Глава 1

Он вышел с поезда и огляделся. Малюсенькая станция находилась в жутком запустении. Разбитые донельзя старые бетонные плиты, на которых арматура была лишь местами слегка прикрыта бетоном, пара остовов бывших лавочек да полуразрушенное здание железнодорожного вокзала, крыша которого, покрытая древним, поросшим лишайниками и весело зеленеющим мхом шифером того и гляди рухнет вовнутрь – вот и весь вокзал. Сорные травы, окружающие это великолепие, кажется, никогда не встречались не то что с косой, но даже с простой палкой. Росли себе свободно там, где им нравилось, приминаемые ногами редких прохожих, которым, похоже, было абсолютно все равно, что и когда рухнет. Дойдя до вокзала, он посмотрел на старый ржавый замок на рассохшихся, потрескавшихся дверях, вздохнул и пошел вокруг вокзала на площадь. Как ему объяснили, с площади до деревеньки, где ему предстояло служить, ходил автобус. Оттуда же можно было добраться и до администрации района.

Так называемая площадь вольготно раскинулась за старыми, в два обхвата, скрипящими от каждого ветра вязами, растущими за вокзалом. Была она в чуть меньшем запустении, и даже на разбитом асфальте кое-где мелькали заботливо засыпанные гравием и залитые битумом очевидно особо опасные дыры. Площадь была окружена деревянными домишками, двухэтажными, неказистыми, покосившимися, вросшими в землю по самые окна и покрашенными давно облезшей, но местами еще державшейся на стенах крупными чешуйками краской, отчего дома казались больными старичками, присевшими на завалинки погреть в первых горячих весенних лучах старые косточки.

Поинтересовавшись у прохожих, с любопытством оборачивавшихся на священника с дорожной сумкой и чемоданчиком, как добраться до администрации, он отправился по указанному адресу.

Центр Алуханска выглядел значительно лучше станции – пятиэтажные панельные дома соседствовали со старинными двухэтажными каменными с арочными большими окнами. Летом здесь наверняка было очень красиво – очарование старинных зданий подчеркивалось вековыми деревьями, раскинувшими свои широкие, разросшиеся кроны над центральной площадью. Асфальт здесь, в отличие от станции, был относительно новым, лишь в нескольких местах сверкая более темными заплатками. Возле небольшого скверика, выложенного вытертой бесчисленными ногами тротуарной плиткой, под сенью вековых деревьев стоял памятник Ленину. Широкая дорожка с белыми бордюрами вела к старинному двухэтажному зданию, сверкавшему белизной. Рассудив, что это и есть местная администрация, Илия направился к нему.

В администрации его встретили тепло. Мэр города, Сергей Николаевич, долго тряс его руку, рассыпаясь в заверениях, как он счастлив, что церковь наконец-то обратила свое внимание на истинную жемчужину северных земель и решилась на восстановление такого уникального храма. Илия кивал и улыбался. Было видно, что мэр от религии дальше, чем Земля от Кассиопеи, но, как истинный политик, пел рулады так, что соловьи завистливо вздыхали в сторонке.

Наобещав священнику с три короба всевозможную поддержку и внимание в святом деле восстановления христианской реликвии, Сергей Николаевич наконец перешел к делу.

– Мы очень вас ждали! Скажите, а машина у вас есть? А где вы жить собираетесь? Вы часто приезжать сюда будете? – рассыпался в животрепещущих вопросах мэр.

Услышав, что жить и служить Илия собирается на месте, а именно в Ивантеевке, а также тщательно надзирать за разбором завалов и восстановлением храма, равно как и за закупкой и качеством необходимых строительных материалов, мужчина заметно погрустнел.

– Да, меня предупреждали, что необходимо предоставить вам жилье в Ивантеевке и средство передвижения. Но я думал, что вы не захотите жить настолько далеко от цивилизации… – мэр уставился на гостя. – Вы же это не всерьез! Туда даже автобус не ходит. Вы просто не представляете, какая это глушь! – Сергей Николаевич задумчиво потер лоб рукой. – Да… Там сейчас то ли восемь, то ли десять бабок живут, и все. Автобус только до Бережков ходит… Да и к чему вам сидеть на тех руинах? Мы вам тут квартирку предоставим, станете жить с удобствами, а в Ивантеевку можете хоть и вовсе не ездить – все сделаем в лучшем виде! Вот разберут там те завалы, тогда съездите, поглядите…

– Я прислан наблюдать не только за строительством нового храма, но также и за разбором руин. В епархии сказали, что вы предоставите помещение для жилья, и, по возможности, транспорт для передвижения. Конечно, если это возможно, – склонил голову Илия.

– Из целых домов в Ивантеевке остался только один пригодный для жилья. Но в нем нет ни электричества, ни газа. Ну зачем вам такие проблемы, – развел руками мэр. – Может, все-таки здесь, в Алуханске?

– Ничего страшного, люди и без электричества с Божьей помощью жили, – улыбнулся Илия. – Справлюсь. Мне не много надо. Была бы крыша над головой, а остальное в руках Господа…

– Крыша есть. И стены крепкие тоже. Точно не хотите остаться? – предпринял мэр последнюю попытку. – Насколько знаю, сотовой связи и интернета там тоже нет.

– Так в каком доме мне можно остановиться, говорите? – прищурился Илия, глядя на мэра.

Тот нехотя нажал на кнопку селекторной связи и распорядился выдать священнику ключи от тридцать восьмого дома в Ивантеевке и Ниву, и объяснить тому дорогу до места.

Выйдя из здания администрации и садясь в припаркованную неподалеку Ниву, Илия поднял голову и увидел, что из окна второго этажа за ним задумчиво наблюдает мэр. Илия улыбнулся и, закрыв дверь, повернул ключ зажигания.

* * *

Если мужчина посчитал, что в Алуханске плохие дороги, то за его пределами они постепенно и вовсе исчезали. Если до Бережков еще была хоть какая-то дорога, когда-то покрытая асфальтом, то за ними пропадала и она. Оставшиеся до Ивантеевки тридцать километров Илия добирался по едва наезженной колее. И было у него сильное подозрение, что колея та не от автомобильных колес, а скорее протоптанная людьми и едва наезженная чем-то вроде телеги – слишком узкие следы от колес остались местами в высохшей грязи. Но Нива вела себя хорошо, даже такую, с позволения сказать, дорогу держала уверенно, и Илия даже позволял себе полюбоваться окружающими его пейзажами.

Наконец, на очередном пригорке показались приземистые строения. Следуя по гораздо более выраженной грунтовой дороге, священник въехал в деревню. Первым его впечатлением было, что деревенька вымерла еще много лет назад. На въезде его встретили полуразрушенные, прогнившие дома с обрушившимися крышами. Степень разрушения была разной, но глядя даже на боле-менее уцелевшие домишки, было понятно, что там никто не живет.

Деревенька сплошь зарастала сорными травами и уже вполне взрослыми деревьями, росшими зачастую прямо из домов. Вскоре дорога свернула, образовав перекресток. Выбрав наименее заросший путь, Илия двинулся по нему. Тут было вроде попросторней – кустарники и деревья не мешали обзору, и вскоре он увидел несколько явно обитаемых домов. Из пары труб даже шел дым. Проехав до конца улицы, священник увидел сидящих на лавочке стариков. Невдалеке свободно бродила облезшая и, на первый взгляд, еле дышащая лошаденка, похоже, ровесница старичков, с нескрываемым любопытством наблюдавших за машиной.

Остановившись, священник вышел и вежливо поздоровался. Старушка, подслеповато щуря слезящиеся глаза, оглядела его с ног до головы придирчивым взглядом, пошамкала беззубым ртом и, вздохнув, сочувственно проговорила:

– Заблудился, милок? Здеся церквей-то уж, почитай, лет сто, как не стало. Вот как поломали опосля революции ироды церкву-то, так, почитай, и всё. Тебе дальше ехать надоть, там в области храмы-то вроде есть, а здеся ни… Ниче нету, – покачала она головой, подтягивая концы платка, завязанного под подбородком. – Обратно езжай. Тута дальше-то дороги нет. А с Бережков можно в объезд и до области добраться.

– Не знаю, заблудился я или нет. В Ивантеевку мне надо, – улыбнулся Илия.

– Так тута Ивантеевка-то… Ты в гости, чтоль, к кому приехал? – вдруг озарило старушку. – Так ежели в гости, тады да… Отдохнешь, воздухом подышишь, а то вона, бледный-то какой, аж посинел весь. А здеся воздух, да молочко парное, да лес. Глядишь, и оздоровеешь, поправишься. Надолго ль в гости-то?

– Маньк, по делу спрашивай. Чего пристала к человеку? – выплюнув изжеванную травинку и пихнув острым локтем сидящую рядом бабку, проворчал худой как жердь дедок с торчавшими в разные стороны из-под видавшей виды кепки седыми волосами. – Тебя как звать-то? – перевел он взгляд на священника.

– Илия мое имя в православии, – произнес священник. – А как мне к вам обращаться?

– Она вон Манька, так бабой Манькой и зови, а меня тута все Петровичем кличут, – пожал плечами старик. – Так я привык ужо… И ты так кликай.

– А ты к кому приехал-то? – перебила Петровича баба Маня. – К Верке, чтоль? Вроде только у ей племянники-то по церквам ходют…

– Не в гости я сюда приехал, баб Мань, и не на отдых. Будем храм здесь восстанавливать с Божьей помощью, слово Божие людям нести. Многие, наверно, и некрещенными живут, и умирают без отпущения грехов, хоронят людей не по-Божески, без отпевания. Нельзя так, – ответил Илия. – Детей-то здесь кто крестит? О Боге им кто рассказывает?

– Окстись, каких детей-то? – махнул на него рукой Петрович. – Откудова тут детям-то взяться? Тута вон Верка самая молодая, дак ей уж за шестьдесят давно. Всего и осталось семь дворов живых, да еще не известно, что через год станет. Вона, этой зимой троих схоронили…

– А какой храм ты восстанавливать-то собрался? – подалась вперед баба Маня. – Уж не тот ли, что ироды взорвали? Который воон там, возле Настасьиного дома стоял? Его, чтоль?

– Думаю, да. Если в Ивантеевке нет другого храма, то его, – кивнул головой Илия. – Петрович, а сколько душ-то живых в Ивантеевке сейчас осталось?

– Да ты посчитай, – доставая клочок газеты и не спеша, но сноровисто скручивая цигарку, проговорил Петрович. – Вот мы с Манькой, Верка с Иваном, Степановна, Володька, Иван Петрович с Татьяной, Нюрка с Генкой да Тонька с собакой Руськой. Маньк, все вроде?

– Все, – кивнула головой старушка, и, пошамкав губами, добавила, – Тонька-то зимой Витьку схоронила, а Колька еще по осени помер, а за ним и Тоська его убралася, к весне уж… Неуж не помнишь? – сдвинув брови, толкнула она рукой Петровича. – Совсем старый стал, память уж отказывает… – словно извиняясь, заворчала она.

– Чего-й то это я не помню? У тебя про живых спрашивали, а ты мертвых поминаешь, – закуривая и не выпуская цигарки из уголка рта, забормотал дед. – Старый я стал… Сама молодая больно!

– Да уж помоложе тебя буду, – уперла руку в бок баба Маня. – Говорю ж, совсем плохой стал! Забыл, что я на три года тебя моложе?

– Не моложе, а дурнее, – повысил голос дед. – Тебе до мово разума еще три года расти!

Илия, глядя на перебранку стариков, задумчиво улыбался. Не то, совсем не то ожидал он увидеть в Ивантеевке. И как только епархия на строительство здесь храма согласие дала? Для кого его тут восстанавливать? Для десяти стариков, которые и десяти лет не проживут? Деревушка-то вымирает… А по церковным записям в начале века в Ивантеевке проживало аж четыреста шестьдесят восемь душ, в Бережках двести сорок девять… Немаленькие поселки были, да и окрестные деревеньки тоже… Конечно, сильно прошедший мор подкосил, много умерло тогда, дети почти все, да и взрослых едва ли четверть осталась. Но ведь должны были еще нарожать!

– Нашли, что восстанавливать! Они б лучше магазин в тех Бережках поставили, а то на церкву замахнулись! Тама на двадцать верст окрест две деревеньки – сами Бережки да Кузькино, да и все, больше-то ничего и нетути. Наша-то Ивантеевка и вовсе уж не в счет! – спор стариков продолжался. Казалось, они и вовсе забыли о священнике, стоявшем рядом. – В Бережках еще живут люди, а в Кузькино и десять дворов наберется ли? Живут, как и у нас, старики одни бездетные да брошенные. А в магазин аж в Алуханск ездить надоть всем. Потому магазин нужнее вашей церквы! – взглянув на Илию, она при последних словах ткнула в него согнутым, изуродованным артритом пальцем, словно это Илия сейчас решал, что ставить в деревне – магазин или церковь.

– Храм тоже нужен. Нельзя все время о мирском думать, о душе тоже позаботиться надо, – примирительно произнес Илия.

Пока старики спорили, к ним начали подтягиваться и другие жители. Подходили, спрашивали, что здесь батюшка делает, кто-то подошел за благословением, одной бабульке пришлось пообещать, что обязательно отслужит молебен за упокой ее мужа, умершего три месяца назад, и утешить несчастную… Пока Илия занимался собиравшимися стариками, получившие благословение и утешающие слова собирались в кучку и обсуждали его появление. Наконец, у них созрел насущный вопрос, и баб Маня, на правах больше всех знакомой с батюшкой, подойдя, дернула его за рясу, обращая на себя его внимание:

– А гдей-то ты жить собираешься, ась? В церкви-то жить не сможешь… Там не то что крыши, стен нету…

– В храме и не живут, баб Мань, храм – это дом Господень, а мы в нем все гости. Жить я в доме буду, что недалеко от храма стоит. В администрации сказали, что он вполне пригоден для жилья.

– Энто в каком доме-то? Уж не Настасьином ли? – охнула Степановна, прижав платок к губам.

Илия улыбнулся, развел руками.

– Да я и не знаю, Настасьин это дом или нет. Мне не сказали. Объяснили, который, да ключ дали. Он слегка на отшибе стоит, крайний дом в деревне, ближе всех к храму. Ну, мне оно и удобней. Ну да посмотрю. Может, возле храма сторожка цела, так я в нее переберусь, мне много не нужно.

Старики тревожно переглянулись.

– В Настасьином, значит… Да… – прокряхтел Петрович. – Слушай, а мож, ну его, дом-то энтот, ась? Ступай вон хоть к нам жить, али вон к Степановне тож можно… А Настасьин-то дом ты ей мож оставишь, а?

Священник нахмурился:

– То есть – ей? Мне сказали, что дом пустой стоит, хозяев нет. Выходит, есть хозяйка? Я выгонять никого не собираюсь, если дом занят, поеду сейчас обратно, скажу, что ошиблись.

– Да годи ты… Ехать он куды-то собрался на ночь глядючи… Что дом-то пустой стоит, то тебе правду сказали, да токмо пустой он, да не пустой. Другие-то дома поразваливались, а энтот стоит себе, будто кто ходит за ним. А то Настасья за ним приглядывает, больше-то некому… – степенно проговорил высокий, в теле, мужчина.

– Подождите… Баб Мань, Петрович, можете сказать толком, живет в том доме кто? Есть у него хозяева? – тревожно пробегая глазами по враз помрачневшим лицам, спросил Илия.

Старики снова сумрачно переглянулись, мелко, крадучись крестясь, Петрович, покашливая, вновь скрутил цигарку и начал нервно набивать ее самосадом. Прикурив, он покряхтел, вновь прокашлялся, и, взглянув на ждущего ответа священника, нехотя ответил:

– Живых-то хозяев у того дома немае… Померла Настасья-то… Давно померла. А дом-то стоит, да… Стоит, – и вдруг сердито воскликнул: – Сказывай давай, куды тебя определять-то? Ко мне, к Степановне вон, али таки к Настасье сунешься?

– В дом, который выделила мне администрация. На отшибе который, недалеко от церкви.