Часть 1

α

Когда все на свете спят, а ты – нет, мир принадлежит только тебе. Можно делать что хочешь, идти куда хочешь, и никто не остановит! Это днём всё иначе, с его правилами, занудным распорядком, докучливыми обязанностями. С людьми, которые только и знают, как бы поглубже влезть в твою жизнь и перекроить её на свой лад.

Конечно, не стоило обманывать себя: и правила, и люди ночью никуда не исчезают. Даже под покровом темноты она не могла позволить себе всё что хотела. И всё же ночью многое скрыто от глаз и много куда легко проскользнуть незамеченной… Ночью можно выкинуть из головы протокол и условности и мечтать от души.

Венда чихнула и ударилась головой о деревянную балку. Ужас, сколько здесь пыли! Наверное, никто, кроме неё, не забирался на этот древний чердак со времён строительства башни. Было исключительно темно, жарко и трудно дышать, но Венда уже приметила цель – синий круг неба в оконце впереди – и упорно пробиралась вперёд. Сегодня ей во что бы то ни стало необходимо было выбраться на крышу.

Окно оказалось заперто на обычную щеколду – приятная неожиданность, на которую Венда, впрочем, рассчитывала со свойственной ей убеждённостью, что раз она так хочет, значит, так оно и будет. Девушка откинула щеколду, и рама легко поддалась, стоило надавить на неё посильнее.

Венда выглянула наружу и тут же невольно отшатнулась. От увиденного дух захватывало – не зря же это была самая высокая башня замка! Ловко переставляя ноги, Венда перебралась с безопасного чердачного пола на покатый козырёк, опоясывающий башню. Прижалась спиной к шершавой черепице и замерла от ужаса и восторга. О да! Этот мир принадлежал ей, и только ей одной. Разве люди, жившие там, внизу, могли чувствовать то, что чувствовала она? Могли по-настоящему знать, что такое свобода?

Круглое оконце выходило на север – Венда столько раз с тоской глядела на него и на величественную башню из своих комнат на третьем этаже в гостевом крыле замка. Третий этаж – это скучно, это настоящее наказание: слишком высоко, чтобы убежать, и в то же время вид открывается самый посредственный. Не то что сейчас!

Венда стояла на крыше и смотрела на север. Города отсюда было почти не видно, лишь самый краешек; в основном перед Вендой простирались поля да пологие холмы. Широкая лента дороги на Ориенталь исчезала среди этих холмов, чтобы вынырнуть в пустыне, пронзить её прямой стрелой и скрыться в прохладе лесов Ориендейла. Ох уж эта дорога, всегда такая пыльная, такая длинная! Венда ужасно жалела, что между столицами Ориендейла и Флоры невозможно путешествовать по воде – опасные Грозовые пороги затаились на реке Вирене, препятствуя судоходству.

Медленно переступая по узкому козырьку, Венда сдвинулась на запад, и теперь перед ней во всей красе предстала Флора. Столица спала. В холодном свете полной луны тёмно-синие крыши силились остыть от лучей безжалостного августовского солнца.

На вкус Венды, август был жарковат для визитов на юг, но что поделать – не каждый день король Флоры приглашает тебя отпраздновать пятнадцатый день рождения в своём роскошном замке. Мило с его стороны: они с дядей Аргеленом, конечно, родственники, но точно не друзья. Венда терялась в его присутствии – ну какие у них могут быть общие интересы и темы для бесед? Однако труднее всего ей было рядом с его женой, чопорной тётей Лиэстой. Она так откровенно избегала общества Венды – это действовало на нервы. Венда привыкла считать, что королева терпеть её не может за шум, за детскую суету и проказы. Лишь недавно ей пришло в голову, что тётя, возможно, просто завидует. У них с дядей не было своих детей.

Впрочем, несмотря на жару и на тётю, Венда всё равно была счастлива выбраться из Ориенталя. После стольких лет заточения любая поездка или прогулка радовала её больше других подарков. Домашнюю усадьбу она давно исследовала вдоль и поперёк, Ориенталь и окрестные деревни уже не могли утолить её любопытство. Пусть Флора и не была для Венды чем‐то совсем новым, но всё же город таил в себе ещё достаточно секретов, и ей не терпелось к ним приобщиться. Прильнув к крыше самой высокой башни королевского замка, Венда во все глаза смотрела на прекрасный спящий город.

Ей казалось, она видит далеко на западе тоненькие шпили ангорских храмов и блеск реки Вирены, но, возможно, это был лишь обман зрения. Как говорит дядя Аргелен: ночью все эльфы серы. Центральная улица, уходящая от площади Звёзд в сторону Ангоры, пустовала. Где же их торговцы, булочники, молочники? Наверное, было ещё слишком рано даже для них. Венда никогда прежде не видела Флору такой застывшей, словно вмиг опустевшей. На мгновение она представила себе, будто люди на самом деле покинули город, – и усмехнулась при этой мысли. Чтобы такое случилось с Флорой? Да скорее упадёт Занавес!

Город простирался далеко на запад и на юг. Южные улочки были у́же и короче – настоящий лабиринт. Венда хотела бы плутать по ним в одиночку, заглядывать в окна, гладить бродячих кошек на чужих террасах и мечтать, мечтать… но её никогда не отпускали из замка без сопровождения. Унылые гувернантки водили её одним и тем же опостылевшим маршрутом по широким и прямым улицам, прямиком к дому Рене Ульвиде, единственной подруги Венды в этих краях. А дом Рене – вон же он, огромный трёхэтажный особняк из белого камня. Даже ночью парадный вход ярко освещён, хотя вряд ли там ждут гостей в такой час. Вот богачи, и не жалко им факелы! Рене хоть и не досталось знатного титула, зато её семья была весьма состоятельна: родители владели самым успешным домом моды во всей Флоре. Когда‐то простая портниха, бабушка Рене вдохновилась картинами художника из Поверхностного мира – Венда всё время забывала его звонкую фамилию – и принялась шить одежду из золотистой ткани, с цветастыми узорами, высокими воротниками и струящимися шалями. Эти совершенно безумные по флорийским понятиям костюмы за одну ночь сделали её знаменитой, и полвека спустя дамы по-прежнему продолжали заказывать у дома Ульвиде платья и мантии на выход.

Перебравшись на юго-восточную сторону крыши, Венда со счастливой улыбкой взглянула на озеро, отражавшее сияющий кружок луны. Городской пляж в обрамлении прямых парковых аллей и железнодорожный мост над водой – оба пустовали и даже немного пугали своей жутковатой неподвижностью. Мост был новый: дядя Аргелен всего пару лет назад затеял строительство железнодорожной ветки в направлении Пустынной полосы. Сначала он убедился, что проект отца Венды – университетский городок Манола – успешно развивается, а вовсе не отталкивает молодёжь засушливым климатом и удалённостью от границ обеих стран. Теперь железная дорога соединяла Манолу с Флорой, а через Флору – с Ангорой, Алилутом и Индувилоном… В то время как по другую сторону Пустынной полосы, в родном Ориендейле, до сих пор не было ни одной станции! Венда обиженно закусила губу, подумав об этом, и отвернулась от моста.

Где‐то на востоке был Занавес, но, конечно, слишком далеко. Он возник из ниоткуда много лет назад и, словно огромное полотно, отсёк часть территорий Флоры. Кажется, раньше там были какие‐то сады – Венда не помнила точно. Родители никогда не пытались объяснить ей природу Занавеса; отец не желал вдаваться в подробности. И Венда сдалась, принимая Занавес как должное. Он просто был – простирался в виде гигантского купола от Тёплого моря через восточные окраины Флоры, рассекал Пустынную полосу и заканчивался на востоке Ориендейла, у Алмазных гор. Купол Занавеса отражал мир, как зеркало: и небо, и горы, и пески пустыни. И на ощупь, говорят, он тоже был как зеркало – гладкий, твёрдый и холодный.

С высоты своей башни Венда вглядывалась во тьму на востоке, но для рассвета было ещё слишком рано. Однако если задержаться на крыше на пару часов, то она сможет увидеть, как солнце выныривает из-за Занавеса. Ради этого Венда и пришла.

Потому что сегодня этот рассвет принадлежал только ей. Как и мир под её ногами, такой крошечный, но такой огромный. Сегодня ей исполняется пятнадцать лет – во Флоре это первый этап совершеннолетия. Значит, начиная с завтрашнего дня никто больше не вправе удерживать её в стенах усадьбы! Ни родители, ни учителя, ни гувернантки не смогут запретить ей быть свободной!

Венда усмехнулась, представив себе выражения их лиц. Она любила их – не гувернантку, конечно, а родителей – и понимала, что они так пеклись о ней все эти годы лишь потому, что опасались за её жизнь. Она и сама иногда боялась, и старый уродливый шрам на левом боку служил напоминанием, что некоторые приключения заканчиваются плохо. И всё же ей нужна была эта свобода, такая, как сейчас: стоять на краю обрыва на вершине высоченной башни, обнимать небо, замирать от ужаса, ликовать от восторга.

Да, родители будут разочарованы. Но она не собиралась идти по стопам отца и становиться старейшиной! Венда вообще сомневалась, что кто‐то проголосует за неё, даже если она всё‐таки предложит свою кандидатуру. Пускай мама с детства внушала ей, что голосовать за наследника прежнего старейшины – негласная традиция, Венда знала уже несколько случаев в других округах, где всё сложилось иначе. Времена меняются! И тем лучше – к чему ей это звание? Венда не могла даже представить себя на месте отца. Жизнь слишком коротка, чтобы посвящать её служению другим.

Пристроившись в удобной выемке на козырьке крыши и подложив руку под голову, Венда продолжала смотреть на восток. Она не чувствовала холода и не думала об усталости, которая, верно, настигнет её позже, вечером, во время бала – а как же тогда танцевать? Венда довольно улыбалась и ожидала зарю своей новой жизни.

β

Очередная бессонная ночь. Душно. В комнате непривычно светло: луна на небо выкатилась ровная и совершенно круглая – похоже, полнолуние. В самом деле, стыдно травнику не знать лунный календарь наизусть.

Ясный свет свободно проникал сквозь ничем не занавешенное стеклянное оконце, и Айлек видел, как блестят в дальнем углу глаза Марель. Значит, тоже не спит, бедняга. Давно уже они не видели такого сухого лета – это взрослые говорили, конечно. Айлек ещё никогда не видел или же просто не помнил. Над огородами развернули тенты, углубили каналы, но и этого оказалось мало, поэтому вчера ему пришлось полдня таскать воду из озера. Теперь спину ломило и хотелось повернуться на другой бок, но Айлек знал, что старая кровать скрипит, а малыши чутко спят – Марель и так едва угомонила их сегодня. И потому он терпел.

Отчаявшись уснуть, он просто лежал и слушал доносившуюся сквозь приоткрытое окно глухую перекличку ночных птах, шебуршание свиней в подлеске, далёкое повизгивание всякой мелюзги у озера. Наверное, зверью сейчас не легче, чем людям или травникам. Айлек вздохнул.

Марель приподнялась на одном локте – её кровать не скрипела. Хорошая была кровать, её сделали в подарок, когда они с Сэльмаром объявили, что будут жить отдельно.

– С днём рождения! – прошептала Марель и поманила его рукой.

Айлек растянул губы в улыбке, но вышло криво и неубедительно. Осторожно, стараясь не шуметь, он поднялся с матраса и пересёк комнату. Марель ждала, прислонившись к подоконнику: такая бледная, такая беззащитная в лунном свете. Айлек знал, конечно, что она уже взрослая, на три года старше его, но по-прежнему видел в ней хрупкую девочку, какой она была прежде, ещё до рождения близнецов. Он присел на краешек постели, и Марель тут же подалась к нему, крепко обняла и потрепала по голове.

– С днём рождения, братец, – повторила она.

– Ты разбудишь мелких, – укорил её Айлек.

Здорово было сидеть с ней вот так, совсем как раньше, когда их было только двое.

– Что ж, разбужу, значит, снова будем укладывать. Всё равно не уснуть.

Сестра отпустила его, и Айлек был вынужден отстраниться.

– У меня нет подарка, – с сожалением сказала Марель. – Но Сэльмар обещал принести что‐нибудь подходящее, и я вырежу тебе оберег.

Обереги Марель делала лучше всех в общине. Правда, дома их скопился уже целый мешок, начиная с самых корявых, десятилетней давности. Айлек поджал губы. Значит, Сэльмар скоро вернётся… И что ему, Айлеку, с очередного оберега?

– Я в этот раз тебе на любовь заговорю, – настаивала Марель. – Такого у тебя ещё нет, правда?

На любовь? Смешно… Айлек повернулся к луне, надеясь, что серебристый свет смягчит и разгладит черты его лица, сгонит с него хмурую печаль, да поскорее, пока Марель не заметила. Луна зависла над самой землёй и казалась огромной, как бывает только в августе. В зимние месяцы, когда она уменьшалась, на небе показывалась вторая луна, тёмная и не такая чёткая. Айлек пристально рассматривал серые полосы и завитки на обманчиво плоской поверхности. Хотел бы он знать, что там, на обратной стороне луны. Но шагнуть за край было нельзя и даже заглянуть невозможно. Недопустимо. Немыслимо…

Он вздрогнул, почувствовав прикосновение руки Марель. Сестра указала на дверь. Айлек мотнул головой. Он хотел и в то же время боялся оказаться с ней на улице в этот час, когда вся община спала и только эта луна могла подсмотреть за ними. Но выбора не было – если Марель что‐то предлагала, он всегда слушался безоговорочно.

Стараясь не шуметь, они выбрались наружу. Марель успела склониться над близнецами – убедиться, что они крепко спят, – и надеть сандалии. Айлек вышел босиком. Он с отчаянным удовольствием зарывался пальцами ног в колючий песок и терпел покалывания сухой травы о голые ступни. Для травников с их тонкой и чувствительной кожей эти ощущения были неприятны, и никто, кроме Айлека, не отваживался ходить по тропинкам без обуви.

Марель тихо подошла ближе и прислонилась к его плечу. Какое‐то время они оба молчали – обычно это была уютная, смиренная тишина между ними, но сегодня опасные слова так и рвались с языка.

– Ты довольна своей жизнью? – проронил Айлек. – Счастлива?

Марель усмехнулась.

– Какой странный вопрос, Айлек. Ведь я у себя дома, здесь мой народ, мои родные. Мы растём вместе, и наши корни крепки.

– Но ведь ты – не корни, – возразил Айлек. – Если уж на то пошло, ты – дерево. Молодое и цветущее, вишнёвое например. Твоё дерево – оно счастливо?

Марель молчала – наверное, обдумывала сравнение. Айлек посмотрел в лицо сестре: она закусила губу и прикрыла глаза, так, чтобы лишь чуть-чуть лунного света могло просочиться сквозь густые ресницы. До чего же прекрасным деревом была Марель!

– Я не понимаю твоего вопроса, – наконец призналась она. – Разве цветущее дерево может быть несчастным?

Она вдруг схватила брата за руку и потянула за собой, приложила его ладонь к шершавому стволу ближайшего к ним дерева – это был стройный, полный сил ясень. Он дремал сейчас, и всё равно Айлек чувствовал, как пульсирует жизнь под его корой, как миллионы мельчайших частиц дрожат под рукой травника, объединённые общей целью и судьбой.

Община была их садом, а сад – общиной. Труд был жизнью, а жизнь – само по себе безусловное счастье. Ибо есть только жизнь и смерть. Счастья, отделённого от бытия, просто не могло существовать – это выдумки людей… Марель не нужно было ничего говорить, Айлек и так всё знал: это было их коллективным началом. Корни крепче воздушных крон и тонких веточек, они надёжнее, они – основа. Только что же тогда не так с Айлеком, неужели, как говорят, «дурное семя»?