Пока длилась «игра в гляделки», Хэйт вспоминала, где она могла слышать подобную фразу… Ведь слышала, как пить дать, слышала! «В училище? Нет, раньше… Ян?!» – она испуганно взглянула на монаха, ища сходство между ним и человеком, которого почти не вспоминала несколько лет. «Нет, я притягиваю за уши, просто совпала одна фраза. И поза… И эта нелепая смесь уверенности и скромности… Я чертова фантазерка, не он это!» – пока Хэйт клинило, все уже собрались уходить из гоблинского логова, а она не успела применить навык картографа.

Остаток дня вышел настолько сумбурным, что адепт ка не стала ни писать новую картину, ни качать навыки – вывалилась в реал, убеждать себя в несостоятельности «сравнительного анализа» в поисках сходства между реальной личностью, не виденной ею уже три года, и виртуальным лекарем…

Они учились вместе с… пожалуй, с младших классов. Ян был очень тихим мальчиком, его голос был слышен, только когда вызывали его персонально; при этом он был умнее едва ли не всех остальных детей, вместе взятых. Классе в шестом даже был маленький детский «бунт», Яна пытались «учить» быть, как все, средствами грязными и… глупыми. Кнопки на стуле, компот, вылитый в портфель, уродливые карикатуры в его учебниках… Стандартные детские «шуточки». Вероника уже тогда была помешана на рисовании, ее не коснулись все эти гадости, она уже была «на своей волне»; саму девочку почему-то не трогали, видимо, одного «пугала» классу хватало. Через пару-тройку месяцев травля Яна прекратилась: он никак не реагировал, детям стало не интересно.

Ближе к выпускному классу им уже гордились: это с ними вместе учился «мегамозг», давая лишний повод прихвастнуть перед сверстниками. Вероника так его и запомнила: скромность вперемешку с уверенностью, цепкий всезнающий взгляд, слова – только когда «есть, что сказать». Коктейль, как ей казалось, неповторимый. Вероника помнила, как если бы это было вчера, как им обоим вручали медали: торжественно, с помпой, гордость школы… Ян смотрел в одно окно, она – в другое.

Но Ян никак не мог оказаться в «Восхождении»: он должен был сейчас учиться, как и она сама, на третьем курсе (что его зачислили на бюджет в СПбГУ, она знала), а в семье парня (если так можно было назвать пьющую мать-одиночку) денег не было отродясь.

– Совпадение плюс моя буйная фантазия, – постановила Вероника, мысленно давя ногами «червячок сомнения»…

Просигналил о новом входящем сообщении мобильный, перепугав девушку (она аж вздрогнула). Объявился Стас с предложением встретиться, «когда ей будет удобно».

– Не «если», а «когда», вот же!.. – возмутилась Вероника.

Самым неприятным было то, что, после «откровений» Анны, «когда» было намного вероятнее, чем «если»: узнать, что именно говорил профессор о ее работах (и говорил ли, или это выдумки однокурсницы), требовалось.

«Завтра в первой половине дня», – набрала Вероника ответное сообщение, дождалась лаконичного: «Ок. Заеду в полдень», – затем пошла на кухню, соображать легкий перекус вместо ужина.

Наряжаться на встречу она не стала: не свидание. Джинсы со свитером, волосы собраны, ноль косметики, обувь без каблука – вот и все приготовления. В таком же виде она в супермаркет за продуктами ходила.

Стас, проявив чудеса пунктуальности, позвонил за минуту до означенного срока, сообщил, что припарковался возле парадной и ждет ее внизу. Спускаясь, Вероника ощущала не самое «правильное» из чувств – злость. На себя, на Стаса, на безымянного (пока) профессора, на демона зависти (вроде бы Левиафана, но классификацию по чинам обитателей преисподней девушка помнила смутно), на… На весь мир?..

– Белозерова, не прожги дыру в машине, ладно? – притворно нахмурился преподаватель. – Перекусим? А то я даже не завтракал.

Вероника безразлично передернула плечами. По ее мнению, поездка, прием пищи и обратный путь были лишней тратой времени, но вслух она этого не произнесла.

К счастью, вкус куратору не изменил: он выбрал весьма демократичное кафе, без пафосных наворотов, к тому же – малолюдное. И кофе там оказался очень даже ничего…

– Перед пленэром меня вызвал ректор, – без вступительных речей сказал Стас, едва отложив вилку и столовый нож. – О тебе говорили. Я – не смотри на меня страшными глазами – офонарел от его слов. Когда я защищаю студентов – это в порядке вещей, но чтобы они меня… Знаешь, впервые в жизни такое.

Девушка залилась краской, пунцовостью щек соревнуясь с алыми полевыми маками. Почему-то ей казалось, что Юрий Алексеевич содержание их беседы распространять не станет… «Наивная!» – невесело ругнула себя Вероника.

– Однажды я чуть было не женился, – задумчиво и несколько «не в тему» сообщил куратор. – Ты не против, я закурю?

Вероника помотала головой, Стас прервался на поиски портсигара и зажигалки. Закурив, с видимым удовольствием втянул никотиновую отраву в легкие.

– Ее звали Надя. Надежда; но надежд в сфере живописи она не подавала. Если бы ты знала, сколь мало по-настоящему талантливых ребят среди поступающих в училища, ты бы удивилась… По моим наблюдениям, их чуть меньше, чем нисколько, но случаются счастливые исключения. Скажем – ты. Но я отвлекся. Наденька казалась ангелом во плоти. Когда у нее что-то не получалось, она расстраивалась столь мило, что не исправить ее ляп казалось чуть ли не бесчеловечным. Наде помогали все, включая и меня… С тех пор, кстати, огребя нехилый нагоняй, я стараюсь как можно реже прикладывать кисть к студенческим полотнам. Надежда же пришла к своим выводам из моих порывов и решила… действовать более решительно Был ее день рождения, небольшой сабантуй в группе, к которому я присоединился – зазвали. Сабантуй перетек в посиделки у Наденьки дома с ящиком текилы, а затем… ну, ты понимаешь. Через месяц она переехала ко мне. Это было против правил училища, но я не возражал. Я вообще мало в чем ей перечил – Надя была чертовски, то есть ангельски, мила. Воспротивился я только, когда она стала настаивать на свадьбе, месяца через три после переезда ко мне. У меня уже тогда была своя студия, определенный круг покупателей… Короче говоря, я предложил ей сначала доучиться. Днем позже она пошла к ректору. Затем к родителям… Были: педсовет, обвинения в некомпетентности, копания в грязном белье и разговор по душам с Надиным отцом. Отец, к слову, оказался самым вменяемым из всех, с кем я тогда общался. Пойми меня правильно: я был не против отношений с Надей, да и женитьба меня не пугала. Почему нет? Но свистопляска, которую она развернула, чтобы вынудить меня надеть ей на палец кольцо – это был верх идиотизма. Можно жениться на милой, но не очень умной девушке, если тебе с ней комфортно, но на дуре, пытающейся тобой манипулировать, еще и с привлечением народа со стороны – ни в жизнь.

Сигарета, от которой Стас сделал ровно одну затяжку, дотлела. Он щелкнул зажигалкой, закурив вторую.

– Я уперся. Работа в училище? Да увольняйте, мне же спокойнее. Обвинения? В чем? В хорошем обращении? Не эпоха коммунизма, право слово, партбилет на стол класть за связь вне брака не требовалось. Надя плакала, я ее жалел, ощущая себя скотиной, но стоял на своем; в итоге она ушла из училища, скандал замяли. Гадко было, но еще гаже было бы пойти у нее на поводу, а потом выставить из своей жизни. С тех пор я дистанцирую себя от студентов, а от студенток – особенно. Поэтому долго молчал, хотя видел, что самая одаренная из моих студенток пишет раз за разом натуру с пустыми лицами. Были исключения, хоть и редко, и я откладывал разговор: с технической точки зрения для твоего уровня писалось все безупречно. Но, молчи я дальше, закончилось бы большим разочарованием.

Вероника, не издавшая ни звука с начала монолога Стаса, подавила вздох: в некотором роде, разочарование уже имело место быть…

Подошла официантка, с медлительностью сонной мухи убрала посуду. Стас попросил еще два кофе, работница вяло кивнула.

– Пока не произошло ничего непоправимого, но мне уже совестно, – продолжил куратор, когда официантка удалилась. – На следующий день после просмотра с какой-то радости в училище явился Панченко, член приемной комиссии и профессор нашей Академии художеств. Он критиковал твои работы с натурой. Говорю тебе это, потому что слухи рано или поздно до тебя дойдут.

Не сумела она удержать на лице заинтересованно-вежливую гримаску, поморщившись. Осадок от разговора с Аней не улегся и по сей день.

– Ага, уже, значит, – уловил изменение в выражении лица девушки Стас. – Учти, что при этом композиционные твои работы он хвалил. К ним и впрямь сложно придраться, чувство цвета у тебя изумительное. Я к чему тебе всю эту речь-то толкаю: Белозерова, у тебя – талант. И если я, твой куратор, облажаюсь и не помогу ему раскрыться, то грош мне, как наставнику, цена. Панченко, хрыча старого, слушать не стоит, он не знает ни тебя, ни твою историю, а я – знаю. И очень надеюсь поспособствовать твоему развитию в живописи. Ты интересна мне. Как художник, как человек с твердыми принципами, как девушка, наконец, которой приятно дарить цветы. Антураж признаниям не очень соответствует, но я буду рад, если ты не выплеснешь мне сейчас кофе в лицо, а просто скажешь, что поразмыслишь над моими словами.

Дотлела и вторая прикуренная сигарета. Стас сидел, откинувшись на спинку стула, потягивал кофе. Теперь, с «открытыми картами», без ореола интриги, он был… просто мужчиной далеко за тридцать, хорошим преподавателем, но не более.

– Мне все очень льстит, – наконец подала голос Вероника. – Но цветы – неуместны.

Она ответила на его прямой, почти ищущий взгляд.

– Понял, – кивнул он, допил одним глотком весь кофе. – На следующей неделе будет частная выставка одного коллекционера. Редчайшие экземпляры будут представлены, тебе стоило бы ее посетить. Буше, Ватто, Фрагонар… Не настаиваю, потому как общество там соберется чванливое до омерзения, но полотна стоят того, чтобы потерпеть.

Вероника с сомнением покачала головой.

– Если надумаешь – набери меня, я все устрою. И как ты относишься к тому, чтобы пару раз в месяц посещать детишек? Они от тебя в восторге, девчонки так вообще. Это нужный опыт, хоть и неоплачиваемый.

Девушка замялась.

– Я так сразу не отвечу, нужно подумать. Ничего, если я возьму несколько дней на раздумья?

Куратор улыбнулся.

– Конечно, Белозерова. Но к сентябрю я хочу получить от тебя не меньше двух портретов. Не важно, чьих, можно даже не в масле. Лишь бы написаны были не слабее, чем девочка у дуба.

«Напишу Барби с Кеном. Парой. Ее – зеленоликую, его – с ушами двадцатисантиметровыми!» – ехидно-озорная мысль заставила Веронику улыбнуться Стасу в ответ. Вообще, тлела в ней уверенность, что на влюбленного Стас не походил, а почти полное отсутствие реакции на ее «ответ» впечатление усугубляло. «Флирт, как лекарство от грусти? Он ведь может…»

Что именно «может» Стас, додумывать она решила дома. Тем более, что куратор вежливо предложил на выбор некую «культурную программу» и обратный путь до парадной Вероники.

Девушка, разумеется, выбрала второе.

Дом требовал уборки, чем она и занялась, чихая и чертыхаясь. За месяц без пригляда полочки покрылись слоем пыли, паучок даже поселился в углу возле стиральной машинки. Процесс наведения чистоты изрядно располагал к раздумьям…

Стас сказал ей многое, но не все – это выглядело очевидным, если слегка призадуматься. Вероника допускала, пусть и с долей иронии, что он вполне позитивно мог «прикладывать» ее к роли «подруги» по кисти и по жизни, особенно теперь, зная больше на один эпизод истории… В сердце Стаса для женщины места было не так уж и много – там царила Живопись, истинная любовь и страсть его жизни.

…Однажды, лет в тринадцать, начитавшись книг о возвышенных чувствах, дуэлях за даму сердца и прочая, Вероника устроила матери допрос: что такое любовь? «Яркое солнце в дождливый день», – ответила мама. Потом добавила, что это цитата… с вкладыша-комикса к жевательной резинке^[7].

– А если говорить серьезно, – продолжила она тогда, – любовь – это то, что греет, и то, что ранит. Это весь спектр эмоций с эпицентром на объекте любви. Н-да, дочь, а не перейти ли тебе на чтение детективов?..

Вероника смахнула нечаянную слезинку.

– Это от пыли! – грозно сказала она себе.

Возвращаясь к Стасу: из его рассказа исходя, девушка в его понимании должна не доставлять неудобств, быть приятной во всяческих смыслах, при необходимости выступать в качестве натуры для его замыслов; сильные чувства же – для полотен. Вот где его страсть была видна невооруженным глазом!

Не укладывались в стройную концепцию только «социальные проекты», такие, как детдом и… помощь одной студентке со странностями. Тут смутно угадывалось некое чувство вины, с совершенно неясными причинами. Не принять помощь и советы Стаса было бы глупостью и неблагодарностью, но что-то большее? «Нет, спасибо!»

Впрочем, незаметно было, чтобы Стаса ее отказ расстроил, следовательно, это его предложение больше походило на метод «эмоциональной встряски», так сказать, замещение отрицательных эмоций положительными.

Ситуация, хотя бы отчасти, прояснилась. И это не могло не радовать.

Посидеть подле храма, вытянув ножки, после домашних хлопот было сущей благодатью. Хэйт любовалась облачками, плавно плывущими над головою, квестовый таймер тикал, виртуальная бабочка порхала над виртуальным цветком, словно не решаясь на него опуститься…

– Лепота-а, – адептка потянулась, улыбаясь миру, бабочке и самой себе. Затем встала (едва тренькнуло оповещение о зачтенном времени), отряхнулась, двинулась в сторону ремесленной мастерской: производственные навыки сами по себе не улучшались!

На полдороге, правда, перехватил ее какой-то бородатый хмырь.

– Срочно! Трагедия! Паника! Я разорен!!! – в чайного цвета глазах хмыря плескался неподдельный ужас, поэтому Хэйт остановилась рядом с причитающим.

Хмырь (она не поняла даже, неписем он был или игроком, потому первое, случайно пришедшее в голову определение, к бородачу прилипло намертво) сотрясал кулаками, проклиная неведомо кого.

– Вы мне поможете? – бородатый заметил взгляд Хэйт, направленный на него. – Поможете, правда?! Иначе для меня все – слышите, все! – кончено!

– Бр-р, – адептка помотала головой, жалея уже, что затормозила рядом с крикуном. – Можно привнести чуток конкретики?

– Грабители, затопление и жена ушла к другому! – на одном дыхании выпалил хмырь. – Но оставила свою матушку, а она страшнее кислотной виверны!

Хэйт подавилась смешком: у человека, конечно, горе, но стиль изложения презабавнейший.

– На какого рода помощь вы рассчитываете и что мне за это будет? – уточнила она, решив, что хмырь – таки НПЦ. А где НПЦ, в смятении подергивающий свою бороду, там задания, частенько «вкусные»…

– Спасите меня! – с выпученными глазищами ответил бородач. – Просто спасите…

Девушка едва не взвыла в ответ, но тут до мужика дошло наконец, чего от него добиваются, и он уточнил.

– Прошу, уговорите мою жену вернуться! Ее зовут Ильдия, вы найдете ее в доме торговца шелками на рыночной площади. Она – главное в моей жизни…

Задание! Несчастный горожанин.

Жители Велегарда испытывают доверие к вам: так, один горожанин, погрязший в заботах и треволнениях, просит вас убедить его жену вернуться к нему.

Награда: 100 очков репутации с Велегардом.

Требования: более 250 очков репутации с городом, наличие способности Красноречие.

Уровень сложности: начальный.

«Работать за еду… то есть репутацию?» – усомнилась Хэйт в выгодности траты своего времени на столь несолидный квест.

– Я попытаюсь, – неуверенно ответила она неписю. – И было бы хорошо, если б вы сказали, почему она ушла…

Вы приняли задание.

Поток воплей, причитаний и злобных эпитетов в адрес «предателя, проныры, кровопийцы, столько лет притворявшегося другом» иссяк не скоро, но мало что прояснил. «Зачем я в это ввязалась?» – снова спросила себя адептка. Впрочем, отказываться от принятого задания было как-то неловко…

Встреча с Ильдией (дом-лавку Хэйт отыскала легко, сказалось неплохое знание города), вопреки ожиданиям адептки, прошла без истерик и стенаний. НПЦ степенно поведала девушке, что уход от мужа был ошибкой, о коей она сожалеет, и готова вернуться, если муж согласен ее принять. Хэйт уверила, что супруг будет счастлив до умопомрачения и «отконвоировала» неверную жену к бородатому квестодателю^[8]. Последовали: сцена примирения, оповещение о получении очков репутации и обновление квеста (с такой же, как и ранее, наградой: сто очков репутации с городом).

– А теперь помогите мне с водой на участке! – потребовал хмырь, за что был мысленно заклеймен Хэйт, как эксплуататор.

Выяснилось, что за домом непися устроен был небольшой искусственный водоем, который по неизвестной причине вдруг разлился, затопив сад, участок вокруг дома и подвал здания. Хэйт справилась и с этим, выудив из воды амулетик, не поддающийся идентификации. Бородач вещицу перехватил и спрятал в карман, квартеронка же получила еще обещанную репутацию и третью стадию задания…

– Раз вы справились с водной напастью, вернули мне жену, то с грабителями справитесь и подавно! – заявил заметно приободрившийся непись. – Я, торговец Скольм, продаю драгоценные камни. Караваны доставляют мне товар с Гиблых Отрогов, это дешевле, чем поставки от гномов. И на последний мой караван напали в двух днях пути от Велегарда! Небывалая наглость! Все караванщики перебиты, из охраны уцелел только один воин, его нашли без сознания на месте сражения. Лекарь сказал, что он вот-вот придет в себя, а значит, сможет что-то рассказать о нападавших… Заклинаю вас, узнайте, кто ввел меня в убытки, убил моих людей, и покарайте их! Я не надеюсь на возврат товара, но оставлять безнаказанными негодяев нельзя!

Восклицания словоохотливого непися сложились в обновление задания.

Задание! Несчастный горожанин – изменено!

Поговорив с выжившим охранником, выясните, кто напал на караван Скольма, после чего воздайте по заслугам грабителям и убийцам.

Награда: 300 очков репутации с Велегардом; 1000 опыта; 25 золотых.

Дополнительная награда: скрыто (только при условии возврата похищенного товара торговцу Скольму).

Требования: дважды оказать услугу Скольму, не требуя денежной платы за помощь.

Уровень сложности: средний.

«А с него можно было стребовать денег?» – не в тему удивилась Хэйт, задумалась над тем, что больно уж часто про Гиблые Отроги приходится слышать.

– Могу я привлечь своих друзей к выполнению вашей просьбы? – на всякий случай уточнила она у хмыря (смутил ее резкий переход от пустяковых поручений к заданию среднего уровня сложности, еще и с вариативным исполнением).

Скольм часто-часто закивал.

– Конечно! О, вот и посыльный, идемте, нужно поговорить с раненым воином!

Хэйт сверилась со списком друзей, затем, никого в игре не обнаружив, поплелась за НПЦ, вызнавать, кто и как напал на его караван…

Из бессвязных бормотаний раненого (а также стукнутого на всю голову) непися Хэйт сумела вычленить одно вполне конкретное указание: ферма Анхо. Конечно, не будь эта ситуация ограничена сценарием квеста, означать сие название могло бы что угодно, от места обитания возлюбленной раненого до «той самой фермы, где выращивают самые вкусные яблоки». Но так как воин, произнеся фразу про ферму, снова впал в забытье, следовало рассматривать означенное место, как элемент сюжета.

Отрубился бедолага своевременно: в списке друзей загорелось два имени подряд, Маська и Рэй объявились.

– Я незамедлительно отправляюсь к этому Анхо и его приусадебному хозяйству, – заверила Хэйт бородатого хмыря-паникера.

Скольм снова закивал с такой частотой, что девушка засомневалась, а не отвалится его голова от тряски… Жилище НПЦ Хэйт покидала под новую порцию причитаний, но теперь к ним добавились напутствия и пожелания, кои включали в себя, что и в какой форме Скольм хотел бы проделать с разорителями. И звучали эти… предложения столь гадостно, что вогнали девушку в ступор.

«Связалась с чокнутым, и где вообще цензура? Сценарист, писавший реплики для хмыря, явно перед этим что-то принял!» – поспешно сваливая, мысленно ужасалась Хэйт.