1
Жуткий скандал

Свадьба в понедельник – будет вам здоровье,

Под венец во вторник – будет вам раздолье,

Если свадьба в среду – дня лучше не сыскать.

В четверг жениться – быть беде,

А в пятницу – вам жить в нужде,

Ну а в субботу свадьба – и счастья век не знать.

– Народная присказка

– Декабрь – удачный месяц для свадьбы, – сказала портниха, которая за годы работы прекрасно научилась разговаривать с полным ртом иголок. – Говорят ведь: как в декабре снежок пойдет, женись – любовь не пропадет. – Она вколола в платье последнюю булавку и отступила назад. – Готово. Что скажете? Я его скроила по одной из моделей самого Уорта!

Тесс взглянула на свое отражение в высоком трюмо, стоявшем у нее в спальне. Платье было сшито из темно-золотого шелка, как того требовал обычай Сумеречных охотников. Они считали белый цветом траура, не подходящим для свадьбы, – вопреки моде, которую задала в день своего бракосочетания сама королева Виктория. Тугой корсаж и рукава были отделаны тонким кружевом.

– Прелестно! – Шарлотта хлопнула в ладоши и подалась вперед. Ее карие глаза сияли от радости. – Тесс, тебе так идет этот цвет!

Тесс повертелась перед зеркалом. На фоне золота щеки ее казались не такими бледными. Корсет в форме песочных часов подчеркивал и округлости фигуры, и тонкую талию, а на шее мерно и успокоительно тикал механический ангел. Чуть ниже спускалась цепочка с нефритовой подвеской, которую подарил ей Джем. Тесс носила их вместе, не желая расставаться ни с одним из украшений.

– Вам не кажется, что кружева многовато?

– Вовсе нет! – Шарлотта откинулась на спинку стула и сама не заметила, как положила одну руку на живот, словно защищая его. Она всегда была слишком худенькой – даже чересчур, – чтобы носить корсет, а теперь, ожидая ребенка, и вовсе стала выбирать платья с завышенной талией, в которых походила на маленькую нахохлившуюся птичку. – Это ведь твоя свадьба, Тесс! Когда еще наряжаться, как не на свадьбу? Только представь все это!

Тесс частенько мечтала об этом ночами. Она все еще сомневалась, поженятся ли они с Джемом, ведь Совет еще не принял окончательного решения по их вопросу. Но это не мешало ей мечтать. Она всегда представляла, как идет по проходу под руку с Генри, не глядя ни направо, ни налево, – устремив взор только на своего суженого, как и положено настоящей невесте. Джема она видела в тунике, но не боевой, а праздничной, как парадная военная форма: черных с золотыми полосами на запястьях и золотыми рунами, пущенными по воротнику и планке.

Он так молод. Они оба так молоды. Тесс понимала, что семнадцать и восемнадцать – это рановато для брака, но у них каждая секунда была на счету.

Каждая секунда утекающей жизни Джема.

Тесс поднесла руку к шее и почувствовала знакомую дрожь механического ангела. Крылья царапнули ей ладонь. Портниха озабоченно посмотрела на Тесс. Она была из простецов, но обладала особым Зрением, как и все, кто служил Сумеречным охотникам.

– Хотите убрать кружево, мисс?

Не успела Тесс ответить, как в дверь постучали. Раздался знакомый голос:

– Это Джем. Тесс, ты здесь?

Шарлотта тут же выпрямилась.

– Ох! Он не должен тебя видеть в этом платье!

Тесс уставилась на нее с недоумением.

– Почему?

– Таков обычай Сумеречных охотников. Плохая примета! – Шарлотта поднялась на ноги. – Быстрее! Спрячься за шкафом!

– За шкафом? Но…

Тесс не удалось договорить: Шарлотта схватила ее за запястье и потащила к шкафу, как полицейский тащит особенно упрямого преступника. Когда хватка ослабла, Тесс отряхнула платье и выразительно посмотрела на Шарлотту, но все-таки осталась в укрытии. Портниха вытаращила глаза, но промолчала и пошла открывать дверь.

Показалась серебристая шевелюра Джема – немного растрепанного. Пиджак сидел на нем криво. Озадаченно покрутив головой, он наконец заметил прячущихся за шкафом Шарлотту и Тесс, и взгляд его просиял.

– Слава богу, – сказал он. – Я никак не мог понять, куда вы обе подевались. Там, внизу, Габриэль Лайтвуд – и он устроил жуткий скандал.

– Напиши им, Уилл, – попросила Сесили Эрондейл. – Пожалуйста. Всего одно письмо.

Уилл откинул назад влажные от пота темные волосы и свирепо уставился на сестру.

– Встань в стойку, – только и сказал он и указал кончиком кинжала на ее ноги. – Одну – сюда, другую – туда.

Сесили вздохнула и передвинула ноги. Она знала, что стояла неправильно, и делала это специально, чтобы позлить Уилла. Это было несложно. Сесили прекрасно помнила это еще с тех пор, когда ему было двенадцать. Когда его подначивали сделать что-нибудь опасное – например, залезть на крутой скат крыши поместья, – реакция всегда была одна: в глазах Уилла вспыхивали сердитые синие огоньки, подбородок выдвигался вперед… и дело иногда кончалось сломанной рукой или ногой.

Само собой, этот Уилл, почти уже взрослый, был вовсе не тем мальчишкой, которого Сесили помнила с детства. Он стал куда более раздражительным и замкнутым. Красота матери сочеталась в нем с отцовским упрямством – и, надо полагать, с отцовской же склонностью к пагубным пристрастиям, хотя об этом Сесилия могла только догадываться на основании слухов, ходивших среди обитателей Института.

– Подними клинок, – велел Уилл так же холодно и подчеркнуто профессионально, как обычно разговаривала ее гувернантка.

Сесили подняла оружие. Она не сразу привыкла носить боевое облачение – брюки и свободную тунику, схваченную поясом на талии, – но теперь двигалась в них так же легко, как в самой простой ночной сорочке.

– Не понимаю, почему ты не хочешь им написать. Всего одно письмо!

– Не понимаю, почему ты не хочешь вернуться домой, – парировал Уилл. – Стоит тебе самой вернуться в Йоркшир, как ты сразу прекратишь волноваться за наших родителей, а я смогу устроить…

– Уилл, может, пари? – перебила его Сесили, которая слышала эту гневную тираду уже в тысячный раз.

Она одновременно обрадовалась и огорчилась, заметив, как вспыхнули глаза Уилла. Точно так же вспыхивали отцовские глаза, когда кто-то вызывал его на спор. Мужчины так предсказуемы!

– Какое пари?

Уилл сделал шаг вперед. Сесилия видела метки у него на запястьях и руну памяти на шее. Поначалу все метки казались ей уродливыми, но теперь она привыкла к ним – как привыкла и к боевой одежде, и к гулкому эху, гулявшему в просторных залах Института, и к его своеобразным обитателям.

Она махнула рукой в сторону старинной мишени, нарисованной на стене: черное яблочко было заключено в круг побольше.

– Если я трижды попаду в яблочко, ты напишешь письмо маме с папой и расскажешь, как у тебя дела. А еще обязательно упомянешь о проклятии и объяснишь, почему ты уехал.

Лицо Уилла стало непроницаемым – так случалось всегда, когда Сесили обращалась к нему с этой просьбой. Но он все же ответил:

– Ты ни за что не попадешь трижды.

– Что ж, Уильям, тогда ничто тебе не мешает принять вызов.

Сесили умышленно назвала брата полным именем. Она знала, что его это раздражает, хотя когда так поступал Джем, лучший друг Уилла – нет, его парабатай (а это, как выяснила в Институте Сесили, было нечто совершенно особенное) – Уилл, похоже, принимал это за выражение приязни. Возможно, дело было в том, что он все еще помнил, как сестра ковыляла за ним на нетвердых ногах, выкрикивая с валлийским акцентом: «Уилл! Уилл!» В детстве она никогда не называла его Уильямом – только Уиллом или, совсем уж по-валлийски, Гвиллимом.

Темно-синие – такие же, как у самой Сесили, – глаза Уилла опасно сузились. Когда мама говорила, что Уилл подрастет и разобьет немало сердец, Сесили всегда смотрела на нее с сомнением. Уилл тогда был кожа да кости – тощий, растрепанный и вечно грязный. Но теперь она поняла маму. Когда она в первый раз вошла в столовую Института и брат в изумлении вскочил на ноги, у Сесили в голове пронеслось: «И это Уилл? Не может быть!»

Тогда он обратил на нее эти глаза – точь-в-точь как у матери, – и Сесили прочла в них ярость. Брат совсем не обрадовался встрече. Но главное, она помнила его худеньким мальчиком со спутанными, черными, как у цыгана, волосами и в перепачканной одежде, – а теперь перед ней был высокий, пугающий мужчина. Слова, которые она хотела сказать, застряли у нее в горле, и она так же молчаливо уставилась на него. С тех пор ничего не изменилось: Уилл едва замечал присутствие сестры, как будто она была камушком у него в ботинке – постоянной, но несущественной помехой.

Глубоко вдохнув, Сесили подняла голову и приготовилась метнуть первый кинжал. Уилл не знал и никогда не узнает о том, сколько времени она провела в одиночестве у себя в комнате, тренируясь распределять по руке вес клинка и наконец сообразив, для хорошего броска надо работать не только кистью. Она опустила обе руки, а затем отвела правую назад, за голову, и плавным движением выбросила ее вперед, перенося вместе с рукой и вес всего тела. Кончик кинжала указывал точно в цель. Метнув его, Сесили опустила руку и шумно вздохнула.

Клинок вошел в стену точно в центре мишени.

– Один, – сказала Сесили, самодовольно улыбнувшись.

Уилл холодно взглянул на нее, выдернул кинжал из стены и передал его сестре.

Сесили метнула его снова. Как и в первый раз, клинок пронзил яблочко и остался, подрагивая, торчать из стены.

– Два, – торжественно произнесла Сесилия.

Уилл стиснул зубы, но снова вытащил кинжал и вернул его девушке. Она улыбнулась. В этот миг она была уверена в себе, как никогда. Она знала, что у нее все получится. Она ни в чем не уступала Уиллу: так же высоко лазила, так же быстро бегала и так же надолго задерживала дыхание…

Сесили метнула клинок. Тот вошел в цель, и девушка подпрыгнула, захлопав в ладоши. Отбросив с лица рассыпавшиеся волосы, она смерила брата победным взглядом.

– Теперь ты обязан написать письмо. Ты проиграл!

К ее удивлению, Уилл улыбнулся.

– Ладно, напишу, – сказал он. – Напишу, а потом сожгу. – Сесили издала возглас возмущения, но брат предостерегающе поднял руку. – Я сказал, что напишу письмо. Но не говорил, что я его отправлю.

У Сесили перехватило дыхание.

– Да как ты смеешь играть со мной в такие игры?

– Я же говорил, ты не создана для ремесла Сумеречных охотников. Тебя слишком легко обвести вокруг пальца. Я не буду писать письмо, Сеси. Это противоречит Закону – и точка.

– Как будто тебе есть дело до Закона! – Сесили топнула ножкой и тотчас вышла из себя еще больше: она всегда презирала девчонок, которые так делали.

Глаза Уилла сузились.

– Как будто тебе есть дело до того, чтобы стать Сумеречным охотником! Ну а что ты скажешь на это: я напишу письмо и отдам его тебе, если ты пообещаешь, что сама отвезешь его домой – и никогда не вернешься?

Сесили вздрогнула. Она помнила множество скандалов с Уиллом, помнила своих фарфоровых куколок, которых он разбил, вышвырнув из окна мансарды… но память ее хранила и ту доброту, которую он проявлял к ней: брат мог забинтовать ей оцарапанное колено или поправить ленты в растрепавшихся волосах. В том Уилле, который теперь стоял перед ней, не было этой доброты. Целый год после его отъезда мама часто плакала. Прижимая к себе Сесили, она говорила, что Сумеречные охотники лишат его способности любить. Эти бессердечные создания, твердила она, пытались запретить ей выйти замуж. Что в них нашел Уилл, что в них нашел ее сынишка?

– Я не поеду, – промолвила Сесили, не отводя глаз от брата. – А если ты будешь настаивать, я… я…

Дверь чердака отворилась, и на пороге появился Джем.

– О, – сказал он, – смотрю, вы опять на ножах. Давно ругаетесь или только начали?

– Он начал первый, – заявила Сесили, указав на Уилла, хотя и понимала, что это бесполезно. Джем относился к ней со сдержанной теплотой, как и положено относиться к младшим сестрам друзей, но во всяком споре принимал сторону своего парабатая. Он мягко, но решительно ставил Уилла превыше всего в этом мире.

Точнее, почти всего. Сесили была очарована Джемом с первого своего дня в Институте. Необычная, неземная красота его серебристых волос и глаз, точеных черт его лица притягивала взгляд. Он был похож на сказочного принца, и Сесили, возможно, влюбилась бы в него, если бы не было так очевидно, что он по уши влюблен в Тесс Грей. Джем следил за каждым ее шагом, а при разговоре с ней голос его менялся. Когда-то мама Сесили с восхищением заметила, что их сосед смотрит на какую-то девушку так, словно она – единственная звезда на небосклоне. Вот именно так Джем и смотрел на Тесс.

Сесили не огорчалась из-за этого: Тесс была мила и любезна, хотя и немного застенчива, и вечно сидела над книгами, прямо как Уилл. Если Джему нравились именно такие девушки, Сесили точно не подошла бы ему. Кроме того, чем дольше она жила в Институте, тем лучше понимала, как неловко почувствовал бы себя в такой ситуации Уилл. Он яростно оберегал Джема и глаз бы с нее не спустил, опасаясь, что она может ненароком расстроить или чем-то обидеть его. Нет, лучше уж держаться от всего этого подальше.

– Я как раз собирался связать Сесили и скормить ее уткам в Гайд-парке, – заявил Уилл, откинув назад влажные волосы и одарив Джема улыбкой. – Твоя помощь не помешает.

– Увы, с сестроубийством тебе придется повременить. Внизу ждет Габриэль Лайтвуд, а у меня для тебя есть пара слов. И это твои любимые слова – во всяком случае, когда они стоят вместе.

– Полный болван? – предположил Уилл. – Мерзкий выскочка?

– Демонический сифилис, – с улыбкой ответил Джем.

В одной руке Софи легко и уверенно держала нагруженный поднос, а другой стучала в дверь Гидеона Лайтвуда.

Послышались торопливые шаги, и дверь распахнулась. Гидеон предстал перед Софи в брюках на подтяжках и в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами. Руки его были влажными, как будто он только что расчесывал пальцами мокрые волосы. Сердце Софи дрогнуло, и она заставила себя нахмуриться.

– Мистер Лайтвуд, – сказала она, – я принесла булочки, которые вы просили, а еще тарелку сэндвичей. Бриджет приготовила их специально для вас.