Цитаты из книги «Внучка берендеева. Летняя практика»

присев на корточки, она начертила первый знак в ряду. Акр-хаммаш. Знак добровольной жертвы. И следом, похожий на круторогого быка, акр-тошшер, знак защиты… их всего-то несколько, знаков, которые затерялись среди иных, неважных, но Люциана нашла. Сумела.

Иначе, и вправду, зачем жила? А страх… страх там, на поле остался, где полегли многие, куда более достойные люди.

Есть способ. Она ведь знает, как сделать этот щит если не вечным, то… она ведь поняла… нашла способ… в старых своих дневниках. В записках, которые уцелели чудом, не иначе… и потом, в библиотеке уже, раз за разом находила подтверждения тому, что догадка ее верна. А на практике проверить так и не решилась. Самое время.

Зато вот теперь страха не было. Только вот сожаление, пожалуй, легкое, что дым осенних костров. Было время да ушло

потерянное время, которое она, Люциана, могла бы использовать на благо если не себе, то людям. А она цеплялась за прошлое, за ту жизнь, которую безжалостно отрезали ножом обстоятельств, и жила фантомными болями, носилась с нею, как безногий с потерянной ногой.

За стенами Акадэмии безопасно. Так она себе повторяла. И почти поверила. И спряталась за этими стенами, вновь занявшись делом, некогда безопасным, а ныне… безразличным? Да, она на многое глядела иначе, только больше работа не доставляла удовольствия, а успехи не радовали. Но главное, страх отступал.

Страх заставил принять предложение Михаила, хотя от одного вида царевича к горлу подступала тошнота. Но тошноту Люциана пересилила.

Пожалуй, этот страх, парализующий, лишающий последних сил, и вернул ее к жизни, порушив сотворенный Марьяной Ивановной ледок. Только оказалось, что без ледка этого Люциана Береславовна и жить-то разучилась. Как когда ранят и слова, и взгляды. Когда везде чудится насмешка. Презрение. И еще убийца… почему-то там, на поле, она осознала, сколь ничтожна и скоротечна собственная ее жизнь

Там, на поле, пожалуй, она испугалась. Не грома, не огня, который смел азарские стрелы на подлете, не душного темного мора, рожденного некромантами… они забирали жизни не только у азар… своих задело, когда азарские шаманы вызвали суховей. Не первых раненых, к которым девочки ее кинулись, что к родственникам разлюбезным… и не второй волны, что погребла целительниц. Их уже не стаскивали в палатки, ибо палатки были полны. И не спешили унять боль – на это не хватало сил… И кто-то плакал. Кто-то молил о смерти. Кто-то за руки хватал, просил спасти, потому что детки… понимаете, детки… или вот жена ждет… обещал вернуться, и нехорошо не исполнять обещания… Кровь. Грязь. Земля размокла, хлюпает под ногам… трупы относите в сторону, стеной складывайте… и ее слушали. Она сама не знала почему, но слушали. Делите на тех, кому можете помочь, кто справится сам и прочих… на безнадежных не тратьте силы… и слезы девичьи. Истерики… пощечины… и бой где-то рядом… стрела, перелетевши через стену из мертвецов, пробивает девчонку, которая падает на мальчишку с развороченной ногой. Он кричит от боли, а она легко уходит, с улыбкой виноватою – ногу спасти не получится. Щиты. Некому держать. И девчонку уносят к мертвецам. Нельзя останавливаться. Нельзя оглядываться. Нельзя думать о том, что за стеною творится… есть раненые. И все. А потом, когда подошла конница боярина Зрамыслича, когда сказали, что все, что азары бегут… что… тогда Люциана Береславовна огляделась. И увидала себя, измаранную кровью с головы до пят

это люди придумали… а он себе дочерей прибирает… Страшно только поначалу.