Джесс ничего не сказала. А что она могла сказать? Она не спросила, кто автор. Зачем? Она и так это знала. Это была она. Её старый стих. Он знал о ней все. Но это не пугало её, скорее, лишь нагнетало воспоминания. Несмотря на колоссальную дозу Дэниэлса, она была трезва. Вот уж не могла она подумать, что люди читают её мысли, как утренние газеты.

– Кто автор? – все же спросила она.

– Одна заблудшая душа. Но это не имеет значения. Важно не то, кто написал твою жизнь, а важно то, что ты почувствовала.

– Красивые слова.

Она сделала еще пару глотков и опьянела.

– Я, кажется, уже совсем пьяна. Не проводишь, красавчик, до дома?

– Мало кто просит меня об это.

– А я прошу! Ты мне понравился. Заходи, когда хочешь!

Едва держась на ногах, она встала. Парень помог ей выдержать равновесие, и они медленно выходили из бара. Миновав дверь, они очутились в ночном Новом Орлеане. Днем, Новый Орлеан одевает маску. Ночью, он её снимает. Ночью в Новом Орлеане можно увидеть жизнь во всех её красках. Нет, всё же ночь ярче дня.

– Что такое знакомство? – спросил невпопад парень у трезвеющей Джесс.

– Я даже не знаю.

– Это не что иное, как встреча разных пониманий мира, или даже разных миров.

Она непонимающе уставилась на него.

– Кто это сказал? Только не говори, что ты. Я всё равно тебе не поверю.

– Это написала восьмилетняя девочка, страдающая аутизмом. Странно, как люди относятся к ним. Ведь они мудрее любого человека. Наверное, поэтому их презирают и лишь под видом гуманитарной помощи, помогают.

– Да.

– Это всё, что ты можешь сказать?

– Ты мудрый.

– Мудрость – лишь мера между «мало» и «много».

– Понять это сложно.

– Но ты понимаешь?

– Да.

Дальше они шли молча. И правильно, в городах нужно молчать. Это не то место, что бы вести великие разговоры. Даже, если этот город Новый Орлеан. Он довел ее до самого дома, а потом и до квартиры. Достав ключи, Джесс замешкалась и спросила:

– Что было с той девочкой?

– Она была одной из величайших людей, которых мне доводилось видеть. Поэтому, она и была самой несчастной из своего времени.

– Так, что с ней случилось?

– Люди её презирали. Она обратилась ко мне за помощью. Я смеялся над ней, как будто она не понимает, какую помощь я могу ей оказать. Но она понимала. Ей было очень тяжело. Она попросила разрешение убить себя. Очень странно, не так ли? Люди думают, что они сами хозяева своих жизней и могут отнять её у себя, когда пожелают. Но это я решаю, кто достоин умереть. Если я посчитаю, что самоубийца не заслужил смерть, то пуля не попадает в мозг, веревка на виселице рвется, а яд – лишь продолжает жизнь и так далее. Никакого покоя. Но никто до сих пор не спрашивал. Я понял, насколько она несчастна и я разрешил ей спрыгнуть с десятого этажа. Ей было десять. Никогда я так не сожалел о содеянном. Но так было лучше. Смерть – очень легкое решение проблем. Она всегда лучше. Когда у людей нет сил, идти дальше, им помогаю я. Если бы она спрыгнула, не спросив разрешения, она бы упала на «случайно» поставленный батут и максимум, отделалась ушибом. Я сжалился над ней. И оказал большую услугу. Перед смертью, она написала мне все её мысли.

– И что там?

– Весь мир, глазами ребенка, покончившего с собой в десять лет.

– Ты бог?

– Многие назовут меня богов, еще больше – дьяволом.

– Но кто ты?

– Ты можешь называть меня Смерть. Это – самое правдивое из всех имен.

– Мое имя – Джесс. Приятно познакомиться, Смерть.

– Вот и наши миры встретились.

Он улыбнулся, пожал ей руку и ушел. Джесс осталась одна со Снорри, тот тихо мяукал в уголке…

На следующее утро, проклиная весь, допустивший создание будильников, мир, я споткнулся об собственный труп, в который раз, кстати. Под своим ненавистным трупом, который только то и делает, что путается под ногами, я имею в виду старого, усталого себя, который давно умер, уступив место для жизни более достойному «мне», если я имею право так себя называть. Мой труп хоть и не был материальным, но я всё же умудрился об него споткнуться.

Я упал на твердую поверхность, которую, кажется, называют полом. Я начал объяснять полу по-русски, какой он «нехороший» и «куда ему следует пойти». Потом я понял, что, так и не проснувшись, я выражаю своё неуважение к полу. Где же добрый, воспитанный мальчик, которым я долгое время себя воображал? Какой бедный пол. Он же ничего мне, на самом деле, не сделал. Это я дурак. А он просто выполняет свою функцию. Какая неблагодарная работа у моего пола. А затем усмехнулся, вспомнив, что об милого мальчика я недавно споткнулся. Встав с примирившегося со мной линолеума, я пошел на кухню, ожидая долгожданный завтрак.

На кухне я встретил мечту всего моего утра – амброзию небесную. Яичница я беконом и кофе с марш мэллоу. Никогда в жизни я так не радовался еде. Слезы потекли по моему лицу при взгляде на неё.

– Доброе утро! – сказало моё счастье.

– Утро никогда добрым не бывает. Mattina non è buono – как бы сказал итальянец. Особенно, когда ты просыпаешься и не успеваешь открыть глаза, спотыкаешься об свой труп и понимаешь, какая ты сволочь в диалоге с полом. А ты не так думаешь, бекон?

– Я не бекон.

– Да? Тогда с кем я разговариваю? С кофе? Нет, оно любит молчать. Так что не ври мне, бекон.

– Обернись.

Я выполнил его приказ и за своей спиной увидел Чарли, которая недовольно смотрела на меня.

– Ты уверен, что упал на пол, а не на крышу?

– Совершенно, хотя… нет, на крышу я не мог упасть, хотя, с радостью бы попробовал. Эх, эта гравитация. Без неё было бы намного веселее!

– Ты не исправим. Но, наверное, именно поэтому, я люблю тебя.

– Да, скорее всего. А я люблю этот завтрак. Не возражаешь?

– Нет, угощайся.

Я сел за стол.

– Не понимаю тебя. Для меня – утро самое светлое время суток, когда день только начинается и всё еще впереди. А ты выглядишь так, что в этот день тебя расстреляют.

– Нет, в день, когда меня расстреляют, я буду счастлив.

– Ты так сильно не любишь жизнь?

– А за что её любить? Тебе повезло, что ты любишь жизнь. Когда любишь её, не замечаешь уродство. Без них она не может обойтись и держит их глубоко в себе. Может быть, я тоже полюблю жизнь. Но не сегодня.

– Это уже, как посмотреть.

Я сделал вид, что не заметил её ехидной насмешки. Доел свою радость и снова загрустил. Через десять минут, я был готов и стоял у двери, собираясь посвятить еще один день своей работе. В русском языке, работа имеет корень «раб». А в увольнении, корень «воля». Какой правдивый язык. Все так и есть. И больше всего, я боюсь перестать быть рабом и получить волю. Я выбежал из квартиры, посматривая на часы. 7.40 – успеваю.

А Чарли мирно пила чай и смотрела в окно, наслаждаясь сонным город. Как иногда хочется, просто быть Чарли. Новый Орлеан был полон таких же, как и я. Чарли улыбнулась, насмехаясь нашей жалостью.

Город надел свою дневную маску.

Как только она допила чай, к её буйной голове пристала мысль: «А как там Лидка?..» И в этот миг прозвучал звонок в дверь. Чарли даже не сомневалась, кто был за дверью. Она открыла.

–

Лидка, лёгка на помине, как я рада тебя видеть!

Ответив взаимностью, эта скромная, с элементами тайны, девушка, зашла в квартиру.

– Чарли, Чарли! – кричала она, – сегодня пятница. Надо это отпраздновать!

– Но мы же вчера праздновали…

– Не так. Нам надо бы разбудить Джесс и пойти на улицу, где можно будет прикупить чего-нибудь.

– Так мы что, будем праздновать каждый день? Разве – это не слишком?

– Почему, разве новый день не стоит того, что бы радоваться и отпраздновать его?

– Но если праздновать каждый день, через месяц другой, наверное, будешь молить, что бы, ни проснуться завтра. Слишком много праздников ещё хуже, чем слишком долгое их отсутствие.

– С отсутствием праздников мы справимся. Пошли, нужно зайти за Джесс.

– А она будет рада?

– Конечно! Правда, она может и не захотеть, но нам же всё равно. Мы должны радоваться жизни и делать людей счастливым, хотят они того, или нет.

– Что правда – то правда, – усмехнулась моя Чарли.

Чарли начала одеваться. Через несколько часов они вышли из дому и постучались к Джесс. Она не открывала. Потом, они несколько минут настойчиво звонили в её дверь. После упорного сопротивления, Джесс сдалась. Дверь открылась, и она монстром предстала перед своими подружками во всей своей красоте. Мешки под её глазами имели свои мешки. Волосы угрожающе стояли вверх. Взглядом она пронзила гостей, разорвала и испепелила.

– Что вам нужно? – страдальчески протянула она.

– Одевайся, мы идем гулять!

– Я не хочу.

– Немедленно одевайся и не заставляй нас применять силу.

– Мы живем в свободной стране. И вообще, я не в лучшем виде и настроении.

– А-а-а… ты вчера сидела в баре и искала смысл жизни, вдохновение и ответы на вопросы.

– Нет! Я просто бухала и теперь, у меня болит голова.

Лида зашла в квартиру Джесс. Ее рука полезла в черную сумочку, откуда она достала какие-то травы, вскипятила воду и бросила их в кипяток.

– Пей!

– Не буду я пить твое вонючее варево! Сама пей!

– Пей!!!

– Ладно.

Несмотря на мягкость характера, Лида могла уговорить даже это чудище, которое покорно, только из уважения к монстру, именовали Джесс. Создание с похмельем покорно выпело этот чай, не без явного отвращения. Но как только последняя капля попала в её глотку, она почувствовала умиротворение. Зверь вновь стал милой, в меру своего характера, Джесс.

– Что это? – едва сдерживая улыбку, спросила она.

– Наркотики.

– ЧТО?

– Не бойся, безвредные. Бояться их нечего, а тебе они явно нужны были. Для дорогой подруги – ничего не жалко.

– Не знаю о чем ты, но явно хорошая штука. Обещай ко мне приходить каждое утро!

– Нет, пожалуй, обойдемся без наркотиков. Хоть кто-то должен быть разумным, – сказала девушка, подсыпавшая своей подруги листики коки.

– Ну что, девочки, пойдемте? – вмешалась Чарли.

– Конечно, несколько минут и я в путь! – с необычной бодростью сказала Джесс, что было с ней не очень-то часто.

Они шли по улицам Нового Орлеана, не разбирая куда. Дул ветер и направлял их на запад. Они упорно молчали, пока Чарли дерзко не нарушила тишину.

Смотрясь весьма солидно и серьезно,

Под сенью философского фасада,

Мы вертим полушариями мозга,

А мыслим полушариями зада.

– Это все что ты можешь? Бестактно цитировать Губернина? К чему ты это?! – спросила Джесс.

– Ни к чему. Просто вы молчали, и это было странно. Так же было и вчера. Вспомните, ведь когда мы гуляли, мы всегда говорили о чем-то. А сейчас молчим, как будто, нам нечего сказать друг другу…

Чарли замолчала. Я заблудился в их мыслях. Снова воцарилась тишина, развеять которую мог лишь полуденный шум города. Да и он не особо помогал. Наоборот, гудение машин и обрывчатые звуки, издаваемые прохожими, лишь подчеркивали безысходность этой, такой тоскливой, пустоты.

Они просто шли. Три лучшие подруги, которым даже нечего обсудить. Бесцельно шастались по уже не знакомому городу. Какое обманчивое место. Казалось, столько раз здесь был, а чувствуешь, как будто ты впервые ощущаешь землю под ногами.

Казалось, их поглотит надрыв. Съест без соли. Но тишину развеял пронзительный, нечеловеческий вопль Лиды. Она смотрела на прохожего, издавая невыносимый писк.

Это был тоже, простой человек, который мог по праву называть себя полноценным членом человеческого общества. Он ничем не выделялся. Если у него было своё мнение, то он хранил его на страницах дневника, как сопливая школьница, подальше от других. Он работал пять дней в неделю и два дня готовился к работе. Что такое отдых он знал только из словаря. Для него это слово, было таким же необычным, как абстрагирование. Всё его счастье заключалось в том, что он целых два дня мог лежать на диване. Да и можно назвать это счастьем, если все выходные он боялся наступления ещё одних будней. И по будням, он ждал выходных, чтобы бояться будней. Он снова будет работать на ненавистной ему работе, потому что думает, что именно так и должно быть и на что-то большее он просто не заслуживает. Пока. А как отработает – заслужит. Он даже не знал, чего хотел. Его жизнь закончилась ещё давно, когда он впервые пришел в первый класс. Уже тогда, он совершил суицид и потерял все, а последующие сорок лет его труп бродил по этим улицам, смешиваясь с толпой таких же трупов. Переходя переход, жизнь добила его. Мерседес сломал ему кости и выбил внутренности, что те вылезли через глотку. Последним, о чем он подумал, была лишь мольба: «Господи, избавь меня от мук!». Когда он извел дыхание, его лицо выстроилось в гримасе, проговаривающей: «Спасибо!».

Три девушки просто наблюдали за этим зрелищем, и вся жизнь этого человека пролетела перед их глазами за секунду, на что-то ещё, она не просто способна. Их не сильно заботили крики свидетелей происшествия. Больше всего их занимали собственные проблемы.

Через несколько секунд, Чарли отважилась на вопрос:

– Лида… Лида! Что это было?

– Я… я не знаю, – слегка замешкалась она.

А люди вокруг были не напуганы, а лишь шокированы. Женщины орали, мужчины разбежались. Чернокожие полицейские схватили что-то бурлящего себе под нос водителя Мерседеса. Видимо, оправдывающегося и угрожающего адвокатом.

Чарли и Лида смотрели друг на друга, а Джесс и позабыла об их существовании. До этого момента, события прошлой ночи оставались тайно даже для неё самой. Но сквозь толпу людей и машин, она разглядела лицо брюнета. Он был во всем чёрном. Его взгляд заставлял вздрагивать самых отважных. Как стрела, попавшая в сердце.

Она вспомнила и бар, и виски, и пьяницу, совершившего на неё покушение. И того самого парня, который назвал себя Смертью. Ничего странного. Она встретила это спокойно, как будто ожидая.

Только теперь, когда она вспомнила, Джесс поняла, что лучше бы это забыть. Лучше бы она вообще не ходила ночью в тот джаз клуб, ведь тот парень… и только сейчас, брюнетка поняла, что тот парень просто исчез у неё на глазах и она потихоньку сходит с ума…

Попытавшись выбросить это из головы, наша героиня заметила, что её подруги тоже исчезли. На какой-то миг ей показалось, что она выдумала этих подруг, и на самом деле их нет. Но она заметила отдаляющиеся, знакомые силуэты и попыталась догнать их.

– Почему вы меня бросили одну? – возмутилась она.

– Мы тебя не бросили, – начала Чарли, – просто, ты так смотрела… в прочем, не важно. Мы трясли тебя за плечи, но ты не отзывалась. А потом, нам вдруг захотелась пойти вперед и мы пошли, даже не зная, зачем. Мы просто не могли не пойти.

– Да-да. Просто замечательные подруги. Я на секунду отвлеклась, а вы уже захотели от меня избавиться и придумываете себе какие-то оправдания. Лучшие подруги, нечего сказать.

– А на что ты так смотрела?

– Ни на что, просто задумалась.

Дальше они шли, как будто впервые попали в этот город. Дома были уже не те, улицы казались незнакомыми, хоть они и изучили здесь каждый метр. Даже запах был не тот. Раньше, все здесь пахло железом и алкоголем, как в ирландском городке, не знающем уныния. Но теперь, это был совсем другой мир, им уже не знакомый. И потом, когда они зашли за поворот, чтобы поскорее отсюда выбраться, они встретили его.

Это был бородатый мужчина во всем белом, который стоял там и, казалось, ждал их давно. Как только их взгляды встретились, незнакомец достал из пальто меч. Душа девушек ушла в пятки. Их плоть побледнела, как будто и состояла из плотно сцепленных между собой снежинок. Они были парализованы страхом. Он бросился на них с членораздельными криками. Уже через несколько секунд, все трое могли бы уже оказаться мертвы, но меч нападавшего скрестился с черным мечом, который вынырнул из-за спин напуганных. Обломки меча незнакомца с грохотом упали на землю.

Только у Джесс хватило мужества взглянуть в глаза мужчине. Они были полны страха и ужаса, которые она сама недавно испытала на себе. Он просто исчез, испугавшись того, что было у спиной за девушками. А сами они не осмеливались оглянуться. Всем им неистово хотелось издать жуткие вопли, но страх сковал их челюсти, не давая, ни единому звуку вырваться наружу. В своём безумии, они не знали границ. А затем прозвучал знакомый для Джесс голос:

– Извините, что впутал вас в весь этот каламбур, но у меня просто не было иного выхода, так как в другом варианте развития событий, я вынужден был бы забрать ваши души. А это мне, как минимум, не выгодно.

За их спиной стоял мужчина и улыбалась им чисто человеческой улыбкой парня лет двадцати семи.

– Моё имя Смерть, если кто-то из вас еще не догадался. Если позволите, я провожу вас домой.

От этих слов, должно было все вывернуть от священного трепета и ужаса, но вместо этого, все трое лишь облегченно вздохнули, дескать, слава богу! Вместо страха появилось любопытство. Они согласились, и их новый друг провел их к дому. В самом конце этого не долгого пути, Джесс спросила:

– А разве смерть – это не старуха с косой, которая…

Не успела она договорить, как перед ней предстала смерть такой, какой она всегда её представляла. Уже от этого зрелища, её передернуло. Но вскоре, она исчезла, а на ее месте вновь вырос уже знакомый парень.

– Такой ты меня представляла? Знаешь, мне всё равно, как выглядеть. Если хочешь, могу снова стать твоей смертью…

– Нет! Лучше оставь всё, как есть.

– Как скажешь.

Он снова улыбнулся лучезарной улыбкой и спокойно предпочел раствориться. И только ветер всё еще нёс память о нём.

А все трое спокойно зашли в дом. Им было не до лишних эмоций, как остальным, более чувствительным особям их пола. Да, пожалуй, события дня слегка отличаются от обычного расклада. Но с кем не случаются чудеса? Конечно, подобные случаи случаются редко, но вообще, чудеса происходят с самыми обыкновенными людьми каждый день. Само пробуждение после сна – уже чудо. Рассвет, закат, каждая секунда. Наша проблема в том, что мы не улавливаем эти секунды и лишь продолжаем страдать дальше.

Чарли зашла в нашу квартиру и поставила на плиту турку с кофе. Он был для неё просто необходимее всего существующего. Только после него, она чувствовала себя более менее собой. После добрых трёх чашек, лучшее время для телевизора. Ничто, как телевизор не затуманивает мозги, помогая немного успокоиться.

Снорри встретил Джесс мурлыканьем. Она улыбнулась и тоже решила сварить кофе. Было лишь небольшое отличие: Джесс всегда, когда она остается одна, пьет кофе по-ирландски. Только этот кофе она считала настоящим: невыносимо горький, он соединяет в себе горечь крепкого спиртного и кофейного напитка. Снорри снова довольно замурлыкала, когда после кофе, Джесс покормила её, и настало время телевизора.

О Лиде Даркнесс следует упомянуть пару слов. Мисс Даркнесс была крашеной под брюнетку блондинкой. После получения паспорта, всё своё время она уделяла основной мечте всей её жалкой жизни: переселиться в Америку. После невыносимых очередей в эмиграционной службе, ей удалось осуществить и воплотить свои грёзы. Но была одна загвоздка: она понятия не имела, что делать дальше. Всю свою сознательную жизнь она зависела от других. От родителей, что её содержали; от друзей, что не давали волю скуке и от многих других мелких факторов, которые цепями приковывали её к земле. Своё же совершеннолетие и получение долгожданного паспорта она использовала как ключ к чему-то, что походило на свободу.