этого не замечал. Каждую неделю мы просматривали тысячи страниц текста, переводили с нуля или переключались между тремя или четырьмя языками в день, часто задерживаясь до позднего вечера.
Это означало читать и перечитывать знакомые нам материалы, создавать списки оккультных и гадательных практик, которые мы находили, и искать другие мелкие зацепки, какими бы нудными и непрочными они ни были.
Эти мелочи казались игрой. Игрой, пронизанной темным весельем, которое казалось естественным на фоне погребальных скульптур и мумифицированных костей святых, заполнявших галереи. И конечно, я никак не могла бы с уверенностью сказать, игра это или нет. Рейчел, я думаю, это нравилось.
она также была проницательна: у нее всегда имелась наготове нужная ссылка, заумная историческая справка. Она умела сделать так, что каждое открытие казалось жизненно важным, как будто именно оно могло раскрыть суть дела.
Одна мысль о том, что меня не будет здесь в сентябре и я не увижу, как изменится свет, проникающий сквозь листву кленов в парке Форт-Трайон – что это будет месяц без Рейчел, не такой яркий, не такой странный, – вселяла в меня ужас.
Я упивалась самим городом, отчаянно желая, в некотором роде, утонуть в нем. Чтобы звуки, люди и непрерывное движение затянули меня в свои приливы и отливы и навсегда унесли в море. Я никогда не чувствовала себя настолько живой, как тогда, когда меня носило по Нью-Йорку.