– Скажи, – спросил он, склоняясь к Минди. – А тебя это не пугает?

Убийство, которое придется совершить?

Нет.

Минди доводилось видеть смерть. Тихое угасание матери, которая никак не могла уйти и держала их с отцом. Как было ее бросить? Отец не решался, а Минди… Минди верила ему… ждала и дождалась. Она нынешняя не стала бы чиниться и поторопила бы неизбежное.

Глядишь, и отец не надорвался бы.

Это ведь еще тогда началось, в Старом Свете. Потом были корабль, затянувшееся путешествие, паруса и запах дыма котельной. Крысы. Мор, остановить который он и другие пытались честно, видя в том свой долг и не понимая, что причина мора – отнюдь не затхлая вода, не крысы, но сам Старый Свет. Ему, агонизировавшему, нужна была жертва.

Смерть была и здесь, в новом доме. Многоликая. Жадная.

Порой бессмысленная совершенно.

За эту хотя бы заплатят.

– Нет, – Минди ответила на вопрос спокойно.

И господин поверил.

– Хорошо…

…воспоминание рванулось, пытаясь уйти из плена чужого восприятия, и будь Тельма слабей, у него получилось бы… но она не отпустила.

Запретный прием.

Противозаконный. Но ей ли думать о законе?

Она перехватила бледные запястья, стиснула их, выворачивая… кажется, чашка упала… разбилась… кажется, Аманда застонала, пытаясь заслониться, сохранить остатки памяти-предательницы.

Ни за что.

…помни, девочка, ты сама согласилась.

Голос.

И дом. Смутный образ, стертый. Значит, приглашали не только целителя, но и кого-то, кто поработал над памятью Аманды. Отсюда это ощущение пустоты, неполноценности.

Нельзя изъять все воспоминания.

Запах роз.

И духов.

Женщина на кровати.

…мы будем делать это здесь?

Роскошь обстановки и зависть, острая, как скальпель. Эта зависть убивает остатки сочувствия, что правильно. Сочувствие способно пробудить совесть, а она как раз лишняя. Нет, эта женщина сама во всем виновата.

…кровь.

Минди не боится вида крови. На сей раз ее и должно быть много. Женщина стонет, ворочается, словно в бреду, и даже странно, что очнулась она лишь сейчас. Кажется, она пытается открыть глаза. И это плохо. Женщина не должна запомнить Минди.

…дайте ей.

…в аптеке на углу Минди знали, и старенький провизор, который давно уже отучился проявлять любопытство, без вопросов выдал лекарства. Рецепты она выписала сама. Печать взяла отцовскую.

…дайте ей… это не позволит крови остановиться…

И вновь память сопротивляется, становится жесткой, неподатливой. И вытягивать каждое слово, каждый образ приходится с трудом.

Это небезопасно.

Ни для Тельмы, ни для реципиента, но она не готова остановиться сейчас.

…деньги в банке. Минди больше всего боялась, что ее обманут с деньгами.

…перевести на другой счет. Выбить ключ. Привязка на крови – самая надежная. И серый человек, который должен поработать с памятью Минди – она ведь понимает, что эта память не должна сохранить лишнего, – не пугает ее так, как возможность остаться нищей.

Глаза человека…

…пустота.

И тошнота.

И все-таки разрыв, болезненный для обеих. Тельме удается устоять на ногах, хотя и с трудом. Она опирается на стол, и осколки фарфора под ногами – свидетельство, что опирается давно. Аманда же сидит на полу. Из ее носа и ушей идет кровь, которую Аманда пытается вытереть рукавом.

– Вы… – голос к ней возвращается быстро. – Да как вы посмели! Это незаконно!

– Да неужели?

Тельме хочется и плакать, и смеяться.

Незаконно? Ей ли, благообразной особе, руки которой по локоть в крови, говорить о законе?

– Я… я буду жаловаться.

– Попробуй, – Тельма все-таки сползает на пол, потому что сил не осталось. И Мэйнфорда, который поделился бы, рядом нет.

Хорошо, что его рядом нет.

И все-таки не хватает.

– Думаете, вам все можно… я знаю свои права… – Аманда дотянулась до полотенца и прижала к лицу. – Срок давности по тому делу прошел…

– Это если расценивать его как непредумышленное убийство, – поправила Тельма. – Вашему отцу предъявили именно такое обвинение. Но в вашем случае о непредумышленности речи не идет. Вас наняли именно для того, чтобы убить… Элизу.

В последний миг она спохватилась, назвав маму по имени.

Так будет лучше.

Правильней.

– Это убийство первой степени. А по нему срок данности – двадцать пять лет.

Тельма потрогала переносицу. Сухо. Сердце колотится на пределе. А перед глазами плывет все, качается… и что делать?

Она нашла убийцу.

– Вы… вы… это незаконно, – Аманда быстро пришла в себя. – Ваша информация незаконна. Вам не позволят ее использовать и…

Наверное.

Нет, если попробовать… любое дело можно достать из архива на основании новых данных. Но позволят ли Тельме? Стоит тронуть серую папку, не пролистать, не прочесть, а попытаться вытащить из пыльного угла, и все изменится.

Очнется Гаррет.

И Мэйнфорд, каким бы ласковым он ни был в последние дни, покажет истинного себя. Нет, пока рано… и пусть теперь Тельма знает правду, но она понятия не имеет, что с этой правдой делать.

– Почему он признался? Ваш отец?

– Вы не отстанете, – не голос – шипение, и сама она, женщина с растрепанными волосами, в измаранном кровью клетчатом платье, на змею похожа.

– Не отстану, – согласилась Тельма. – Сейчас у тебя есть шанс. Расскажи, как все было, и я уйду.

Правда.

– Забуду о твоем существовании.

Ложь. Но женщине так хочется верить, что от Тельмы легко отделаться. Ей ведь даже не деньги нужны, а всего-навсего слова.

Слова ничего не стоят.

– А если нет? – но эта женщина не привыкла сдаваться просто так. Она многое повидала. И многое пережила. Она выжила.

Выбралась. И не собирается поддаваться на шантаж.

– В полицию пойдете? – с вызовом поинтересовалась она. – Я буду настаивать, что именно вы внушили мне эти воспоминания. Конечно, вы потребуете экспертизы, и быть может, в судебном порядке добьетесь моего согласия на нее. Но не думаю, что это будет просто.

Ну да.

Незаконное проникновение. Незаконное считывание. Незаконное… смешно, что закон сейчас на стороне убийцы.

– Я пойду к твоему мужу, – Тельма все никак не могла справиться с головокружением. – И покажу ему то, что увидела. Он ведь не в курсе, верно? Как думаете, будет впечатлен?

– Вы…

О, а теперь милая Минди злилась. Конечно, она ведь любит мужа, точнее любит собственную жизнь, которую выстраивала по дням и неделям. И брак ее – не удача, а результат тщательного планирования и долгой охоты.

– Для этого мне ордер не нужен… как и разрешение… так все-таки почему твой отец признался? Или, дай угадаю… он понял, что ты сделала. И решил защитить.

– Он сам виноват.

И верит?

Верит. За годы успела себя убедить, что иного выхода у нее не было и быть не могло.

– Он должен был избавить меня от всего этого… а струсил. Всегда был трусом, – Аманда подползла на четвереньках и протянула руку. – На. Смотри.

Узкое запястье.

Пластиковый браслет. И кровь почти не видна. Красное на красном попробуй разгляди. Тельма пробует. Глядит. И страшно нырять за грань чужих воспоминаний, но как иначе она узнает?

…комната.

…запах жареной капусты и шкварок. Вновь орет безумная старуха, когда ж уже она сдохнет? Сегодня старуха раздражает Минди сильней обычного, пожалуй, сильней даже собственного папаши, который сидит на диване, держится за голову и раскачивается.

Влево-вправо.

Вправо-влево. И вид такой несчастный…

– Не молчи, – Минди встала напротив. – Скажи уже, что ненавидишь меня.

– Как ты могла? – этот вопрос он задал, когда по радио сообщили о смерти Элизы Деррингер. А Минди впервые узнала имя той, которую убила. Последнее было совершенно лишним. Минди и без имени жилось неплохо. – Как ты…

Надо было отрицать.

И плакать.

Минди пробовала, но отец в кои-то веки слезам не поверил. Пощечину отвесил, и такую, что зубы клацнули. Сама дура… татуировку банковскую следовало спрятать получше.

Хотя как ты ее спрячешь?

И так бинтом руку замотала…

– Как я могла? – Минди устала притворяться несчастной. – Обыкновенно, папочка. Так, как должен был ты смочь.

– Ты убила человека…

Сколько пафоса.

– Почему, Минди?

И наивности.

– Ты и вправду не понимаешь? – она поморщилась. Все-таки иногда отцовская бесхребетность ее поражала. – Ты умрешь. Завтра. Послезавтра. Через неделю. Но умрешь. И что будет со мной, ты подумал?

– Ты умная девочка…

– Я нищая девочка! – Минди не боялась говорить громко. Здесь, если кто и услышит, то не придаст значения. В старом доме привыкли к воплям. – Я девочка, которая окажется на улице. Или ты надеешься, что кто-нибудь из твоих старых пациентов проникнется моей историей?

– Я писал письма…

– Засунь их себе в задницу! – рявкнула Минди. – Свои рекомендации… да плевать здесь всем на то, что было когда-то! Максимум, что мне перепадет, – десяток талеров от благотворительного фонда. А потом что? Я хочу в колледж, но моего дара не хватит на стипендию, ты сам это говорил. Мне придется платить за учебу.

– Кредит…

– И чем я его отдавать стану? Даже если вдруг случится чудо, и банк выдаст кредит девчонке без работы и жилья. Папочка, включи голову! Подумай наконец не о своих драгоценных пациентах, а о дочери родной!

Он думал. Абстрактно думал.

Наивно.

Мол, найдется кто-то, кто позаботится о Минди. Или она сама. Она ведь сильная девочка. А когда дошло до дела, когда выяснилось, что силы у нее и вправду хватает, он тут в ужас пришел.

Никакой логики.

– Моя дочь…

– Именно, что твоя дочь. И обо мне ты должен заботиться. Но почему-то тебе всегда было на меня наплевать!

– Да я все…

– Не надо, папуля. Ты все делал именно так, как было удобно тебе. Возиться со шлюхами выше твоего достоинства? Делать аборты незаконно, о стреляных ранах ты обязан доложить… ты хотел остаться чистеньким? Поздравляю, тебе удалось. Только обо мне ты если и вспоминал, то в последнюю очередь!

– А если тебя найдут?

Об этом Минди старалась не думать.

Кто будет искать ее? Тот господин, чье лицо исчезло из ее памяти, не дурак. И если уж пригласил менталиста поработать с памятью Минди, то и место подчистить додумается. Да и… Нью-Арк большой, и целителей, которые в нем подрабатывают абортами, много. Минди ведь даже не целитель.

Она так…

И только отец непостижимым образом сумел сопоставить визит господина, ее исчезновение и смерть Элизы Деррингер…

– Не найдут, – уверенно произнесла Минди.

– И тебе совсем не жаль эту женщину?

Жаль? Минди было жаль себя. Искренне и от души. А Деррингер… она неплохо жила. Богато. Вон какой дом огроменный отгрохала, и не где-нибудь, а на Острове, где клочок земли безумных денег стоит. И в доме этом вещички отнюдь не дешевые были.

А что до остального, то сама виновата.

Решила прижать кого с этим ребенком да не подрассчитала… вон, прошлой зимой одна шлюха тоже решила в мамки выскочить, понесла от серьезного человека и предъявы кидать стала. И где она теперь? То-то и оно…

– Не жаль, – заключил отец печально. – Что ж… наверное, в этом и вправду есть моя вина. Если ты способна думать только о деньгах…

– О душе я позже помолюсь.

С деньгами и грехи отпускают легче.

Он же махнул рукой. А вечером напился. Минди даже испугалась. Немного. Она вечер не отходила от отца. И весь следующий день. Он был тих, а Минди старался не замечать. И когда она поверила, что все уже позади – вот и вправду, чего дергаться, если дело сделано? – папаша отколол номер. В полицию заявился, и не в местный участок, где его знали как облупленного.

В центр не поленился съездить.

Признался он.

Вину на себя взял… очередное тупое благородство, которое на хрен никому не нужно было. Минди даже замерла, а ну как папашу через чтеца прогонят? И тогда узнают правду?

Она была зла.

Нет, она была просто в ярости… и господин, как он отреагирует? Вдруг да решит от Минди избавиться, на всякий случай?

Но время шло… к Минди, конечно, наведались из Управления. Вопросы задавали. Она отвечала именно так, как должна была отвечать бедная девочка, раздавленная внезапной правдой об отце. Всплакнула даже. То ли слезы подействовали, то ли господин на свои рычаги нажал, но следствие завязло.

А потом Минди вообще извещение пришло, что папаша помер…

…это воспоминание не рассыпалось – лопнуло старым гнойником, обдав напоследок смесью чужих эмоций: скупой стыдной радости, легкого сожаления… и веры, что все сложится.

– Вы… – Аманда сидела рядом. Ее била мелкая нервная дрожь. – Вы не понимаете. У меня выхода другого не было… выбора… от этого зависела вся моя жизнь…

И да, откажись она, что было бы с мамой?

Сумел бы тот, в сером, найти другого исполнителя?

Или…

…и кто он такой вообще?

На Гаррета не похож совершенно. Конечно, может статься, что образ замещенный и к реальному отношения не имеет, но, с другой стороны, Гаррет – не тот человек, который лично попрется искать исполнителя.

Да и… слишком приметен он.

Тедди?

Нет, тоже не то, хотя…

Кто-то третий, кому Гаррет пожаловался на любовницу с ее планами, способными разрушить его замечательную карьеру? Вот это похоже на правду. Только как этого третьего отыскать?

Или… конечно.

Машина.

Они заместили образ, но вряд ли стали бы тратиться на машину. Не сочли важным элементом. А ведь девочку Минди машина привела в восхищение, и потому образ ее отпечатался глубоко.

Четко.

Если попросить слить… но кого? Кохэна? Он моментально донесет начальству. А Мэйнфорд потребует объяснений. Но ладно, возможно, Тельма и сама справится. В Архив не только уголовные дела попадают. Автомобиль выглядел новым, следовательно, куплен был не так давно.

За покупкой всегда следует регистрация.

Логично.

Останется поднять данные по зарегистрированным на тот год синим «верро», марка не самая популярная из-за безумной цены. Их не будет много. Затем найти владельца, который каким-то образом связан с Гарретом…

…все выглядело логичным.

– Теперь вы уйдете, – Аманда встала на четвереньки. – Вы обещали… скоро появится мой муж… он не должен вас видеть.

Тельма тоже встала.

Пить хотелось.

И есть.

Но на гостеприимство Аманды рассчитывать явно не стоило.

– Я больше ничего не знаю… ни имен, ни…

– Кто дал вам рекомендацию?

– Что?

– Кто дал вам рекомендацию, по которой вас приняли в госпиталь? Выпускников много, а место приличное достается единицам. Кто вас рекомендовал?

Тельма надеялась, что Аманда смутится. Или замнется, но та лишь дернула плечом:

– Наша куратор. И это не имеет никакого отношения… уходите же, в конце концов! – это она выкрикнула. И сама вцепилась в рукав Тельминого пиджака, дернула, поторапливая. – Если вы попробуете сюда вернуться, то я… я не знаю, что я с вами сделаю!

– Угомонись.

Бледные пальчики Тельма отодрала не без труда, испытывая преогромное желание пальчики эти сломать.

– Я… у меня выбора не было!

Аманда шла за Тельмой до выхода, не провожая, но стеная, словно призрак. Все повторяла что-то про выбор, про жизнь свою тяжелую и остановилась лишь в холле.

В огромном чистом холле.

Стерильном, будто с картинки сошедшем.

– Д-дорогая, ты уже проснулась?! – с нарочитым восторгом воскликнула Аманда и Тельму к двери подтолкнула. – Не бойся, тетя уже уходит… сейчас уже уходит…

Девочка, впрочем, не выглядела напуганной. Она сидела на полу, разложив обрывки газеты, остатки которой она прижимала к груди сухонькою левою ручкой. Вывернутая под причудливым углом, та была похожа на ветку, та же шершавая темная кожа-кора, узкая ладонь, растопыренные пальцы, которые слегка подрагивали. Правая рука, впрочем, была нормальна.

Почти.

Неправдоподобно длинная, точно кости вытягивали, и бледная, та торчала из рукава нарядного платьица.

Девочка медленно повернулась к Тельме, позволяя разглядеть и горбик, и впалую, вдавленную грудь. Вот шея была длинной и чистой, а голова, на ней сидевшая, огромной и несуразной, кривобокой какой-то. Одна половина слегка сплюснутая, другая, напротив, вытянутая. И лицо, глядеть на которое было тяжело, хотя в свое время Тельма повидала уродцев. Поплывшие глаза, один расположенный выше другого, нос, свернутый набок. Огромный рот. И пузыри на губах.

– Уходит! – взвизгнула Аманда, обнимая дочь, которая заворочалась, засопела, пытаясь выбраться из объятий. – А ты… ты иди! Ты видишь, ей не нравится, когда на нее смотрят!

– Ей все равно.

В бледно-голубых глазах девочки Тельма не увидела ни неодобрения, ни раздражения, ни вообще малейшей искры разума.

И да, пожалуй, Бездна любит шутить.