Он ударил кинжалом оборотня, а потом еще одного, бросившись между мальчиком и волками. Один прорвался мимо и прыгнул на мальчика, и Захария услышал, как тот тихо вскрикнул сквозь стиснутые зубы.

Ты в порядке? – спросил он.

– Да! – выкрикнул мальчик. Брат Захария слышал его тяжелое дыхание у себя за спиной.

Ничего не бойся, сказал брат Захария. Я сражаюсь вместе с тобой.

Кровь Захарии была холоднее моря, и сердце его оглушительно колотилось, пока он не услышал, что на помощь к ним идут Роберт Лайтвуд и Лили.

Как только сопротивление оборотней было подавлено, Роберт увел Джонатана на мостик. Захария вновь обратил внимание на вампиров. Рафаэль снял куртку. Оторвав кусок своей рубашки, Лили перевязывала ему руку и плакала.

– Рафаэль! – восклицала она. – Рафаэль, не надо было тебе этого делать!

– Что хуже: рана, которая заживет за ночь, или потеря ценного члена клана? – спросил Рафаэль. – Я действовал в своих интересах. Я всегда так поступаю.

– Хочется верить, – пробормотала Лили, сердито утирая слезы тыльной стороной руки. – Что бы я делала, если бы с тобой что-нибудь случилось?

– Надеюсь, что-нибудь полезное, – сказал Рафаэль. – Пожалуйста, в следующий раз оторви ткань для перевязки с одежды кого-нибудь из дохлых оборотней. Их тут навалом. И прекрати плакать и позорить клан перед Сумеречными охотниками.

Лили проследила за взглядом Рафаэля – тот смотрел ей за спину, на Брата Захарию. Ее тушь потекла и смешалась с кровью, но вампирша бодро улыбнулась Захарии, показав все клыки.

– Может, я решила порвать рубашку ради нашего Брата Смотри-Какая-Красотария.

Рафаэль закатил глаза. И поскольку он на нее не смотрел, Лили могла теперь посмотреть на него. Брат Захария заметил, как она подняла руку с ногтями, накрашенными красным и золотым, и потянулась к кудрям Рафаэля, словно хотела коснуться теней над его головой, – но тут же сжала ее в кулак. Такой роскоши вампирша себе не позволила.

Рафаэль жестом отогнал ее и встал.

– Идем. Нужно найти инь-фэнь.

Это было несложно. Инь-фэнь оказался в большом ящике в одной из кают на нижней палубе. Лили и Брат Захария вдвоем вынесли ящик наверх: Лили явно готова была закатить сцену, если бы Рафаэль только попытался помочь.

Даже спустя столько лет при виде инь-фэня, мерцающего в лунном свете, у Брата Захарии скрутило желудок, будто само это зрелище перенесло его на лодку в ином, далеком море – туда, где он бы ни за что не удержался.

Лили подошла к борту, собираясь перевалить через него ящик, чтобы тот канул в голодных волнах.

– Лили, нет! – крикнул Рафаэль. – Еще не хватало, чтобы реки моего города кишели русалками под наркотой! А потом в канализации станут находить светящихся серебром аллигаторов. Никто, конечно, не удивится, но я-то буду знать, что это все из-да тебя, и буду очень, очень в тебе разочарован.

– Вот никогда ты не даешь мне повеселиться, – проворчала Лили.

– Я никому не даю повеселиться, – сказал Рафаэль, и вид у него при этом был исключительно самодовольный.

Брат Захария уставился в ящик, полный серебристого порошка. Когда-то в нем заключалась для него вся разница между быстрой и медленной смертью. Он зажег огонь с помощью руны, известной только Безмолвным Братьям, и предназначенной выжигать разрушительную магию. Жизнь и смерть обернулись пеплом, летящим по ветру.

Спасибо, что сообщили мне про инь-фэнь, сказал он Рафаэлю.

– Ну, я воспользовался вашей слабостью, – сказал Рафаэль. – Как я понимаю, вы сами когда-то употребляли это зелье, чтобы не умереть. Вижу, это не помогло. Но до ваших переживаний мне нет дела, а мой город в безопасности. Миссия завершена успешно.

Он вытер руки, сияющие серебром и кровью над бьющимися о борт волнами.

А ваш предводитель знает об этой миссии? – спросил Захария, обращаясь к Лили.

Она посмотрела на Рафаэля.

– Естественно, – сказала она. – Он вам все о ней и рассказал. Разве нет?

– Лили! Это глупость – и измена, – голос Рафаэля был холоден, как морской бриз. – Если бы мне приказали тебя за это казнить, я бы так и поступил, и без малейших колебаний.

Лили закусила губу, пытаясь скрыть, как ей на самом деле больно это слышать.

– Ну, по поводу брата Прокатись-на-Моем-Жеребцарии можно не беспокоиться. Он никому не скажет.

– А найдется здесь место, где вампир мог был спокойно перележать день? – спросил Рафаэль.

Брат Захария не заметил, что схватка с оборотнями затянулась, и солнце вот-вот взойдет. Рафаэль бросил на него сердитый взгляд, когда он промолчал.

– Что, место есть только на одного? Тогда это для Лили. Я за нее отвечаю.

Лили отвернулась, чтобы Рафаэль не видел выражения ее лица, но Захария увидел. Он знал это выражение по тем временам, когда сам еще был способен чувствовать подобное, – любовь, которая была настолько сильна, что причиняла боль.

В грузовом трюме нашлось место для обоих вампиров. Направляясь туда, Лили чуть не споткнулась о мертвую Сумеречную охотницу.

– О-ой, Рафаэль! – весело воскликнула она. – Это же Кэтрин Эшдаун!

Брата Захарию словно обдало холодными брызгами морской воды – так неподдельно безразлична была Лили к человеческой жизни. Затем она запоздало вспомнила о его присутствии.

– О нет, – прибавила она не слишком убедительным тоном. – Какая бессмысленная трагедия.

– Иди в трюм, Лили, – приказал Рафаэль.

А вы? – спросил Брат Захария.

– Я буду оставаться здесь столько, сколько смогу, чтобы испытать себя, – сказал Рафаэль.

Лили вздохнула.

– Он – католик. Очень католический католик.

Пальцы ее нервно сжимались и разжимались снова, словно ей хотелось схватить Рафаэля и потащить за собой. Но она лишь слабо помахала Захарии – так же, как при первой встрече.

– Брат Кубики-на-Животарии, – сказала она. – Приятно было с вами познакомиться.

Взаимно, ответил Брат Захария, и она вприпрыжку спустилась по лестнице в трюм.

Что ж, она хотя бы сказала, как звали эту женщину, и Брат Захария мог отнести тело ее родным, а потом забрать его в Город Костей, где она обретет покой – в отличие от него самого.

Он опустился на колени рядом с покойницей и закрыл ей глаза, невидяще смотревшие в небо.

Ave atque vale^[2], Кэтрин Эшдаун, пробормотал он.

Поднявшись, он обнаружил, что Рафаэль все еще стоит рядом – хоть и не смотрит ни на него, ни на мертвую Охотницу. Рафаэль глядел на черное море, тронутое лунным светом, и на черное небо с тончайшей серебристой линией по краю.

Рад знакомству с вами обоими, прибавил Брат Захария.

– Представить себе не могу, с чего бы, – сказал Рафаэль. – Все эти клички, которые выдумывала Лили, были очень обидными.

Люди нечасто шутят с Безмолвными Братьями.

Рафаэль, видимо, представил, каково это – когда никто не смеет шутить рядом с тобой, – и вид у него стал мечтательный.

– Должно быть, приятно быть Безмолвным Братом. Ну, если не учитывать, что Сумеречные охотники – жалкие ничтожества. Кстати, я не уверен, что Лили шутит. В следующий раз, как будете в Нью-Йорке, я бы на вашем месте смотрел в оба.

Разумеется, она шутит, сказал Брат Захария. Она влюблена в вас.

Лицо Рафаэля дернулось.

– И почему Сумеречным охотникам всегда хочется поговорить о чувствах? Почему никто и никогда не проявляет профессионализм? К вашему сведению, меня не интересуют романтические отношения – ни с кем и никогда. А теперь не могли бы вы оставить эту неприятную тему?

Мог бы, сказал Брат Захария. Может, вы хотели бы поговорить о банде мальчишек, которую, по вашим словам, вы перебили?

– Я много кого убил, – невозмутимо ответил Рафаэль.

Группу детей? – спросил Захария. – В своем городе? Это было в пятидесятых?

Мариза Лайтвуд, может быть, и обманулась. Но Брат Захария знал, на что похож человек, который винит и ненавидит себя за то, что случилось с его любимыми.

– На улицах, где играли мои братья, был вампир, который охотился на детей, – все так же спокойно произнес Рафаэль. – Мы пошли к нему в логово, чтобы остановить его. Никто из нас не выжил.

Брат Захария постарался ответить помягче.

Новорожденный вампир не в силах себя контролировать.

– Я был главным, – сказал Рафаэль, и сталь в его голосе не допускала возражений. – Я был в ответе. Ну, мы остановили вампира, а мои родные выжили, чтобы вырасти.

Все, кроме одного.

– Я, как правило, добиваюсь того, чего хочу, – сказал Рафаэль.

Это я понял, сказал Брат Захария.

Он прислушивался к шуму волн, бьющихся о борт корабля, уносившего их к городу. В ночь, Базара он был отрешен от города и всех его жителей, и уж, конечно, ничего не чувствовал к вампиру, который сам твердо решил ничего не чувствовать.

Но затем раздался смех, и этот звук разбудил внутри Брата Захарии все, что, как он боялся, уже погибло. И теперь, пробудившись для мира, Захария больше не собирался закрывать глаза.

Сегодня вы спасли людей. Сумеречные охотники тоже их спасали. Хотя не спасли вас, когда вы были ребенком и пытались сражаться с чудовищами.

Рафаэль вздрогнул, словно предположение о том, за что именно он не любит Сумеречных охотников, было назойливой мухой, которую следовало прогнать.

– Спасены лишь немногие, – сказал Рафаэль. – Судьба не пощадила почти никого. Кое-кто однажды попытался спасти меня, и когда-нибудь я с ним расплачусь. Не желаю иметь долгов и никому не позволяю оставаться в долгу передо мной. Все мы получили, что хотели. Между мной и Сумеречными охотниками все кончено.

Всегда может снова понадобиться помощь или сотрудничество, сказал Брат Захария. Лайтвуды стараются. Подумайте, быть может, стоит сообщить другим обитателям Нижнего мира, что вы имели с ними дело – и выжили.

Рафаэль хмыкнул.

Видов любви больше, чем звезд, сказал Брат Захария. Возможно, вы не чувствуете одного из них, но есть еще немало других. Вы ведь знаете, каково это – любить родных и друзей. То, что для нас свято, хранит нас. Подумайте о том, что, пытаясь защититься от боли, вы захлопываете перед любовью дверь и живете в темноте.

Рафаэль, пошатываясь, подошел к поручню и притворился, будто его стошнило за борт. Потом выпрямился.

– Ой, погодите, я же вампир, а нас не укачивает, – усмехнулся он. – Но на секунду меня затошнило. Понятия не имею, с чего бы. Я слышал, что Безмолвные Братья замкнуты в себе. И очень на это надеялся!

Я не типичный Безмолвный Брат, заметил Брат Захария.

– Значит, мне повезло нарваться на единственного Безмолвного Брата с чувствительным сердцем? Можно в будущем мне обращаться к кому-нибудь другому?

Значит, вы думаете, что, возможно, наступит время, когда ваш путь опять пересечется с Сумеречными охотниками?

Рафаэль раздраженно фыркнул и отвернулся от моря. Его лицо было смертельно бледным, льдисто-белым, как лунный свет, как щека давно умершего ребенка.

– Я пошел на нижнюю палубу. Если, конечно, у вас нет других блестящих предложений.

Брат Захария кивнул. Тень его капюшона упала на крестообразный шрам на горле вампира.

Продолжайте верить, Рафаэль. Знаю – вы помните, как это.

Когда вампиры были надежно укрыты внизу, а Роберт Лайтвуд повел корабль в сторону Манхэттена, Брат Захария принялся наводить порядок на палубе, убирая мертвые тела. Хотелось бы ему позвать Братьев помочь ему. И помочь выжившим, которых пока заперли в одной из кают! Енох и другие, возможно, и не одобряли его решения помочь Рафаэлю, но все равно исполнили бы свой долг – хранить Сумеречный мир в безопасности и тайне.

Когда Брат Захария покончил с уборкой, оставалось только ждать, пока корабль доставит их в город. А там ему придется вернуться к себе, в Город Костей. Он сел и стал ждать, наслаждаясь светом нового дня.

Много времени прошло с тех пор, как он чувствовал свет, и еще больше – с того времени, когда он мог по-настоящему наслаждаться этим простым удовольствием.

Он сидел недалеко от мостика, где в утреннем свете видел Роберта и юного Джонатана Вейланда.

– Ты уверен, что в порядке? – спросил Роберт.

– Да, – сказал Джонатан.

– Ты не очень-то похож на Майкла, – неловко прибавил Роберт.

– Да, – кивнул Джонатан. – Всегда об этом жалел.

Худенькая спина мальчика напряглась – он был готов, что станет для Роберта разочарованием.

Роберт сказал:

– Я уверен, ты хороший мальчик.

Джонатан вовсе не выглядел в этом уверенным. Пытаясь избежать очередной неловкости, Роберт сделал вид, что изучает пульт управления.

Мальчик покинул мостик – изящно, несмотря на качку и на усталость, которая наверняка его одолевала. И, как ни странно, направился не в каюту, а туда, где сидел Захария.

Брат Захария натянул капюшон на лицо. Некоторым Сумеречным охотникам становилось не по себе при виде Безмолвного Брата, который выглядел не совсем так, как остальные, – не говоря уже о том, что Безмолвные Братья вообще выглядят довольно жутко. Так или иначе, он не хотел расстраивать мальчика.

Джонатан принес Брату Захарии посох. Держа его на вытянутых руках, мальчик с поклоном положил оружие на колени владельцу. Он двигался с военной выправкой, необычной для столь юного существа – даже для Сумеречного охотника. Брат Захария не знал Майкла Вейланда, но догадался, что тот наверняка был человеком суровым.

– Брат Енох? – попробовал угадать мальчик.

Нет, сказал Брат Захария. Он знал воспоминания Еноха как свои. Енох обследовал мальчика, хотя его воспоминания об этом были серыми от равнодушия. Брат Захария на миг пожалел, что в свое время не ему пришлось иметь дело с этим ребенком.

– Нет, – медленно повторил мальчик. – Я должен был догадаться. Вы двигались по-другому. Я просто подумал, что, может, это он, раз вы дали мне посох.

Он склонил голову. Захария вдруг испытал жалость при мысли о том, что этот ребенок не ждет от незнакомцев даже ничтожной милости.

– Спасибо, что разрешили мне им воспользоваться, – прибавил Джонатан.

Рад, что он оказался полезен, ответил Брат Захария.

Ответный взгляд мальчика поразил его – огонь двух солнц во тьме еще не рассеявшейся ночи. Это были глаза не солдата, но воина. Брат Захария знавал и тех, и других, и понимал разницу.

Мальчик отступил на шаг – быстро и нервно, а затем остановился, высоко подняв подбородок. Судя по всему, у него был вопрос.

– А что значат инициалы у вас на посохе? У всех Безмолвных Братьев такие?

Такого вопроса Захария не ожидал. Они оба посмотрели на посох. Буквы стерлись от времени, но были вырезаны глубоко, точно на тех местах, где Захария в бою брался за посох руками. Так что в каком-то смысле они по-прежнему всегда сражались вместе.

Это были буквы «У» и «Э».

Нет, сказал брат Захария. Такие только у меня. Я вырезал их в свою первую ночь в Городе Костей.

– Это были ваши инициалы? – спросил мальчик тихо и немного робко. – Когда вы еще были Сумеречным охотником, как я?

Брат Захария до сих пор считал себя Сумеречным охотником, но Джонатан сказал это без задней мысли.

Нет, сказал Джем, потому что он всегда был Джеймсом Карстерсом, когда говорил о том, что ему всего дороже. Не мои. Моего парабатая.

«У» и «Э». Уильям Эрондейл. Уилл.

Мальчик, казалось, был потрясен, но и насторожился. Он будто постоянно ждал подвоха, будто подозревал обман еще до того, как Захария что-то скажет.

– Мой отец говорит… говорил… что парабатай может стать твоей ужасной слабостью.

Слово «слабость» Джонатан произнес с ужасом. Интересно, подумал Захария, что мог считать слабостью человек, так вымуштровавший своего сына?

Брат Захария не хотел оскорбить покойного отца этого мальчика, поэтому он тщательно обдумал ответ. Мальчик был таким одиноким! Он помнил, какой драгоценной могла оказаться новая связь – особенно когда других у тебя не было. Это могло стать последним мостиком между тобой и утраченной жизнью.

Он вспомнил, как плыл за моря, потеряв всю семью. Не зная, что плывет к лучшему другу.

Полагаю, они могут быть и слабостью, ответил он. Зависит от того, кто именно твой парабатай. Я вырезал здесь его инициалы потому, что рука об руку с ним я всегда сражался лучше всего.

Джонатан Вейланд, ребенок, сражавшийся как ангел-воитель, явно был заинтригован.

– Я думаю… мой отец жалел, что у него был парабатай, – сказал он. – А теперь мне придется жить у него. Я не хочу быть слабым, и не хочу ни о чем жалеть. Я хочу быть лучшим.

Если будешь притворяться, что ничего не чувствуешь, притворство может стать правдой, сказал Джем. Это было бы прискорбно.

Какое-то время его парабатай пытался ничего не чувствовать. Кроме того, что чувствовал к Джему. Это едва его не уничтожило. И каждый день Джем притворялся, будто что-то чувствует, будто он добр, будто исправляет сломанное, помнит почти забытые имена и голоса, и надеялся, что это станет правдой.

Мальчик нахмурился.

– Почему прискорбно?

Отважней всего мы сражаемся, когда защищаем то, что нам дороже жизни, ответил Джем. Парабатай – это и щит, и клинок. Вам предначертано быть вместе. И вы принадлежите друг другу не потому, что одинаковые, а потому, что ваши различия дополняют друг друга и составляют вместе нечто большее – лучшего воина для высшей цели. Я всегда верил, что вместе мы не просто добиваемся лучшего, но становимся лучше всего, чем могли бы стать по отдельности.

На лице мальчика появилась улыбка, словно рассвет, внезапно и ярко вспыхнувший над водой.

– Я не против, – произнес Джонатан Вейланд и быстро добавил: – Я имею в виду, стать великим воином.

Он вздернул нос, изображая надменность: а то Джем, чего доброго, еще подумает, что он не против кому-нибудь принадлежать.

Что за мальчик! Больше хочет сражаться, чем обрести семью. И эти Лайтвуды – ждут подвоха от вампира, а могли бы оказать ему хоть какое-то доверие. И вампир, отталкивающий от себя друзей. Все они были когда-то ранены, но Брат Захария не мог на них не сердиться – хотя бы за дарованную им роскошь испытывать душевную боль.

Эти люди изо всех сил старались не чувствовать, пытались заморозить сердце у себя в груди, пока они не заледенеет окончательно и не треснет. А Джем отдал бы все свои холодные завтра за один-единственный день, когда его сердце снова было бы горячим, чтобы вновь полюбить так, как он когда-то любил.

Только вот Джонатан был ребенком, до сих пор пытавшимся добиться того, чтобы равнодушный отец им гордился, – даже после того, как смерть сделала это невозможным. Так что Джему следует проявить доброту.

Он подумал о том, как ловок и быстр этот мальчик, как бесстрашно он сражался незнакомым оружием в странной и кровавой ночи.

Уверен, ты будешь великим воином, сказал Джем.

Джонатан Вейланд склонил лохматую золотую голову, чтобы скрыть выступивший на щеках слабый румянец.

Одиночество мальчика слишком живо напомнило Джему ту ночь, когда он вырезал у себя на посохе эти инициалы – долгую, холодную ночь, когда чувствовать ледяную отчужденность Безмолвных Братьев у себя в голове было ему еще внове. Он не хотел умирать, но предпочел бы смерть жуткой изоляции от любви и тепла. Если бы только он мог умереть в объятиях Тессы, держа Уилла за руку… У него украли его собственную смерть.

Среди костей и бесконечной тьмы невозможно было остаться хоть сколько-нибудь похожим на человека.

Когда голоса Безмолвных Братьев должны были вот-вот поглотить все, чем он был, Джем изо всех сил вцепился в нити своей жизни. Прочнее этой среди них не было. Имя его парабатая стало криком, обращенным в бездну, зовом, на который всегда приходил ответ. Даже в Безмолвном Городе, даже в немом вое, утверждавшем, что жизнь Джема – больше ему не принадлежит, что она общая. Это больше не мои мысли это наши мысли. Это больше не моя воля, это наша воля.