под искалеченной кожей кажутся смутно знакомыми. Картинка дергается и опять расплывается на перемотке. Мисс Лик вздыхает: – Это была кислота. Но ей дали хороший наркоз. Я смотрю на темные деревянные двери большой часовни. Двери распахиваются, наружу выходят девушки в мантиях и шапочках выпускников. – День, когда она получила диплом. Я все еще переживала. Она опутала мое сердце колючей проволокой. Среди радостных девичьих лиц – лицо в сплетении бордовых шрамов. Фигура в мантии спускается по ступеням. Рука срывает с головы шапочку. Девушка идет прямо на камеру. Картинка дрожит. Следующий кадр. Тусклый, серый кабинет, жалюзи на окнах. Девушка с изуродованным лицом сидит за одним из трех столов. В одной руке – стопка бумаги, в другой – микрофон. – Она переводчик. Феноменальные способности к языкам. Она проработала здесь целый год, прежде чем мне удалось протащить камеру внутрь. Бюро полицейской разведки. Усиленные меры безопасности. Малейшее нарушение, и она могла бы лишиться работы.

– Это Карина. Наполовину черная, наполовину итальянка. Из неимущих. Отребье как оно есть. Но одаренная. Отец ушел из семьи, когда ей было пять лет. Мать, алкоголичка, живущая на пособие по безработице, торгует собой на панели. Дает за гроши любому, кто на нее польстится. Старым хрычам, которым уже безразлично, где и с кем, или местным пропойцам, набравшимся до состояния, когда любая кикимора будет казаться красоткой. В основном берет в рот. С тех пор, как потеряла последние зубы. Поначалу она еще как-то держалась, но вскоре пошла вразнос, за пару лет до того, как был снят этот фильм. Похоже, Карина идет по маменькиным стопам!