– Понимаю. Мне не представить, что вы чувствуете. Спасибо, что не отказались со мной поговорить.
– А вы из тех, кто любит животных больше, чем людей, – с вызовом бросила Айна.
Я не поддалась. Ответила вежливо:
– Я из тех, кто считает, что если вмешиваешься в жизнь живого существа, то несешь за него ответственность. Не важно, человек это, животное или насекомое.
Лицо Айны чуть смягчилось.
– Идемте, – мотнула она головой.
Я шла за ней по коридору. Смотрела на ее широкие плечи, на сильную шею. На блестящий хвост волос, стянутый самой простой резинкой.
Непроницаемая.
Айна толкнула дверь в раздевалку. Кинула сумку на скамью.
– Говорите. Пока я переодеваюсь, – и стащила через голову свитер.
– Как вы себя чувствуете?
Она замерла, посмотрела на меня поверх свернутого свитера. Узкие глаза – как две прорези в маске.
– Вы про меня пришли говорить? Или про кролика?
– Извините, у меня чудовищная работа. Вламываюсь к родственникам в их горе… Поверьте, мне самой не по душе это. Но…
– Ладно. – Айна скрылась за дверцей шкафчика. – Работа есть работа.
– Кто занимался кроликом?
– В каком смысле?
– Чьей обязанностью было его кормить, поить, убирать в клетке?
– Все понемногу. Кто первый вспомнит… – Она осеклась. – Простите, знаю, как это звучит: завели и забыли. Но мы все помнили… Если не считать того утра.
– Прекрасно понимаю.
– Да? – зло переспросила она.
– Простите… А вы видели, что написал Геракл?
– Не знаю, что он имеет в виду. И при чем здесь кролик?
– Пропала видеокамера из его клетки.
– Думаете, я ее взяла?
– Кому нужна зоокамера? Да еще с ночной записью?
– Мало ли. Идет предвыборная кампания. Никогда не знаешь, кому что придет в голову. Они там все не скупятся на выдумки.
– Вы довольно безжалостны к своей…
– Вовсе нет. Я к ней справедлива. Политика – такая же работа, как любая другая. Везде соперничество. Везде свои запрещенные приемы. Игра рукой. Удары исподтишка.
– Как в футболе?
– Как в футболе. Мы получаем желтые карточки, мы получаем красные карточки. Нас удаляют с поля. Но мы все равно пользуемся запрещенными приемами.
– Понимаю.
Айна спросила, не глядя:
– А вы ему поверили?
– Моя работа – расследовать преступления против животных. А не убийства.
Айна задержала на мне взгляд:
– Видите, как легко. Пустил сплетню. А жертва пусть отмывается, как хочет.
– Для меня это дело о кролике.
Айна покачала головой, толстый черный хвост хлестнул из стороны в сторону. Мне не понравилось, что она переводит разговор на мое личное отношение к трагедии. Я заговорила нарочито нейтральным голосом:
– Как бы вы описали свое эмоциональное состояние в дни до… до происшествия? С кроликом.
– А при чем здесь я?
– Я следую стандартной процедуре. Животное, судя по всему, испытывало стресс. Не чувствовало себя в безопасности.
Над дверцей взметнулись голые мускулистые руки – мелькнуло и опало что-то красное.
– Это судя по чему?
– По анализу его экскрементов.
Минутное молчание. Потом спокойный голос:
– Счастливое. Мое эмоциональное состояние последнего времени.
От удивления я не нашлась с ответом.
Айна закрыла дверцу. Теперь она была в красном фирменном свитере. На груди белый логотип «Артемиды» и ниже мелкими буквами название государственной компании, спонсора их клуба: фейслук.
– Я – нападающая в основном составе клуба-призера. И люблю свою работу. Это моя жизнь. Я люблю своих подруг по команде, мне с ними хорошо, мы поддерживаем друг друга, это многое значит. У меня ребенок. У меня хороший крепкий брак. Был. Что бы там ни писал этот сплетник. Хороший дом. Иначе нам бы и не разрешили взять животное. Разве не так?
Я кивнула.
А семью ведь поставила после работы. Интересно. Эта деталь меня насторожила: перекос в сторону работы – для нас тревожный «флажок». Люди уходят в работу, как раньше уходили в алкоголь или азартные игры.
Айна словно заметила мое недоверие. Тут же заговорила:
– Многие девочки начинают играть в футбол. Немногие играют потом в профессиональной лиге. Еще меньше – становятся чемпионами со своей командой. У меня получилось.
– Как Грета относилась к вашим успехам?
Айна пожала плечами:
– Гордилась. Радовалась. Грета любит… любила свое дело. Она знала сама, что это такое – гореть тем, что делаешь. Понимала меня полностью. Ваша партнерша радуется вашим успехам?
Я опять пропустила вопрос мимо ушей:
– Но ведь даже самая счастливая ситуация может измениться в считаные дни.
– В смысле?
– С точки зрения кролика. Животные чувствуют тревогу. И тогда либо нападают, либо…
Айна перебила:
– Ага, разрезают сетку – и убегают… У вас все? Извините, мне пора.
– Конечно. Спасибо большое.
Но она уже сверкнула дверью.
Вдруг просунула голову назад:
– Я ни на ком никогда не срываюсь, в том числе на животных. Никогда. Я вас понимаю – вам надо делать свою работу. Поверьте, мне вас жаль и я хочу помочь. Но вы не за тот конец взялись.
– Нет? А за какой надо?
У Айны вздрогнули ноздри. Она осталась стоять в дверях. Мы были похожи на двух любовниц, которые не хотят, чтобы окружающие заподозрили «что-то такое», и подчеркнуто держат дверь открытой. Когда уверены, что их видят.
Айна долго взвешивала слова, прежде чем сказать:
– Грету нервировала работа.
Я кивнула. Айна вспыхнула:
– Политика – дерьмо, к этому она привыкла. Грету было непросто сломать. Но она наваливала на себя все больше, и больше, и больше. И я видела: она не тянет. Если видела я, то и она сама это понимала. Вот что чувствовал ваш кролик. Если вы настаиваете, что он что-то чувствовал.
– Вы говорили об этом с Гретой?
Айна помолчала.
– Да… Она не видела другого выхода. Считала политику своей миссией. Это МЕМО во всем виноват. Все из-за него. Если б не он, она давно бы это бросила, и правильно бы сделала.
– МЕМО? Никогда не слышала.
Айна скривилась:
– Ну так поищите в Интернете.
В этом, похоже, вся Айна: только подойдешь ближе, в нос выстрелят колючки. Я послушно кивнула:
– Поищу.
– Эти безумные бабы не давали ей покоя с МЕМО. Взвились как бешеные, сразу. Из-за дохлых мужиков. Прямо обосраться и не жить.
– Бабы?
– Вся эта шобла, которая называет себя правыми радикалами. Пена у рта и припадки. Господи боже мой! Они ей угрозы тоннами слали. Совсем охерели, до того дошли, что отправляли нам говно в коробках, представляете?
– Какашки, в смысле?!
– Именно. Настоящие.
Удивительно! Но ведь никаких официальных жалоб – в полицию, на почту или в домоуправление – в файле Греты не было: животных не отдают в дом, если есть хоть легкий намек на неблагополучную обстановку.
– Я так и вижу это. Сели кружком, спустили свои вислые задницы через край – и насрали всей партией, – кипела Айна.
Я спокойно заметила:
– По периметру.
– Что?
– Если в коробку срали, то сели не кружком. А по периметру. Коробка же – прямоугольная.
Айна посмотрела на меня как на психбольную:
– Дорогу обратно сами найдете?
– Да, надеюсь.
– Удачи вам. Если разыщете кролика, моя дочь будет благодарна. И я тоже, не хватало еще и из-за кролика чувствовать себя виноватыми. Берегите себя.
Дверь закрылась. Не хлопнула, не бахнула. Айна просто прикрыла ее за собой. Стало тихо.
Говно в коробках. М-да.
Что за МЕМО?
Я тут же открыла Интернет. И вспомнила. Конечно же, я читала про МЕМО раньше. Просто меня это мало интересовало. Ну умерли и умерли, мы все умрем. А вот Грету – очень интересовало. Она основала своего рода цифровой мемориал всех мужчин, которых за восемьдесят лет убил вирус. Фотографии, даты жизни. Краткие сведения. Люди, которые могли бы жить. Люди, которых сожрала ими же построенная цивилизация. Погребла под обломками. До сих пор погребает. За что ж их ненавидеть? Пожалеть только. Тут Грета, в сущности, права. А правые радикалки, значит, готовы в знак протеста оголить партийные задницы. Угрозы, значит, а? Из-за них Грета и нервничала. Кролик чувствовал ее стресс. Напади – или удирай. И он удрал.
Возможно такое?
Я убрала телефон. В раздевалке пахло потом и дезодорантом. Нужно было оттуда выбираться.
Свои и так знают, что где, а у чужака была альтернатива: коридор налево, коридор направо. Я пошла наугад – налево. И вдруг на меня обрушился солнечный свет и утренний холодок. Огромное-огромное пространство внутри чаши.
Я оказалась на трибуне.
По зеленой траве метались фигуры в красных куртках, черных шортах и гольфах. Голые колени в просвете между шортами и гольфами поражали преувеличенной лепкой: все мышцы, все связки. Лица у всех тоже были клубного цвета: красные. Одинаково разгоряченные тренировкой. Все женщины казались молодыми и красивыми. Даже некрасивые. Они двигались с какой-то быстрой грациозной ловкостью, которая убеждала сильнее, чем черты лица.
Мне никогда не был интересен спорт. Тем более футбол. Двадцать две женщины бегают за мячиком – серьезно?
«Ты неправильно рассуждаешь! – хохотала в таких случаях Вера. – Смотри так: вот бегают в трусах двадцать две молодые миллионерши». И ее Маша тут же давала ей локтем в бок: «Но-но, попрошу…» Милый семейный ритуал, повторяющийся у нас дома на каждом финальном матче, в котором, как правило, состязались «Артемида» (болели Вера и Ника) и «Аврора» (болела в одиночестве питерская Маша).
Я не сразу увидела на поле Айну. Волосы под красной повязкой. Лицо отрешенное и сосредоточенное. Спокойные точные движения. Бум-бум, бум-бум. Мяч коленом, мяч с носка. Мяч коленом, мяч с носка.
– Еб твою мать! – заорала вдруг седая женщина и вскочила со скамьи.
Так я, собственно, и заметила ее присутствие.
Она вся вытянулась, словно охотничья собака в стойке, замахала рукой:
– Еб твою мать! Доеби ее! Доеби! Вот так!.. Еби! Еби! Еби!
Я подивилась, что бы это могло значить. Тем более странно, что спортсменки, похоже, поняли. Закивали, перестроились. Тренер упала обратно на скамейку:
– Фу-у-ух.
И заметила меня. Нахмурилась:
– Журналист?
Я подсела. Она неприветливо буркнула:
– Все разговоры потом. У нас тренировка, – и заорала оглушительно: – Еби же! – а потом добавила спокойно: – Вот так.
Я еле сдержала улыбку. Все эти «еби», по-видимому, обладали многими тонкими отличиями, полными глубокого профессионального смысла, понятного спортсменкам.
– Экологическая безопасность. – Я показала удостоверение. – Меня зовут Ариадна.
– Господи ты боже мой, – пробурчала тренер. – А я при чем?
– Нет-нет, – поспешила я успокоить. – К вам – никаких вопросов. Просто смотрю тренировку.
– А. Элла, – представилась тренер. Пригладила ежик коротких волос. – Да уж.
– Вы уже видели новости?
– Краем уха слышала. Мне некогда. А что там еще?
Она сидела расслабившись, опустив плечи. Поза человека, которому нечего поведать полиции. Потому что у подопечных ей миллионерш в трусах все хорошо. У всех.
– Грета…
– Ну да. Бедная Айна. Айна у нас – молодец. Правильно, я считаю. Нечего сидеть дома и нюнить. Иди к подругам, к команде. Займись делом. Слезами горю не поможешь.
– Она горюет?
Тренер глянула на меня удивленно.
– Она выглядит такой собранной, – пояснила я. – Такой спокойной. Такой…
– Обычной? А что ж ей, об стенку головой биться?
– Какое у вас сложилось о ней впечатление за последнее время?
– Последнее – это сколько?
– Последние недели. Дни.
– Что она справится. – И тренер засмеялась.
Над полем пронеслось раздосадованное то ли «ах», то ли «бля». Вслед за тренером я взглянула на играющих. Айна упустила мяч. Он катился от нее прочь, как будто бы подмигивая красными и белыми заплатками. Она угрюмо смотрела вслед, точно у нее не было сил его догонять. А потом пошла прочь.
Я обернулась к тренеру:
– Прошу прощения…
– Травмы случаются.
Я немного опешила: травмы? А тренер продолжала:
– Мы все к этому более или менее готовы здесь… – Тренер постучала себя пальцем по лбу. – Конечно, колени – такая штука, что восстановление никогда не бывает стопроцентным. И возраст опять-таки. Каждый спортсмен знает, что придет день, когда со спортом придется завязывать. Но по Айне я вижу: она все приняла по-спортивному. Здраво. Она умная девочка. Травма есть травма, и возраст есть возраст. Сегодня побеждаю я, а завтра побеждаешь ты. Айна сама знает, что пора уйти. И она готова. Я по ней вижу. – Тренер кивнула на поле.
Айна уже бегала, новый мяч так и мелькал между ее лодыжек, описывая змейку.
– Что вы видите?
– Что из нее ушла прежняя ярость.
– Ярость?
Какой интересный выбор слова. Ушла. Куда? Согласно простейшему закону физики, энергия не исчезает. Она лишь перенаправляется. Могла эта ярость обрушиться на животное? Чужая ярость чаще всего обрушивается на тех, кто не может себя защитить.
А что, если Айна в припадке ярости просто пнула кролика?
Своей тренированной ногой.
Потом сообразила. И начала заметать следы. Сначала сняла камеру…
Тренер уже забыла обо мне, словно меня никогда тут и не было, вскочила со скамьи и оглушительно заорала:
– Еби же! Еби!!!
Но я отчетливо поняла: она обо мне не забыла. Она просто не хотела говорить на эту тему: ярость Айны.
– Да мать же твою! – Я ударила мышкой по столу, не заметив, что дверь открылась.
Вошла Лена, бесцеремонно села задницей на край моего стола. Заглянула в монитор. Следит, что ли?
– Мат облегчает боль, – сказала я. – Доказано исследованиями.
– День фрустраций?
– Не то слово. Лен, а компьютер Греты у вас, так?
Лицо ее слегка затвердело.
– А тебе зачем?
– Из их дома прямо накануне самоубийства пропал кролик. Кто-то разрезал сетку.
– Это я знаю.
– Вы уверены, что это самоубийство?
– Пока не доказано обратное. Если поймем, что пора кого-то подозревать, передадим в отдел убийств. Поменьше читай всякий мусор.
– Да, но не похоже, что кролик удрал сам. Его унес человек. И к тому же эта дыра в сетке…
Лена отвернулась, взгляд ее задумчиво уперся в стену.
– А зачем кому-то чужой кролик? Они ж все с чипами.
– Чип то ли испорчен, то ли вообще вынут.
– Не так уж легко вынуть у живого животного чип.
Я посмотрела на нее.
– А уж мертвый чужой кролик и вовсе никому не нужен, – ответила на мой немой вопрос Лена.
– Особенно когда к кролику прилагается мертвый политик.
Лена взглянула на меня так, как будто я неудачно сострила и долг вежливого человека – сделать вид, что он этого не заметил.
– Пойдем куда-нибудь на ланч? – предложила Лена. – Достала столовка.
– У меня встреча.
– С теми, кто знал кролика?
Я вдруг поняла, что впервые не хочу ей ничего рассказывать.
– Почти.
– Ясно. – Лена отошла от моего стола. – Удачи.
Мне не хотелось выглядеть так, будто я ей не доверяю или что-то утаиваю. Тем более пока и утаивать было нечего.
– Прикинь, партнерша Греты рассказала: им домой прислали коробку с говном. Вы знали?
– Мне тоже прислали недавно коробку с говном, – отозвалась Лена, – а я заказывала платье. На сайте магазина говном не выглядело.
– Они не заявляли никуда, вот что странно.
– Я бы, наверное, тоже не стала.
– Но ты же не министр и не политик.
Лена посмотрела на меня серьезно – или мне просто показалось, что подозрительно? Сузила глаза:
– А что, разве коробка с говном имеет отношение к кролику?
– Я не знаю. Животное было в стрессе. Это то немногое, что не вызывает сомнений. Проверяю показания членов семьи. Лена… А что ты думаешь о пропавшей из клетки камере? Вы ее ищете?
Лена смотрела на меня внимательно и несколько отстраненно. Словно прощупывала: есть ли у вопроса второе дно.
– Зачем нам она? Наш техник сказала, что сад в кадр не попадал, только то, что внутри домика.
– Понимаешь… Зоокамера пропала с ночной записью. Зачем кому-то ночная запись, если ночью кролики спят?
Лена сухо оборвала:
– Мы этого пока не знаем. И не знаем, что было на камере.
– Но…
– Ты подменяешь установленные факты собственными домыслами.
Я осеклась. Лена была высококвалифицированным следователем. Лучше меня, чего уж там. И я видела, что ей было чуточку противно мне об этом напоминать, но очень уж хотелось.
– Ладно, побегу. А то опаздываю. – Я стала застегивать пальто.
Лена, не глядя мне в глаза, кивнула на ходу:
– Пока.
– Пока.
Я задрала голову. Здание Министерства гуманитарных ценностей и культуры на Котельнической набережной было похоже на фигуру в острой шапке, как будто человек пожал плечами: черт его знает. Да так и застыл.
В какой-то мере это выражает политическую позицию многих избирателей. Поэтому большинство голосов всякий раз получает умеренная партия социал-демократов, последние лет пять или семь ее возглавляла Грета.
Как министр она ведь ничем толком не управляла. Разве что общественным мнением. Но популярность ее росла.
Года два назад я перестала голосовать за ее партию: социал-демократы стали леветь. Я не то что была не согласна с их новой программой, я просто не люблю перемен. Мне от них неуютно.
Например, когда под давлением Греты в список личностей, не являющихся людьми, попали и насекомые, у нас сильно прибавилось геморроя. В тот день, когда меня вызвали к трупу паука – паука! – я твердо решила голосовать за другую партию. Кстати, «труп» при детальном осмотре оказался пустой хитиновой оболочкой, которую подросшее насекомое сбросило при линьке. Подобный бред быстро довел всех до ручки, и статью в отношении насекомых подкорректировали: уголовно наказуемыми признали только поступки, провоцирующие массовую гибель. Но осадок остался. У меня лично.
А в последнее время Грета ратовала за то, чтобы постепенно наделять гражданскими правами мужчин. Начиная с избирательного. Догадайтесь, за кого все мужчины тут же бросились бы голосовать!
На последних выборах я тоже голосовала за умеренных правых. То есть за партию действующего премьер-министра. Мне наша Татьяна нравится не только потому, что у нее лицо всеобщей матери. Мне кажется, она, как и я, не любит перемен.
День был теплый, но серенький, мокрый. И в зелени здания мне почудилось что-то сырое и мрачное. Сама собой пришла мысль, сколько ж там, в этих ветках, переплетенных кронах, между стволами, водится тварей: насекомых, птиц, рептилий, земноводных. Может, есть даже мелкие грызуны. Отсюда мне видна была фигурка в оранжевой униформе: на высоте четвертого этажа работала садовница. Вниз падали состриженные ветки. Я отступила. Из зелени высунулось лицо под оранжевой кепкой.
– Извините!
– Все в порядке! – Я помахала рукой – мол, жива-здорова, голова цела.
О проекте
О подписке