Самой известной в области политической экономии работой, исследующей уникальную модель японского экономического роста, является книга Чалмерса Джонсона [Johnson 1982]. Джонсон считает, что истоки экономического успеха Японии в период высоких темпов ее развития лежат в самобытных моделях развивающего, планово-рационального управления экономикой, в которых стратегически используется межсекторальная синергия и долгосрочная логика международной конкуренции [Там же: 18–21]. Согласно его доводам, критическими переменными в анализе, который выходит в микрополитическую сферу, хотя и без систематического рассмотрения структур стимулов на микроуровне, являются институты развития, в первую очередь бюрократические, и их стратегия. Однако на примере подробной и тщательно изученной институциональной истории японского Министерства торговли он нашел возможность показать, как можно успешно реализовать стратегию развития для достижения высоких темпов роста. Ключевой проблемой анализа Джонсона, которую часто отмечали его современники, был существенный аналитический сбой, связанный с экстраполяцией стратегических решений Министерства международной торговли и промышленности (MITI) на показатели японской экономики в целом^[26]. Эта проблема скрыта в самом названии его книги («М1Т1 и японское чудо»). Джонсон не установил системную взаимосвязь между двумя центральными переменными своего анализа. По мере того как на протяжении 1990-х годов показатели японской экономики менялись с положительных на отрицательные, его подход не позволит объяснить эти изменения, поскольку объясняющим фактором, которому он отдавал предпочтение, была образцовая и неизменная структура занимающейся промышленной политикой японской бюрократии. В течение многих лет после публикации своего нашумевшего труда Джонсон продолжал упорно утверждать, что Япония побеждает внешний мир, даже когда японские преимущества неуклонно и явно ослабевали.

В моей книге, как и в книге Джонсона, подчеркивается важность понимания роли политико-экономических институтов в экономической деятельности. В этой книге предпринята попытка преодолеть трудности, с которыми сталкивается Джонсон, сосредоточив внимание не на самих отдельных институтах, а на структурах стимулов, действующих внутри институтов и между ними. Эта книга не концентрируется исключительно на функционировании официальных государственных бюрократий или их роли на макроуровне в более широкой национальной политической экономике, а сосредоточена на микроуровне финансовых институтов и гибридных государственно-частных сетей – именно там фактически принимают решения или сдерживают их принятие.

Рассмотрению новых парадигм японской экономической деятельности, установившихся после краха начала 1990-х годов, как на макро: так и на микроуровне, до сих пор были посвящены немногие работы. Среди них можно назвать книгу Ульрике Шеде [Schaede 2008], отличающуюся явным вниманием к важности структур стимулирования на микроуровне. На основе детального анализа изменений промышленной архитектуры и корпоративной стратегии в течение первого десятилетия XXI века она заявляет о возникновении новой Японии. Шеде открывает для эмпирического исследования новые важные области, однако ее пристрастие к оптимистическому взгляду на вещи не позволяет ей принять во внимание те социально-политические силы и институциональные изменения, которые сдерживают структурные изменения и реакцию на глобализацию в Японии. Среди этих сдерживающих элементов – многие из рассматриваемых в моей книге сговоров, которые стимулировали в 1980-1990-х годах спекулятивное кредитование, а также такие институциональные изменения, как крах банков долгосрочного кредитования, по причине которого в последующие годы резко снизились долгосрочные инвестиции терпеливого капитала.

В то время как большей частью научная литература, посвященная периоду высоких темпов японского экономического роста, сосредоточена на непосредственном объяснении экономических успехов страны, представители другой ее части придерживаются более опосредованного подхода, фокусируясь на взаимосвязи между политической стабильностью, институтами регулирования и микроэкономическим поведением японских фирм. Цель подобного анализа заключается в том, чтобы увидеть важность политической стабильности и других политических процессов, например, распределения ресурсов. Подобный подход сохраняет свою актуальность и для понимания успеха капиталоемкого экономического развития в 1960-1970-х годах. Две моих книги конца 1980-х – начала 1990-х годов можно считать принадлежащими к этому жанру, а проведенный в них анализ стал основой того, что вдохновило меня на написание нынешней работы [Calder 1988а, 1993].

Исследования Дэниела Окимото, Ричарда Сэмюэлса и Т. Дж. Пемпела также посвящены взаимосвязи между экономическим ростом Японии и ее политической эволюцией, хотя и с менее явным вниманием к учету влияния политических структур на скорость экономического роста [Okimoto 1989; Samuels 1987; Pempel 1998]. В своей заслуживающей внимания работе Стивен Фогель пишет о том, что встроенные в японский капитализм институты осуществляют свою собственную трансформацию, и начинает подробно описывать стимулы и связи между этими институтами и перспективами реформ, особенно на уровне фирм [Vogel 2006:4]. Однако вопрос о том, как структуры стимулов, лежащие в основе политического, а не корпоративного поведения, в значительной степени препятствуют процессу реформ, не рассматривается у него подробно.

Даже будучи экономистом, Эдвард Линкольн уделяет должное внимание многим политическим структурам, препятствовавшим экономическому росту Японии в 1990-е годы, таким как сельскохозяйственные кооперативы, система распределения и пожизненная занятость [Lincoln 2001: 94-120]. Однако он объединяет их под названием «групповые интересы» и не намерен подробно обсуждать их часто контрастирующие стимулы или внутреннюю динамику. Поэтому его анализ не дает основы для объяснения часто позитивной технической роли неправительственных организаций, стимулов их членов или того парадокса, когда эти организации оказывали положительное влияние на развитие в одну эпоху и, наоборот, отрицательное – в другую.

Ричард Кац – один из тех немногих авторов, кто предпринял попытку объяснить как рост 1950-1960-х годов, так и последовавшую за ним непреодолимую стагнацию, и выпустил две яркие работы общего характера, наводящие при этом на многие размышления [Katz 1998, 2003]. Используя хронологический политико-экономический подход, Кац подчеркивает, как политический клиентелизм с течением времени все больше ставил под угрозу управление экономикой и делал это управление все более жестким и неэффективным. На общем эмпирическом уровне работа Каца действительно проливает свет на причины перехода от роста к стагнации. Тем не менее он не определяет в деталях конкретные действующие институциональные переменные или взаимосвязь между внутренними структурами стимулов и более широкими силами, действующими в глобальной политической экономике.

Ив Тибергьян, как и Кац, углубленно изучает политическую экономию недавнего экономического роста и стагнации в Японии [Tiberghien 2007: 104–155]. В отличие от Каца, он подробно рассматривает роль субнациональных факторов (особенно лидерства) в формировании загадочных и противоречивых профилей ригидности и реформ, доминирующих в Японии. Однако в своем проведенном на широком, охватывающем три страны материале исследовании Тибергьян не рассматривает конкретные институты и укорененные стимулы, которые усложняют процессы реформ и реакцию на глобализацию в самой Японии.

В своих творческих работах, изобилующих описанием перспектив устремленной в будущее долгосрочной траектории японской политической экономии, Фрэнсис Розенблат и Майкл Тиес, как и Маргарита Эстевес-Абе, подчеркивают существенный дуализм индивидуального выбора и институциональных параметров, которые его сдерживают. Они подчеркивают важность, в частности, в определении стимулов японских политиков электоральных регламентов [Rosenbluth, Thies 2010; Estevez-Abe 2008]. Эти авторы согласны в том, что избирательная реформа 1994 года, сменившая принцип выборов в японский парламент с многомандатной на одномандатную окружную систему, формирует для политиков более широкие стимулы, что в конечном итоге приведет к привлекательности политики, более ориентированной на рынок. Подобным доводам в отношении партийно-политического и электорального поведения свойственна абстрактная, долгосрочная логика, однако они недостаточно учитывают то, как такие промежуточные организации, как сельскохозяйственные кооперативы, религиозные группы или промышленные ассоциации, стоящие между партиями и широкой общественностью, будут активно формировать микрополитические структуры предпочтений.

Что ясно из анализа описанных ранее ресурсов – это то, что истолкование поразительного и глобально значимого перехода Японии за последние четверть века от экономического роста к стагнации является не менее сложным, многомерным аналитическим процессом, чем прогнозирование перспектив ее возрождения. Этот анализ, естественно, требует внимания к макроэкономическим изменениям, как подчеркивают Окава и Розовский. Однако он обязан также выходить за пределы национального уровня, а сосредоточение именно на нем является главной задачей практически всех упомянутых ранее авторов.

В отличие от них, Шеде [Schaede 2000] подробно рассматривает мезополитические кооперативные объединения Японии. Последние располагаются между государством и представленной шире общественностью, включающей в себя, например, новые ориентированные на рынок частные фирмы, возникающие в настоящее время в электронной и фармацевтической промышленности, а также в сфере услуг, которые Шеде также рассматривает в своем отдельном исследовании [Schaede 2008]. В соавторстве с Уильямом Граймсом Шеде [Schaede, Grimes 2003а] отмечает важность промежуточных институтов в прослеживании самобытных реакций Японии на глобальные изменения через процесс проницаемой изоляции. Она, однако, не занимается подробным рассмотрением конкретных институтов или структур стимулирования, которые опосредуют, а зачастую и сдерживают глобализацию. Как показывает лежащая перед вами книга, существуют убедительные доказательства того, что такие промежуточные органы в самых разных формах – от ассоциаций банкиров до сельскохозяйственных кооперативов – на самом деле глубоко трансформируют структуру предпочтений своих индивидуальных членов. Такая трансформация делает указанных индивидов сдержанными и нечувствительными к призывам ко всем заинтересованным сторонам, важность которых в последнее время так подчеркивают в своих анализах Розенблат, Тиес и Эстевес-Абе^[27].

Обширные сдвиги в глобальном распределении капитала между странами, по-видимому, повлияли на путь развития Японии, особенно в условиях все более интегрированной мировой политико-экономической системы, которая начала формироваться в конце 1970-х годов и приобретала все большую международную значимость в начале XXI века^[28]. Тем не менее эти сдвиги в распределении реагируют не только на макроэкономические соотношения спроса и предложения, но и на национальные модели финансового регулирования. Они также по-прежнему реагируют на политико-экономические стимулы, которые часто заложены в прочных субнациональных внутренних институтах на микроуровне. Только комплексный подход, учитывающий международные и внутренние соображения, макро- и микроэкономические, как в экономической, так и в политической сферах, может адекватно объяснить суть исторического перехода от экономического роста к стагнации, который произошел в Японии за последние четверть века, или сложные и детализированные перспективы обращения этого развития вспять.